— Ты мне так и не объяснил толком, откуда он взялся. — Кто, Оль? — Я про Марка спрашиваю. Да, я поняла, что на самом деле он известный писатель и ваш какой-то там родственник, но… Где он был все эти годы? Ты никогда раньше о нем не рассказывал… Почему? — Потому что не мог. Потому что мне очень хотелось о нем забыть. Но если все начинать рассказывать, то это долгая история. — Не хочешь, не рассказывай. Я вижу, как тебе трудно ее рассказывать. — Да, мне трудно. Нет, не так. Мне трусливо. Мы с мамой совершили большую подлость по отношению к нему. Такую подлость, о которой лучше забыть, иначе жить нельзя. — И что, получилось? — Да… Нам казалось, что мы и впрямь забыли. — А он взял и появился? И напомнил о подлости? — Нет, о подлости он не напомнил, но добил меня окончательно своим благородством. — Ну, знаешь… На тебя не угодишь. Какой-то эгоизм у тебя неправильный, слишком гипертрофированный. — Ну, о чем ты, Оль?.. Разве у ничтожного человека есть эгоизм? Ольга не успела ответить — на кухню снова прилетел визгливый голосок из-за перегородки: — Оля, ты где, опять без дела сидишь? Нельзя все время бездельничать, Оля! Как тебе не стыдно! И когда будет готов обед? Пора обедать! — Скоро, мам! Через полчаса! Я не бездельничаю, я суп довариваю! — вытянув шею и прикрыв тяжелыми веками глаза, устало прокричала Ольга в раскрытую дверь кухни. Потом вздохнула, проговорила тихо: — Повезло вам с Жанной. Даже сами не понимаете, как повезло. Мне бы такого Марка — хоть ненадолго. Но я, наверное, такого счастья не заслужила. — Я тоже не заслужил, — вяло усмехнулся Юлиан, отправляя в рот очередную ягоду. — Я даже встретиться с Марком не решился, представляешь? Не смог себя заставить. Да и он, я думаю, не очень стремился. — И все-таки я не понимаю такого благородного поступка, хоть убей. Зачем ему подарок в лице Елены Максимовны? — Я думаю, он Жанне помочь решил. Он любил ее в детстве, все время возился с ней. И она была к нему привязана. Наверное, это его как-то согревало потом. Когда он… Ну, не важно, в общем. — Слушай, а я вспомнила… — вдруг отшатнулась Ольга, распахнув глаза, — вспомнила, вспомнила! Давно это было… Кажется, день рождения Елены Максимовны отмечали… Не знаю, почему она тогда со мной разоткровенничалась, как невестка я всегда была не в чести… В общем, она призналась, что всегда любила тебя больше, чем Жанну. — Да, я это знаю. Так и есть. Но мне от этого вовсе не легче жилось. — Она еще сказала так странно… Я уж не помню сейчас… Вроде того, что Жанна — это твоя жертва. — Жанна — моя жертва? Да ну… Ты что-то путаешь… — Нет, точно, так и сказала! Жанна — твоя жертва! Она ее мучила потому, что назначила виноватой в твоих неудачах! Так и сказала — кто-то же должен быть виноватым, что из Юлика ничего не вышло. — Оль… Не добивай меня, а? Мне и без того хреново. — Ладно, не буду. Тем более теперь я не участвую в твоей жизни. Да и раньше не особо участвовала. Странная вы семья, хотя с виду все чинно и благородно было. Но, наверное, у многих так. На людях все хорошо, а внутрь заглянешь и ужаснешься — ой, мама дорогая! И как бедный Марк будет с этим чудовищем Еленой Максимовной жить? — Не знаю. Он сам так захотел. Хотя Жанна рассказывала, что мама в его присутствии совсем другая… Тихая и задумчивая… — Ты что, с мамой так и не простился? — Почему?.. Забежал на минуту, когда Марка не было. Видел его жену. Симпатичная такая, в глазах счастливые искорки. — Да, мне бы хоть одну такую искорку. А то один пепел остался. — Оля, обед готов? Подойди ко мне, включи телевизор! И пыль протереть надо, в доме ужасно пыльно! Или ты опять без дела сидишь, бессовестная? — снова заверещала из-за перегородки теща, и Ольга закинула голову назад, простонала утробно: — Когда это кончится, а? Ну когда?.. Прости меня, господи, грешную и бессовестную дочь. Потом вздохнула, проговорила устало: — Ладно, иди… Не поминай лихом. Прости, если обидела чем. — Что ты, Оль?.. Ничем ты меня не обидела. Это ты меня прости, что был при тебе всего лишь тенью. Но на большее я не способен. Спасибо тебе за все. Он поднялся из-за стола, чуть не сбив локтем чайную