Жара в комнате такая, что остается только выть. Рахмани, прикованный наручниками к стулу, сидит у деревянного столика размером не больше школьной парты. Он весь мокрый, голова опущена. На мое появление он почти не реагирует. Я закатываю рукава рубашки, утираю с лица пот. При мне пластиковая бутылка с водой – средство установления контакта. Но вместо того чтобы предложить сделать глоток ему, я откручиваю крышку и долго пью сама. Вода как будто идет на пользу, но в следующее мгновение мне делается сильно не по себе. Я закрываю глаза, борюсь с головокружением, приваливаюсь к стене от страха упасть. Открыв глаза, я испытываю растерянность. В голове пусто, шаром покати. Мне плохо и страшно, как будто меня забросило в совершенно незнакомое место. Дохожу на ватных ногах до стула, сажусь напротив подозреваемого. – Кто вы такой? Что вы здесь делаете? – слышу я свой голос. Я помню все… Неделей раньше Вторник, 8 октября 2013 года Шесть вечера. Париж. Конец погожего осеннего дня. Клонящееся к горизонту солнце золотит город, отражается от всех окон, от поверхности реки, от ветровых стекол машин, заливает светящимся потоком широкие улицы. Солнце слепит, и его свет захлестывает все, на что набегает. Моя машина выныривает из пробки поблизости от парка Андре-Ситроен и заезжает на бетонную эстакаду перед пришвартованным к берегу Сены стеклянным судном. Фасад «Европейского госпиталя имени Мари Кюри» похож на носовую часть корабля будущего, заплывшего в южный сектор 15-го округа, занявшего там закругленный угол перекрестка и теперь служащего зеркалом для багрянников, которыми обсажена эстакада. Паркинг. Бетонный лабиринт. Раздвижные двери ведут в большой центральный двор. Шеренга лифтов. Зал ожидания. Мне предстоит встреча с профессором Эваристом Клузо, главой Национального института проблем памяти, занимающего весь верхний этаж. Клузо – один из французских специалистов по болезни Альцгеймера. Я познакомилась с ним три года назад, когда моя группа расследовала убийство его брата-близнеца Жана-Батиста, руководившего сердечно-сосудистым отделением того же госпиталя. Братья до того друг друга ненавидели, что, узнав, что у него рак поджелудочной железы, Жан-Батист надумал покончить с собой, подстроив все так, чтобы виновником его смерти выглядел брат. В то время эта история наделала шуму. Эвариста даже арестовали, но мы установили истину, и он быстро вышел на свободу. После освобождения он сказал Сеймуру, что мы вытащили его из ада и что теперь он наш вечный должник. Это были не пустые слова: когда я позвонила ему неделю назад, чтобы попросить о встрече, он нашел в своем графике местечко для меня в тот же самый день. После фиаско при допросе террориста у меня быстро пришли в порядок настроение и память. Я тогда отключилась всего на три минуты, но это случилось у всех на виду. Тайландье принудила меня взять отгул, а потом не дала вернуться, потребовав сначала проконсультироваться с врачом. Мне пришлось опять обратиться к психиатру, а тот против моей воли посадил меня на длительный бюллетень. Все это ни для кого не стало сюрпризом: Тайландье уже не первый год, не таясь, силилась выпихнуть меня из уголовной полиции. Во время дела Вона у нее это не получилось, и вот теперь ей представилась прекрасная возможность для реванша. Но меня так просто не ухватишь. Я обратилась в профсоюз, к юристу по трудовому праву, к нескольким врачам, обеспечившим меня справками о крепком здоровье. Я не очень-то тревожилась, у меня хватало силы духа, желания сражаться, любви к работе. Да, я ненадолго лишилась памяти; мне, как всем, случалось временно терять ориентировку в пространстве и во времени. Но я объясняла это стрессом, усталостью, переутомлением, жарой… То же самое твердили мне все медики, к которым я обращалась. Исключение составил только один, заподозривший все-таки неврологическое заболевание и отправивший меня на УЗИ. Предпочитая обороне атаку, я решила сыграть на опережение и спросить мнение светила – Клузо. Тот прописал мне кучу исследований и анализов. На прошлой неделе я провела в этом госпитале целый день: сдала спинномозговую пункцию и клинический анализ крови, сделала МРТ, PET-сканирование, всевозможные тестирования памяти. Клузо назначил мне новый прием на сегодня, чтобы сообщить все результаты. Я чувствую себя уверенно. Главное мое ощущение – нетерпение: хочется поскорее вернуться к работе. На вечер у меня намечен праздник, встреча с подругами: Карин, Маликой и Самией. Мы ударим по коктейлям на Елисейских Полях и… – Профессор вас ждет. Секретарь ведет меня в кабинет, висящий прямо над Сеной. За рабочим столом – единственным предметом обстановки, похожим на гладкое, как зеркало, самолетное крыло, – сидит и щелкает по клавиатуре ноутбука Эварист Клузо. Вид у него не впечатляющий: всклокочен, бледен, морщинист, клочковатая борода. Можно подумать, что он ночь напролет резался в покер, злоупотребляя пивом. Под белым халатом косо застегнутая рубашка «Виши» и свитер неаккуратной домашней вязки, ни дать ни взять