— А… Я понял, да… Я понял, кажется… Это тебя тот мужик расшевелил, который приехал. Это он тебе такую установку дал, чтобы ты от меня ушла. Как его зовут, забыл… — Его зовут Марк. Да, ты прав, он всех нас расшевелил своим появлением. Кстати, ты знаешь, кто он вообще такой? — Ты говорила — родственник какой-то… — Он известный писатель, Матвей Горюнов. Слышал? — Да, имя такое слышал… Но ты же знаешь, я книги читать не особо люблю. Фильмы смотреть куда интереснее, по-моему. Я даже не помню, когда в последний раз брал в руки книгу, и мне абсолютно фиолетово, кто такой Матвей Горюнов. — Ты так говоришь, будто этой фиолетовостью гордишься? — А чего? И горжусь. По крайней мере, дураком себя не считаю. И в жизни сам всего добиваюсь, машину купил и квартиру тоже. Через десять лет ипотеку выплачу. А этот твой… Матвей Горюнов… Много своими книжками заработал? — Не знаю. — То-то и оно. Нашла чем гордиться — писатель… И надолго он к твоей маме приехал, интересно? Навеки поселиться? — Нет, он скоро уезжает. И маму с собой заберет. — Маму? Твою? На фига? — Я не стану тебе ничего больше рассказывать, Макс. Это долго… Да и ты все равно не поймешь. — Погоди! А квартиру? Квартиру он вместе с мамой забирает? Зачем ему твоя мама — просто так, без квартиры? Объясни, я не понимаю! — Да не стоит, Максим. — Почему? — Есть такое выражение — если надо объяснять, то не надо объяснять. Это как раз тот самый случай. — Ты думаешь, я совсем тупой, да? Жанна не удержалась и засмеялась тихо, прикрыв рот ладонью. Другой ладонью слабо махнула на Максима, и этот жест очень обидел его. Но демонстрировать обиду он не стал, зато глядел на Жанну во все глаза, будто не узнавал. Нет, она не стала другой, но появилось внутри незнакомое ощущение, будто он оробел перед ней, как робеет перед учительницей пятиклассник, не выучивший урока. И еще понял — она сейчас уйдет. И даже на свитер из альпака плюнет, застегнет молнию на чемодане и уйдет. А он так и останется сидеть в кресле, переваривая свое удивление. Столько времени жил рядом с этой женщиной и так и не узнал ее, не заглянул в душу. Да и зачем напрягаться узнаванием, если она и без того была очень удобной. — Жан, не уходи, пожалуйста. Оставайся, я пересмотрю свое отношение к тебе. Уже пересмотрел. — Так быстро? Так не бывает, Максим. — Отчего ж не бывает, как раз и бывает. Прости меня, а? Ты знаешь, каким я сейчас идиотом себя чувствую? Прямо сам от себя не ожидал. — Да ты не идиот, Максим, ты нормальный мужчина. Такой, как все, вполне себе удобоваримый для счастливой семейной жизни. Наверное, я любила тебя… Или думала, что любила, теперь уж не важно. И я сама виновата, что спровоцировала такое отношение к себе. Да, меня не за что было уважать, я и сама себя не уважала. Хотя про уважение — это громко сказано. То, что я сама к себе испытывала, и словом приличным не назовешь. Так что извини, я пойду собирать себя заново, по крайней мере, буду стараться. По клеточкам, по молекулам, по кусочкам. — Я тебе буду звонить. Можно? — Звони, если хочешь. Только зачем? — Да сам не знаю. Привык я к тебе. Сроднился. Наверное, это и есть любовь, не знаю. Даже не представляю, как я один останусь. — Почему один? А твои подружки? Тебе ли говорить об одиночестве, Максим? — Да какие подружки?.. Это уже неинтересно, когда обмана нет, игры нет. Да и не нужны они мне. Ты мне нужна, я это сейчас понял. Именно такая и нужна. — Какая? Испуганная и послушная? С которой весело играть в обман? — Нет. Вот такая — собирающая себя по клеточкам. Не уходи, Жанна. — Нет, Макс. Я пойду. Кажется, все собрала. Она деловито застегнула молнию на чемодане, быстро глянула на часы: — Сейчас такси подойдет. Поможешь мне чемодан спустить, а то сегодня лифт не работает? — Зачем такси? Я тебя отвезу, что ж. — Нет. Я сама. Я поеду на такси. Он кивнул, с неохотой встал из кресла. — Да! Если