— Я ж говорю — постараюсь. Чмокнув его в щеку, она легко подскочила и понеслась в ванную, чувствуя, как он глядит ей в спину. И за свою спину ей было-таки не стыдно! Годы мучений у балетного станка сделали свое дело, все нужные мышцы застыли в нужной форме там, где им и следовало застыть, и спина получилась — пальчики оближешь. Не спина, а скульптурная композиция. И талия, и ниже талии… Ни одной рыжей-бесстыжей в этом смысле ее не переплюнуть, никакой тренажерный зал не поможет. Да, вот так-то… На улице по-прежнему моросил дождь, и серое низкое небо не обещало погодных изменений. Жанна села в автобусе у окна, просунула руки в рукава пальто, втянула голову в плечи, нахохлилась. И стала думать, как бы так извернуться, чтобы сократить визит в родительский дом. Что бы придумать такое, весьма убедительное, и чтобы звучало достоверно. Понятно — у мамы проблема и ее надо решать, но ведь одним набегом не решишь. Да и что можно решить, в принципе? Инвалидную коляску покупать, чтобы она по дому передвигалась? Ну, сбросятся они с Юликом на инвалидную коляску… Только ведь маме не коляска, по большому счету, нужна. Маме нужны их душеньки, чтобы владеть ими всласть, чтобы пропускать через пальцы, как пропускают бусины на четках. Знаем, проходили. Да и сейчас проходим. Потому что у этой горькой науки не бывает прошедшего времени. Зря она вчера телефон отключила. Надо было Юлику позвонить, узнать обстановку. Можно, конечно, и сейчас позвонить, да неудобно. Рано еще. Юлик обычно долго по воскресеньям спит и страшно сердится, когда его будят ранним звонком. Что, что же придумать?.. Ладно, ближе к делу что-нибудь все равно придумается. К обеду надо вырваться — кровь из носу. Тем более Максу обещала. Вышла из автобуса, по пути забежала в кулинарию, купила торт. Мама любит сладкое, никогда себе в такой вредной радости не отказывает. Может, и смягчит гнев по поводу ее вчерашнего своеволия. Хотя это вряд ли… Но все-таки. Вдруг прокатит, как Макс говорит. Дверь открыл отец, радостно всплеснул руками: — Наконец-то, Жанночка! Мама тебя весь вчерашний день ждала! Так нервничала, так обижалась. — Я не могла, пап… Никак не могла. — Что-то случилось, да? — Долго рассказывать, пап. Можно я не буду? — Да мне-то, конечно, мне можешь и не рассказывать. А вот маме… Он трусовато пригнул голову, оглянулся назад и осторожно приложил палец к губам, прислушиваясь. — Мама еще спит, да? — шепотом спросила Жанна, расценив его жест по-своему. — Нет, не спит… Но я не знаю даже, как она тебя встретит, Жанночка. Ты уж будь готова ко всякому, прояви снисходительность, если что. Перетерпи как-то. Сама понимаешь, каково маме сейчас. — Я понимаю, пап. Ничего, не волнуйся. Я перетерплю. — Тогда иди к ней. — Иду, пап. Перед тем как войти в комнату матери, Жанна замерла на секунду, зажмурила глаза, вдохнула глубоко и выдохнула. И успела поймать за хвост промелькнувшую неприятную мысль — взять бы и выжать руками, как тряпку, свою перепуганную совесть и слить из нее к чертям собачьим тухлую воду, имя которой — дочерний долг… Открыла дверь, вошла, встала у кровати, сцепив пальцы и нервно заломив ладони. — Здравствуй, мам… Как ты себя чувствуешь? Извини, я вчера не смогла прийти. Мне папа звонил, но я никак не смогла. Мама лежала на подушках, с преувеличенным вниманием глядела в экран телевизора, из которого лились веселые позывные воскресной развлекательной передачи. Ни один мускул на ее лице не дрогнул. Не вижу, не слышу, не воспринимаю. Никто в комнату не входил, ни о чем не спрашивал. — Мам, я правда не могла. Молчание. Знакомое