— А если бы не решил? А? Если бы Марк не решил проявить к нам такую щедрость, что бы с нами было? Разве мы сидели бы сейчас вот так, жарили бы тихо-мирно картошку? Да мы бы давно с ума сошли. Я бы, к примеру, точно в клинике неврозов оказалась. Причем пожизненно. Юлик ничего не ответил, сидел, опустив голову. Жанна вздохнула, села напротив брата, заговорила тихо: — Ну что ты как маленький, в самом деле?.. Вон, побледнел сразу, с лица спал. Перестань… Ладно, не читай, если не хочешь. — Расскажи, что там?.. Что-то серьезное? У нее проблема какая-то? — Нет никакой проблемы. Пишет, что у Марка хороший дом, все комфортно устроено. Марк ей коляску купил, на воздухе часто бывает, читает много. Маруся к ней хорошо относится. Но не в этом суть письма, Юлик, не в этом. — А в чем? — Знаешь, оно такое длинное и покаянное. Я даже не поверила сначала, что все это могла написать наша мама. Тем более странно, что в такой форме. Но она объясняет, что в телефонном разговоре всего не расскажешь и не объяснишь, письмом легче. Не знаю… Может, и правда легче. В общем, она прощения просит, Юлик. И зовет приехать. Кстати, Марк тоже зовет. Мне вчера от него письмо пришло на электронную почту. И тебя тоже зовет. Ну что, поедем? Юлик поднял голову, глянул на нее исподлобья, скривил губы в горькой усмешке. Жанна, не дождавшись его ответа, повторила, разделяя слова: — Она прощения просит, Юлик. Ты меня услышал? Она в этом письме так беспощадно себя анализирует. И просит прощения. Да ты сам почитай, этого же в двух словах не расскажешь. Это не письмо, это… Даже не знаю, как определить. Это крик отчаянного покаяния какой-то. Почитай, почитай! Сам увидишь! — Не буду, Жан. Все равно я ей не верю. Так не бывает. Не верю. — Понятно… Я предполагала, что ты именно так ответишь. А с другой стороны… Уж не знаю, что сотворил с мамой Марк. Но одно я поняла точно, что мама испытала очень сильное потрясение, увидев себя со стороны. Покаяние — это же штука такая… Оно как нарыв, который прорвался, и дальше процесс идет сам по себе, его уже не остановишь. Ощущения хоть и болезненные, но в то же время счастливые. И нашей маме в некотором смысле повезло, да. Другие всю жизнь с нарывом живут и даже не подозревают о его существовании. — Да, красиво говоришь. Но я все равно не верю. Чтобы наша мама… — Да я и сама пока… — Что, тоже не веришь? — Нет, я ей верю, но… Чтобы совсем поверить, надо прежде самой себе поверить. А я пока не могу. Я по-прежнему смотрю на мир через маму, по-другому еще не научилась. Внутри меня работает прежняя установка на пристыженность, виноватость и бестолковость, я все время будто отчитываюсь, будто объяснительные пишу на мамино имя, отчего так поступила, а не по-другому. Неужели это навсегда, а, Юлик? Я как подумаю об этом, сразу оторопь берет. — Вот ты и ответила сама на свой вопрос. Никуда мы не поедем, значит. Пусть все идет как идет. Мы здесь, она там. Все довольны и счастливы. — А ты разве счастлив? — Хм… Нет, конечно. Какое может быть счастье у неврастеника? Но это уже другой вопрос. Вот Марк, наверное, вполне счастлив, он победитель. А я… — Марк тебя тоже зовет, Юлик. — Зачем? — Вот бы и спросил у него сам… Не хочешь? — Хм… Как ты это себе представляешь, интересно? Нет, совсем не хочу. — Ты просто боишься его, вот и все. Но, по-моему, лучше попросить прощения у того, с кем когда-то поступил подло, чем всю жизнь прятать голову в песок. Юлик дернулся, глянул на сестру так, будто она собиралась дать ему пощечину, но передумала. Втянул голову в плечи, спросил сердито: — Умная стала, да? Воспитывать меня будешь? — Да, я умная стала. Наверное, я и раньше была умной, только не знала об этом. И ты себя не знаешь, Юлик. Даже не представляешь, какой ты на самом деле. Может, совсем другой человек. — Да, хорошо бы узнать, какой я на самом деле человек. Но все равно — никуда я ехать не собираюсь, и не уговаривай меня. И не подумаю даже. — Да я не уговариваю, я и сама на сегодняшний день не готова. Может, потом? Пусть время пройдет. Время все меняет, правда? Можем мы на это надеяться, как ты думаешь? — Не знаю… Может, ты и права, пусть время пройдет. Может, мы научимся дышать по-новому, видеть, слышать и чувствовать по-новому, сменим состав крови, распознаем в себе другого человека, примем другое внутреннее обличье. Ведь есть же оно у нас, природой заложено какое-то, а, Жанка? Если внутри нас очищенная временем кровь потечет, возьмет да и проявится наша природа? Может, еще не поздно? — Я тоже на это надеюсь, Юлик. Но что мне Марку ответить? Сейчас мы не поедем, а когда? Может, весной? — До весны дожить надо, там видно будет… У тебя картошка горит, между прочим. — Ой! — заполошно кинулась Жанна к плите, скомандовав на ходу: — Юлик, у меня мобильник в сумке звонит, я слышу… Достань, пожалуйста! У меня руки заняты, я картошку спасаю! — Ага, сейчас… Опять, наверное, Макс тебя домогается. И когда ты с ним помиришься, наконец? — Не твое дело, понял? Открывай быстрее окно, и правда горим! Промозглый февральский ветер ворвался на кухню запахами залежавшегося снега, тоской мерзлых тополиных стволов и усталостью вечернего города. Но это был бы и не февральский ветер, если бы не бежала за ним шлейфом-запахом едва заметная нотка скорой весны — еле уловимая, но вполне ощутимая. Та сама нотка, которая дарит уверенность и надежду — весна придет неминуемо.