джемпер найдешь, позвони мне, я заберу. И не смотри на меня с таким отчаянием, иначе я расплачусь. Тебе не идет отчаяние. Да и никому не идет отчаяние, правда? — Можно я буду тебе звонить, Жанна? — Конечно. Мы же договорились — когда джемпер найдется. — Да при чем тут джемпер! Я все равно буду тебе звонить. * * * — Какая тоска… — грустно произнесла Ольга, встав у окна и по-бабьи сложив руки под грудью. — Кажется, никогда не кончится эта безнадега. — Это ты про что? Про нашу совместную жизнь? — стараясь быть насмешливым, уточнил Юлиан. — Нет. Это я про погоду. Скорей бы уж снег пошел, прикрыл этот стыд. Смотреть больно на голые деревья, на грязные опавшие листья. Всем нужна яркая осень, красота листопада, а потом… Потом один стыд. Глаза бы на него не глядели. — Да ты поэт, Ольга… Стихи писать никогда не пробовала? — Нет, не пробовала. Куда уж мне? Я в простой семье выросла, папу не помню, а мама учила меня борщ варить, пироги печь и капусту на зиму квасить. Говорила, что нет более ценного навыка для замужней женщины, чем эти три вещи. Не пригодилось, как видишь. Ольга повернулась от окна, смахнула со щеки досадливую слезинку. Потом вздохнула, шагнула к Юлиану, плечом отодвинула его от раскрытого чемодана: — Дай я сама… Какой ты неумеха, даже вещи аккуратно сложить не умеешь. — У меня опыта нет, извини. Я не каждый день от жены ухожу, сама понимаешь. Ольга кивнула, склонилась над чемоданом, раскрыла первый попавшийся под руку пакет: — А тут у тебя что? Рубашки? Надо их правильно свернуть, иначе помнутся. Потом так и станешь надевать, мятые. — Не надо, Оль. Оставь. — Ну, как знаешь… Они замолчали, стоя над раскрытым чемоданом, будто не решались произвести финальное действие — накинуть верхнюю крышку и застегнуть молнию. Ольга сглотнула слезный ком, проговорила тихо: — Я очень благодарна тебе, Юлик… Благодарна, что ты сам решил. Это мужской поступок, спасибо. Да, так лучше. Сама бы я не смогла. — Да какой поступок, Оль… Я же вижу, тебе мое присутствие невмоготу. И это вполне объяснимо — какой тебе с меня прок? Я пустой человек, ничего не умею, ничего не могу. Такой же, как этот осенний день, — внутри одна морось и стыд. — Зачем ты так о себе? Не надо… — Но это же правда, Оль. Ты и сама это прекрасно знаешь. — Нет… Я тебя любила, правда. Мне было хорошо с тобой рядом. А потом как-то… Устала я, что ли… — Да, ты устала, — многозначительно повел он головой в сторону перегородки. — Ты очень устала, потому что я не знаю, как тебе помочь. Не умею, не способен. И, словно в подтверждение его слов, из-за перегородки раздался механически требовательный тещин голос: — Оля! Кто пришел? Ты с кем разговариваешь, Оля? Я слышу незнакомый мужской голос! Запри дверь! Не пускай посторонних в квартиру! — Мама, успокойся, все хорошо! В квартире никого нет! Это я телевизор включила, тебе показалось! — громко, на одной ноте, привычно отрапортовала Ольга. — Скоро обедать будем, подремли пока! Они помолчали, прислушиваясь к наступившей тишине. Юлиан спросил шепотом: — На развод сама подашь? Нас ведь быстро разведут, только заявление отнести… — Да успеется с разводом. Штамп в паспорте меня никак не напрягает. Если только тебе понадобится. — Нет, мне не понадобится, — торопливо отказался Юлиан, усмехнувшись. — Ну что, я тогда пошел? — Погоди, пусть дождь кончится. Пойдем на кухню, чаю попьем напоследок. Хотя — какой напоследок, о чем я?.. Ты заходи, мы же не чужие люди, правда? И звони… Пойдем на кухню, только тихо… Правда, у меня к чаю ничего нет… Чай пили с малиновым вареньем — Ольга хранила его в холодильнике как стратегический запас на случай простуды. Юлиан терпеть не мог домашнего варенья, но аккуратно цеплял переваренные ягоды из своей розетки, отправлял в рот. Ольга сидела замерев, смотрела в свою чашку, будто пыталась разглядеть там что-то, потом подняла голову, спросила: