Марк молчал, глядел в темное влажное окно. Ждал, что она ответит. Из кухни, где хозяйничала Маруся, глухим рокотом доносился звук включенного телевизора. Никто не услышал, как открылась входная дверь, как в прихожую тихо вошла Жанна. Сняла мокрую куртку и ботинки, прислушалась, медленно побрела по коридору в сторону кухни, проговорила в спину стоящей у плиты Маруси: — Добрый вечер. Маруся вздрогнула, обернулась: — Ой, Жанна… Как ты меня напугала! Я не слышала, как ты пришла. Случилось что-то, почему ты вернулась? Погоди, телевизор выключу. — Да ничего не случилось, Марусь, — покачала головой Жанна, медленно опускаясь на кухонный стул. — Скажи лучше, как операция прошла. — Ой, хорошо прошла! Наша Танечка будет здорова! Я от счастья сама не своя, даже не верю. — Да, ты счастливая, Маруся. Я за тебя рада. И за Марка тоже рада. И за Танечку. — Спасибо. А ты почему такая бледная, Жанна? Устала? Голодная, наверное? Скоро ужинать будем. — Нет, я не голодная, вообще о еде думать не могу… А где Марк? — Он с тетей разговаривает. Мы пришли, а она лежит вся заплаканная. — Мама жаловалась на меня, да? Это она из-за меня. — Поэтому ты вернулась? — Да… Ехала домой и вышла из автобуса. Такой осадок на душе нехороший. Наговорила ей… — И теперь тебя совесть мучит? — Не знаю, Марусь. Наверное, это не совесть, это как-то по-другому называется. Наверное, это отсутствие совести. Мне страшно от того, что я никакой вины не чувствую. — Значит, это неправда, что ты ей наговорила? — Нет, все правда! — с досадой махнула Жанна ладонью. — В том-то и дело, что все, все правда! Но от этого вовсе не легче! Наоборот… — А что ты ей сказала? — Ой, сейчас и вспомнить трудно. Я сама себя в этот момент не чувствовала, будто во мне какое-то второе дно открылось. Но точно знаю, что все сказанное — правда. — И все-таки? Что ты ей сказала? Жанна вздохнула, ссутулилась, прикусила губу. Помолчав, проговорила тихо: — Сказала, что не люблю ее. Что жить с ней не могу и не знаю, как мне свой дочерний долг исполнить. Как себя заставить. Ну скажи, Марусь! Ведь бывает же у каждого такое состояние, когда он просто не может что-то сделать! Надо, но не может! И что тогда? — Не знаю, Жанна. Трудно ответить. Каждый человек по-своему понимает слово «надо». И каждый человек может напугать сам себя словом «не могу». А у многих между «надо» и «могу» нет никакой разницы, это как единое понятие. Если надо, значит, могу, и точка. — Вот и Максим так же говорит. Но он все видит со стороны, ему легче. Он вообще очень рассудительный, я бы даже сказала, меркантильный. Но кто нынче не меркантильный? Все такие… — Максим — это твой мужчина? — Да, мы вместе живем. И он говорит мне — надо, Жанна. Надо взять себя в руки, сжать зубы, и терпеть, и ухаживать за мамой, как положено родной дочери. Хотя бы из-за квартиры. Чтобы потом наследовать. Мама ведь может все, что угодно, с квартирой сделать, по документам она полноправная собственница. Может и мошенникам ее завещать. Назло нам с Юлианом. С нее станется. Кстати, Максим именно вас и подозревает, что вы неспроста остались в квартире, а не уехали в гостиницу. — Вот как? Маруся обернулась от плиты, взметнула брови и весело уставилась на Жанну, будто предлагая ей также повеселиться. Жанна не выдержала ее взгляда, опустила глаза и, оглаживая руками худые колени, проговорила тихо: — Это Макс так считает, не я… — Понятно, — кивнула Маруся, снова отворачиваясь к плите. Немного помолчав, ответила уже вполне серьезно: — Скажи своему Максу, чтобы не волновался, мы скоро уедем. А еще ему скажи, что неприлично волноваться из-за чужого наследства, это не делает ему чести. А ты вообще любишь его, Жанна? Только честно? — Если честно — не знаю. Да и можно ли в моем положении позволить себе кого-то любить?.. Нет уж, Маруся. Как говорится, быть бы живу, и то хорошо. — Не поняла?.. Если не любишь, зачем тогда с ним живешь? — Хм… Хороший вопрос, конечно. Хотя тут надо правильные акценты расставить. Не с ним живешь, а у него живешь, так будет вернее. А живу я у него, потому что с мамой жить не могу. И он это прекрасно понимает, по-моему. И позволяет себе… Погоди, я на звонок отвечу! — Жанна