изделие вечно нетрезвой бабушки… Но при своей кажущейся запущенности Клузо внушает доверие, подтверждением чему служит его профессиональный авторитет: в последние годы он внедрил новые критерии диагностики болезни Альцгеймера и стал основателем и руководителем Национального института проблем памяти – научного и медицинского учреждения из числа самых передовых. Когда в прессе или по телевизору упоминают болезнь Альцгеймера, Клузо неизменно оказывается первым в списке интервьюируемых. – Здравствуйте, мадемуазель Шефер, пожалуйста, садитесь. Несколько минут – и солнце заходит. В кабинете становится сумрачно. Клузо снимает очки в толстой оправе, смотрит на меня глазами филина и зажигает старую библиотечную лампу из латуни. Нажатие на клавишу ноутбука – и на стене загорается плоский экран. Полагаю, на него выведены результаты моих исследований и анализов. – Буду с вами честен, Алиса: анализ ваших биомаркеров вызывает тревогу. Я молчу. Он встает и принимается объяснять: – Это результат МРТ вашего мозга. Вернее, гиппокампа – участка, играющего главную роль в механизме памяти и пространственной ориентировки… – Он целится в экран лазерной указкой. – Вот здесь заметна легкая атрофия. Для вашего возраста это ненормально. Невропатолог дает мне время переварить услышанное и показывает новую картинку. – На прошлой неделе вам сделали второе исследование – позитронную томосцинтиграфию. Вам ввели изотопный индикатор, помеченный радиоактивным атомом, способный переместиться в мозг и выявить возможный дефицит углеводного обмена. Я не понимаю ни слова. Он пытается растолковать: – PET-сканирование позволяет выяснить активность разных участков вашего мозга… Я перебиваю: – И что это дает? Он вздыхает. – Кое-где видны начинающиеся поражения. Он подходит к экрану и тычет своей указкой в угол изображения. – Видите эти красные пятна? Это амилоидные бляшки между нейронами. – Амилоидные бляшки?.. – Белковые сгустки, приводящие к ряду нейродегенеративных заболеваний. Все эти мудреные слова настойчиво стучатся мне в мозг, но я не желаю их слышать. Теперь Клузо выводит на экран слайд с кучей цифр. – Тревожащее сгущение амилоидных протеинов подтверждено анализом спинномозговой жидкости, взятой при спинномозговой пункции. Анализ показал также присутствие патогенных Тау-белков – свидетельство ранней формы болезни Альцгеймера. Гробовая тишина в кабинете. Я раздавлена, у меня отшибло способность мыслить. – Этого не может быть! Мне всего тридцать восемь лет… – Так бывает, хотя и очень редко. – Нет, вы ошибаетесь. Я отвергаю такой диагноз. Мне известно, что эффективное лечение этой болезни отсутствует: нет ни чудо-молекулы, ни вакцины. – Понимаю ваши чувства, Алиса. Пока что я бы посоветовал вам успокоиться. Сделайте паузу, подумайте. Пока что нет никакой необходимости менять образ жизни… – Я не больна! – С таким известием чрезвычайно трудно смириться, Алиса, – ласково воркует Клузо. – Но вы молоды, болезнь только начинается. Сейчас испытываются новые молекулы. Пока что в силу отсутствия эффективной диагностики мы обнаруживаем болезнь слишком поздно. Но все меняется, так что… Не желаю больше его слушать. Вскакиваю и, не оглядываясь, покидаю кабинет. * * * Вестибюль. Шеренга лифтов, смотрящих во внутренний дворик. Бетонный лабиринт. Парковка. Урчание мотора. Я опустила все стекла, мои волосы развеваются на ветру под ор радио. Звучит гитара Джо Уинтера из композиции «Further up the Road». Мне хорошо, я жива. Не собираюсь я умирать. Впереди целая жизнь. Разгоняюсь, обгоняю одну машину за другой, бью по клаксону. Набережная Гренель, набережная Бранли, набережная Орсе. Никакая я не больная. У меня завидная память. Мне все это твердили в школе, при дальнейшей учебе, в ходе всех расследований. Я помню все лица, замечаю все мелочи, могу отбарабанить на память десятки страниц юридической белиберды. Всю помню, все! Мозг кипит, расплетает узел за узлом, трудится на полных оборотах. Для пущей убедительности я принимаюсь бормотать все, что лезет в голову: – Семью-семь – сорок девять /Восемью-девять – семьдесят два/ Столица Пакистана – Исламабад /Столица Мадагаскара – Антананариву /Сталин умер 5 марта 1953 года/ Берлинскую стену возвели в ночь с 12 на 13 августа 1961 года. Все-все помню! Духи моей бабушки назывались «Soir de Paris». Они пахли бергамотом и жасмином / «Аполлон-11» приземлился на Луну 20 июля 1969 года /Подружку Тома Сойера звали Бекки Тэтчер /В полдень я ела в «Дессирье» тартар из дорадо, «фиш-энд-шик», как выразился Сеймур; потом мы заказали по кофе, счет составил 79 евро 83 сантима. Помню до сантима! На самом деле в песне «While My Guitar Gently Weeps» на «Белом альбоме» «Битлз» на гитаре солирует Эрик Клэптон /Не «играть роль», а «исполнять роль» /Сегодня утром я залила бензин на заправке BP на бульваре Мюрата, 98-й, 1,684 евро за литр, заплатила 67 евро /В фильме «К Северу через Северо-Запад» сразу после начальных титров в кадре появляется сам Альфред Хичкок: дверь автобуса закрывается, он остается на тротуаре.