Слышу Мишин шепот, киваю и отдираю себя от сына. Мы вчетвером спускаемся на первый этаж. – Непредусмотрительно, Юрий Николаевич, даже охрану с собой не взяли, – Миша сует руки в карманы брюк, перекатывается с пяток на мыски, а потом отодвигает штору. Смотрит в окно и молчит. Ждет ответ? Папа сейчас уже взорвется от злости. Вот-вот дым из ушей повалит. – Я думала, что моего сына уже в живых нет! – как дикая кошка, защищающая свое потомство, кидаюсь на отца. – Как ты мог? Как?! – ору, успевая поколачивать его по груди и плечам. – Ненавижу тебя. Ненавижу. Ты впутал во все это меня, а теперь еще и моего ребенка? Ты не человек. Слышишь! Ты чудовище. Уродливый монстр. Ненавижу. Я кричу, плачу и медленно скатываюсь в истерику. Меня трясет. Слышу мамины причитания под ухом и как отец матерится. Он меня отталкивает, но смысла в этом нет. Меня сейчас никто не остановит. Я успеваю поколотить его до того, как Миша оттаскивает меня в сторону. – Успокойся, – пригвождает к полу одним взглядом. – Хватит. – Ненавижу, – выкрикиваю из-за Мишиного плеча, пока он сжимает меня в кольцо рук. Натуральные тиски. Не пошевелиться. Даже дышать трудно. – Приди в себя, – говорит совсем тихо. Чувствую прикосновения его губ к мочке уха. Сглатываю. Меня не отпустило, но мозг начинает медленно соображать, что моя истерика может сделать только хуже. А если Марк проснется? – Иди к Марку, я сам тут разберусь. С опаской кошусь на отца, потом фокусируюсь на Мишином лице. Я ему верю? – Поехали домой. Давай заберем Марка и поедем домой, пожалуйста. – Пять минут. Иди к сыну. Медленно плетусь к лестнице, потому что этот ужасный день вытянул из меня все силы. Миша подходит к моему отцу на расстоянии вытянутой руки. Смотрит на него с читающимся в глазах омерзением, а потом, потом с размаху бьет кулаком по лицу. Вздрагиваю. Мама охает, хватается за сердце и бежит к папе, который распластался на полу, вытирая бегущую из носа струйку крови. – Не трогай меня, – папа отталкивает маму, а она причитает все громче. – Если еще раз вы приблизитесь к моему сыну без моего ведома, хоть на километр, я вас посажу. И это в лучшем случае. Завтра с утра буду ждать вас в офисе. – Думаешь, что уже победил? Что Шумаков тебе пообещал? – Ничего. Мы с ним на равных. Просто на равных. – Тупоголовый щенок! Папа брызжет слюной, кроет Мишу матом, но Князев не реагирует. Просто идет ко мне и, сжав мои пальцы в своей ладони, ведет наверх. Мы забираем Марка из этого дома спящим. Миша кладет его в машину, а я торопливо залезаю на заднее сиденье. – Мамочка, – Марк просыпается буквально на секундочку, пока я укладываю его голову на свои колени, а потом снова засыпает. Всю дорогу чувствую висящее в воздухе напряжение. Миша молчит, а задавать хоть какие-то вопросы я сегодня больше просто не могу. Единственное, что замечаю, это то, с какой силой Миша сжимает руль. Он зол. Невероятно зол… Уже дома решаю, что лягу сегодня с Марком, заглядываю в детскую, понимая, что не я одна так решила. Князев уже лежит рядом с ребенком в позе креветки. Для его роста эта кровать совсем не годится. Облизываю губы и, почувствовав резкую боль в животе, сползаю по стенке к полу. – Даш? Голос мужа кажется таким далеким, будто из другого измерения… Глава 17 Смотрю в спину уходящей медсестре. Мне кажется, сейчас все мое внимание, как и Мишино, приковано к ее белому халату. В тишине стук низких каблучков звучит по-особенному громко. Мы оба ждем, пока она уйдет, чтобы начать этот нелегкий разговор. Этот чудовищный разговор, от которого явно будет зависеть вся моя дальнейшая жизнь. – Ты не врала, получается… Миша упирается локтями в широко расставленные колени. Он сидит на стуле рядом с кушеткой, на которой я лежу и на которой ровно пятнадцать минут назад мне делали УЗИ. Смотрю на руку, в которую вонзили капельницу, и устало прикрываю глаза. – Если хочешь, чтобы тебе не поверили, скажи правду. Сглатываю. Не узнаю свой голос. Он такой спокойный, словно ничего из того, что было со мной сегодняшним днем, просто не происходило. – Почему не хотела, чтобы я узнал? – Развод. Помнишь? – Сложно забыть то, о чем ты напоминаешь мне с регулярным постоянством. – И все же. Мы не планировали ребенка. Я не планировала. Те ночи были огромной ошибкой. Ты и сам это знаешь. Мне иногда кажется, что вся моя жизнь – вереница нескончаемых ошибок. Облизываю губы и все же решаюсь посмотреть на Князева. Мы моментально сталкиваемся взглядами. – Если мне ты говорить не планировала, получается… – Я хотела сделать аборт. Сегодня. Точнее, уже вчера, – смотрю на время, а сама жду Мишину реакцию. – Мама позвонила мне, когда я сидела в клинике и ждала приема. Смотрю на него в ожидании, что он скажет. Что ответит? Обвинит? Миша рывком поднимается на ноги, сует руки в карманы брюк и отходит к окну. Я не вижу его лица, но несложно догадаться, что от моей откровенности он не в восторге. – Мое тело – мое дело, да? – спрашивает с легкой ухмылкой и косится на меня. – Жаль только, что за эти годы все решили иначе. – Хватит прикидываться жертвой. Я тебя не принуждал. Ни тогда, ни сейчас. – Только чуть-чуть манипулировал, – смеюсь и сразу морщусь. Головная боль пока еще, к сожалению, никуда не делась. – Что говорить Марку, когда мы разведемся, уже придумала? – Правду. Что его родители не любят друг друга, но очень любят его, поэтому всегда будут рядом с ним, даже если живут отдельно. – Хорошо. Меня устраивает. Что насчет аборта? Князев резко разворачивается, снова смотрит мне в глаза, а я не знаю, куда спрятаться от этого его взгляда. Он в душу проникает. Глубоко-глубоко под кожу. Острыми бритвами распарывает сердце на мелкие ошметки, но сначала крошит в труху грудную клетку. Что насчет аборта? Да боже, знала бы я сама ответ на этот вопрос, вероятно, сейчас бы не мешкала. У меня была угроза выкидыша сегодня, и, если я продолжу в том же духе, картина не изменится. Когда я очнулась в машине скорой помощи, первое, о чем подумала, это – а жив ли еще ребенок? Он еще часть меня или уже нет?