потянулась к сумке, брошенной на свободный стул. — Это, наверное, Макс! Он болеет, а меня уже долго дома нет. Волнуется, наверное. Она выхватила из кармашка сумки телефон, глянула на дисплей, и лицо ее в ту же секунду переменилось, сделавшись настороженно-удивленным. Но звонок, хотя и с видимой неохотой, все же приняла. — Да, Лена, слушаю. Ты по делу или просто поболтать хочешь? Говори быстрее, я очень занята! — Ах, вон как… Занята, значит… Понятно… — тянула свой голос настырная Кукушкина, явно наслаждаясь настороженностью Жанны. — Какие вы с Максом оба занятые, однако, даже зависть берет! Я смотрю, он тоже занят… С девахой какой-то в кафе сидит… Ничего такая деваха, вполне симпатичная. — В каком кафе, Кукушкина! Что ты болтаешь? У Макса температура высокая, он простужен, дома лежит! — Что ж, рада твоей неколебимой уверенности, подруга. Но вынуждена ее расшатать, хотя и во благо. Тебе же во благо, заметь! И я пока не ослепла, даже очков не ношу… Вон он сидит, голубчик, через два столика от меня, деваху свою за белую рученьку держит и в глаза ей нежно заглядывает. О, им уже и горячее несут. И мне тоже, кстати… Подробности больше не нужны? Может, мне позже перезвонить, а то я есть страшно хочу, умираю? — Спасибо, Кукушкина. Не надо перезванивать. Приятного аппетита, — зло бросила в трубку Жанна. Впрочем в бог с ней, с Кукушкиной… Вовсе не исключено, что она подвирает из вредности, потому что Макс дома лежит, в свой постели. Куда он пойдет — больной? Хотя надо проверить… Все равно ведь не удержать себя в хлипкой уверенности. Быстро кликнула его номер, застыла в напряженном ожидании. Маруся села за стол, смотрела на нее с участливой тревогой, хотя, судя по всему, не совсем понимала, что происходит. — Да… Говори быстрее, я занят… — услышала она голос Макса и в ту же секунду поняла, что не врет Кукушкина, все так и есть. Но легче от этого не стало. Наоборот. — Макс, ты где? — спросила уже автоматически. — Я на работе. Меня вызвали, очень срочное дело. Наверное, в командировку придется ехать. — Сегодня? — А когда? Конечно, сегодня! — А музыка?.. У тебя на работе всегда живая музыка играет, да? Она помогает справиться со всеми срочными делами? Молчание. Слышно, как он сердито дышит в трубку. Не знает, что ответить. Растерялся. — Ну, что ты молчишь, Макс? Ведь ты не на работе, правда? Ты в кафе сидишь? И с кем ты нынче ужинаешь, интересно? — Зачем ты?.. Зря ты так, Жанна. Зря. И снова — молчание. Многозначительное, недовольное, упрекающее. Молчание с выпуклой демонстрацией разочарования. Мол, мы же договорились, что ты умеешь быть мудрой и понимающей. И ты хотела быть мудрой и понимающей. Зачем ты все портишь, глупая? Жанна отняла от уха телефон, выключилась из разговора. Телефон жалобно тренькнул, будто сожалея о случившемся. Маруся спросила тихо, с испугом: — Что случилось, Жанна? На тебе лица нет. Жанна, с трудом сдерживая слезы, махнула рукой. Сглотнула, попыталась растянуть губы в улыбке: — Нет… Ничего не случилось такого, чтобы… Это я так… Улыбка вышла дрожащей и жалкой, и слезы таки не удержались, полились из глаз, и Маруся испуганно протянула ей через стол салфетку. Жанна салфетку не взяла, закрыла лицо руками, затряслась в тихом отчаянном плаче. — Погоди, я тебе воды дам, — снова засуетилась Маруся, подскакивая со стула. — Не надо… Не надо воды! Я все, я уже успокоилась, не надо! Жанна отняла руки от лица, глядела на Марусю отчаянно. Покачав головой, прошептала тихо: — Он меня опять обманул. Он сейчас ужинает с другой женщиной, а потом… Сказал, в командировку поедет… Он об меня ноги вытирает, Марусь! Я не могу больше этого терпеть, не могу, сил моих больше нет! — Так не терпи. Не надо. В чем дело-то? — наклонившись через стол, осторожно спросила Маруся. — Разве такое можно терпеть? — Он… Он условие мне поставил. — Какое условие? — Ну, что мы живем вместе… Что поженимся потом, когда-нибудь. Но при этом я закрываю глаза на его свободу действий и всяческих передвижений. — То есть на измены? Я правильно поняла? — Да, Марусь, да. — И ты согласилась на эти условия? — Выходит, что согласилась. Я их приняла, с молчаливого согласия. — Зачем, Жанна?