чашку. Глянул на Ольгу с улыбкой, даже сделал попытку подмигнуть: — Все, я ушел. Не провожай, я дверь захлопну. Ключи на тумбочке в прихожей оставлю. Все. * * * За окном что-то бабахнуло, потом еще раз, еще. Не выпуская из рук чашки с чаем, Жанна встала из-за стола, выглянула на улицу, полюбовалась на раскрытый цветок фейерверка в темном небе. Жиденький получился цветок, не ахти. Странно, с какой радости приспичило кому-то фейерверки пускать? Ах, да! Вспомнила! Сегодня же праздник — День святого Валентина. Вот еще один выстрел… Бах — и снова фейерверк. Этот ничего получился, можно зачесть в проявление чьей-то влюбленной радости. Вообще, странный этот февральский праздник, неконкретный какой-то. И показушный немного. Смотрите, мол, как мы свою влюбленность празднуем, фейерверки в небо пускаем. У нас есть влюбленность, у вас нет. Смотрите из окон, завидуйте. И не важно, что влюбленность завтра пройдет, зато праздник сегодня есть. Ура празднику! Цветы в небе погасли, новые больше не вспыхивали. Жанна стояла в ожидании, смотрела в темное небо. Почему-то хотелось, чтобы еще… А что, пусть люди радуются. Пусть хотя бы недолго, как в песне — есть только миг, за него и держись. Если умеют радоваться, почему бы и нет? Стояла долго, не дождалась. Все, что ли, закончился Валентинов день? Хорошенького помаленьку? А дальше что? Неуютный февраль продолжается? Ветер мотает перед глазами стылые ветки тополя, свет фонаря падает в темноту яичным желтком? И совсем не похоже, что через две недели — весна… Да будет ли она вообще? Жанна вздохнула, отошла от окна. Допила одним глотком чай, сполоснула под краном чашку, бросила в мойку несколько крупных картофелин. Жареная картошка на ужин — что может быть вкуснее, вреднее и проще? И с маринованным огурцом вприкуску, для еще большей вредности, назло уставшему от зимы организму… Хлопнула дверь в прихожей — Юлик пришел. Крикнула ему из кухни весело: — Ты от голода не умираешь? Через двадцать минут ужинать будем! Юлик зашел, потирая ладони, пробурчал тихо, будто пожаловался: — Холодно сегодня… Целый день мерзну, как волчий хвост. — А ты чего так поздно? На работе задержали? — Нет, я к Ольге заходил, продукты принес. Ей даже в магазин сбегать некогда. — Что, мама совсем плоха? — Да, почти не спит, все время требует что-то, кричит, сердится. Соседи жаловаться приходили, мол, спать невозможно. Стены в доме тонкие, слышно все. А чего жаловаться, спрашивается? Что Ольга может сделать, если никакое успокоительное не действует? — Может, ты зря от нее ушел, Юлик? Помог бы сейчас. В такие моменты уже не считается, кто кого разлюбил и каким образом это произошло. Потом бы разобрались. — Да все я понимаю, но не в этом же дело. Каким образом я помогу, если теща сразу в буйство впадает, как только я появляюсь? Она и раньше меня не особо жаловала, когда в добром здравии была, а сейчас… Да и Ольге тоже… Зачем ей раздражающий фактор в моем лице? Ей и без того достается. — Так уж и раздражающий фактор? — Да. Она меня разлюбила, я знаю. — Она просто устала, Юлик. Не думаю, что она тебя разлюбила. Но все равно — ты старайся ей помогать, чем можешь. И заходи чаще, и звони каждый день, поддерживай. Знаешь, как женщине в трудной ситуации поддержка нужна? — Да я всегда готов. Раньше как-то не думал об этом, а сейчас оглянулся назад, переосмыслил. Только мне кажется, Ольга не нуждается в поддержке. Она сильная. Не то что мы. Замолчали одинаково неловко, будто пристыженные безнадегой последней фразы. На сковородке рьяно шкворчала картошка, и Жанна наклонилась, чтобы убавить голубой газовый огонек. А распрямившись, произнесла тихо, не поворачивая головы: — Письмо от мамы пришло… Возьми сам — около телевизора лежит. — Что пишет? — Почитай, зачем спрашиваешь. — Тебе сказать трудно? — А тебе прочитать трудно? — Да, трудно. Я не могу. Я не хочу, в конце концов. — Перестань. Она же наша мать, Юлик. И если бы не Марк… — Жан, чего ты от меня хочешь, а? Я же сказал — не могу. Ну не могу, и все тут, способна ты это услышать или нет? И не надо мне благородством Марка все время в морду тыкать! Он сам так решил, его никто не просил!