с детства мамино молчание — хуже любого наказания. Молчание, вызывающее внутреннюю паническую атаку. Молчание-презрение. Молчание-убийство. Жанна расцепила пальцы, посмотрела на свои ладони, приказала самой себе успокоиться. Она не ребенок, она взрослая женщина. Она живет отдельно от маминой воли. Это всего лишь дань дочернего долга — немного побыть в маминой воле. Совсем немного. — Мам, а я торт купила. Очень свежий. Хочешь чаю с тортом? Я сейчас принесу. Выходя из комнаты, она оглянулась. Мама по-прежнему внимательно слушала болтовню телевизионного ведущего, но в то же время лицо ее немного смягчилось, будто пробежала по нему тень утоленной обиды. Отец на кухне задумчиво резал торт. Поднял на Жанну глаза, в которых застыло, как мутное голубое стекло, хмельное смирение перед жизнью. Улыбнулся, проговорил виновато: — А я сахар забыл купить, Жанночка… Вчера ходил в магазин и забыл сахар купить. — Так зачем сахар?.. Торт же есть. — Что ты, что ты! — махнул он рукой вместе с испачканным кремом ножом. — Не любит мама чай без сахара! Ты забыла, что ли? — Давай я схожу… — автоматически предложила Жанна. — Нет, я сам! Я быстро! А ты пока чашки достань, парадные, из немецкого сервиза. Сегодня же воскресенье! Я мигом, Жанночка! Одна нога здесь, другая там! — Да какая нога, пап… Ты уже с утра свои ноги с трудом передвигаешь, я же вижу. Когда успел-то?.. — Да я по чуть-чуть, Жанночка, по чуть-чуть. Я не пьяный совсем. — Не надо, пап. Не ходи. Ну куда ты в таком виде?.. Слышишь меня? Отец уже был в прихожей, торопливо всовывал ноги в растоптанные ботинки. Вскоре хлопнула входная дверь, и Жанна махнула безнадежно ладонью. Видимо, этот процесс не остановишь. Хотя и надо бы остановить, поберечь папино здоровье — ему еще за мамой ухаживать. Нет, она будет приходить, конечно… И Юлик тоже… Но основная нагрузка все равно ляжет на папу, это же очевидно! Жанна включила чайник, открыла дверцу шкафа, в котором хранились парадные чашки. Поискала заварку — не нашла. Сунулась в один шкафчик, в другой. Надо же, как быстро успела отвыкнуть от родительского дома, уже и не помнит, где что лежит! Заварка нашлась в дальнем верхнем шкафу. Хотела закрыть дверцу, но ударил волной свежий сивушный запах. Заглянула вглубь… Ага, так и есть. Водочная бутылка, почти пустая, на дне плещутся остатки папиной «радости». Даже пробку забыл прикрутить, оттого и запах прилетел. А рядом с бутылкой — едва початый пакет сахара. Понятно, что ж… За сахаром побежал, значит. Нет, надо прекращать это беспробудное пьянство, иначе оно плохо кончится. Сам не понимает, что ли? Хоть бы о маме подумал! Надо Юлика позвать и вместе с ним с отцом серьезно поговорить. Так, накачивая себя сердитыми мыслями, она приготовила чай, насыпала сахар в изящную мельхиоровую сахарницу, на блюдце уложила большой кусок торта и, красиво расположив чайное хозяйство на подносе, отправилась в мамину комнату. Мама так же молчаливо приняла из ее рук чашку с чаем, сделала первый глоток. Потом произнесла тихо и очень холодно: — Ты можешь хоть сейчас идти обратно, к этому своему… Я тебя не держу. Потому что я все знаю. Тебе же этот… Дороже, чем мать. Иди, чего стоишь. — Мам, ну не обижайся, пожалуйста. Я же все равно пришла. Не вчера, так сегодня. — Ах, ты пришла! Соизволила-таки, надо же! Какое счастье для матери, дочь пришла! — Мам, ну не надо… — Что значит — не надо? Да как ты могла, Жанна, я не понимаю! Тебе сообщили, что с матерью плохо, а ты! Сидела рядом с этим своим… Неужели совесть не мучила? — Но тебе не было так плохо, чтобы… — Да откуда ты знаешь, каково мне было! Когда я с постели встать не смогла! Когда Валечка пришла и свой приговор вынесла! Знаешь, что она мне заявила, между прочим? Езжайте, мол, в швейцарскую клинику, там помогут! А если нет, зовите детей… Пусть они решают, что дальше со мной делать. В том смысле, что отныне это их обязанность и ответственность! Пусть они думают, что дальше делать с матерью, если она обречена валяться неподвижным бревном всю оставшуюся жизнь. А, да что говорить! Это я была всю жизнь вам обязана, а вы с Юлианом… Да разве вы думаете обо мне столько, сколько я о вас думала? Вы оба такие! Чудовищная, чудовищная неблагодарность! Словно захлебнувшись гневом, она тяжело задышала, хватая ртом воздух, неловко потянула ко рту чашку, выплескивая чай себе на грудь. Сунув чашку в протянутые руки дочери, приподнялась на подушках, отерла пролившийся чай ладонью, приказав коротко: — Салфетку подай! Не видишь, облилась! Хотя бы это можешь для матери сделать? — Сейчас, мам… Жанна суетливо кинулась вон из комнаты, но была остановлена ее властным окриком, как ножом в спину: — Куда?! Здесь возьми! Открой дверцу шкафа, на второй полке! Да не эти, вон те давай… И чистую рубашку достань! — Тебе помочь переодеться, мам? — Не надо, я сама. Потом сама переоденусь. Обойдусь как-нибудь. Жанна стояла около кровати, ощущая, как ее накрывает волна беспомощности. Казалось бы, довольно странное ощущение для такой ситуации — ведь это мама сейчас беспомощна, не она… И в то же время — ничего странного. Рядом с мамой всегда происходит именно так — будто исчезают в пространстве дух и душа вместе с телом, и ты становишься пустым неживым объектом. Нет тебя, как полноценного человека. Ни мыслей в голове нет, ни ощущений, ни эмоций. Вместо тебя — восковой манекен, застывший в неловкой позе. — Наивная эта Валечка, честное слово… — отбросив салфетку в сторону и не глядя на дочь, продолжила мама, сменив прежнюю гневливую интонацию на горькую иронию. — Зовите, говорит, детей, решать надо… Вот позвали детей, и что? Сынок только к вечеру соизволил, а доченька вообще на следующий день явилась! Плевать ей на мать! — Нет, мам. — Что — нет? Не плевать, скажешь? — Нет. — Вот скажи мне, я когда-нибудь вела себя так же наплевательски по отношению к тебе? Я была плохой матерью, да? Я не была с тобой рядом, когда ты занималась балетом? Я не сидела часами в коридоре, не ждала, когда кончатся занятия, чтобы отвести тебя домой и накормить ужином? Сколько моей жизни ушло в тебя? Сколько лучших лет моей жизни? Да разве я могла бы… А ты… — Прости меня, мам. Пожалуйста. — Да что там — прости… Это все слова, пустые слова! Другая бы дочь бросила все и к матери переехала… И не долг бы ее погнал, а совесть и сердечная благодарность! Любовь, наконец! — Я понимаю, мам. Но я не могу сейчас переехать, никак не могу. Так складываются обстоятельства, что я не могу. Жанна говорила и тихо удивлялась тому, что способна произносить это «не могу». На самом деле она уже ни на что не была способна. Тем более сопротивляться и проговаривать это «не могу». Наверное, на автомате получалось. Как последнее слово умирающей души. — Я не могу, но я буду приходить каждый день. Ты же не одна, ты же с папой. — Что значит — с папой? — повернув голову на подушке, с иронией переспросила мама и приподняла левую бровь, что означало у нее крайнее изумление. — Будто ты не знаешь, какой у тебя папа, моя милая! Он же законченный алкоголик! Вечно у него руки трясутся! Нет, ты должна сюда переехать и жить здесь! Что мне папа? Да что он вообще может, твой папа?