Однако ребенок рос у нее в утробе и вскоре появился на свет. В свидетельстве она указала: «Отец неизвестен». А сейчас Франсуаза нашла мужчину, который, по ее мнению, годился ей в мужья, — некоего мэтра Юэ де Пези, королевского советника. Мэтр Юэ раздумывал о продаже должности — собирался заняться чем-то другим, д’Антон не спрашивал, чем именно. Должность он хотел продать д’Антону. — Сколько он просит? Д’Антон ответил. Пережив второе за утро потрясение, Шарпантье заявил: — Это немыслимо. — Согласен, цена завышена, но в нее входит содержание ребенка. Мэтр Юэ признает отцовство, все будет сделано законным путем, и я смогу навсегда забыть об этой истории. — Ее семье следовало бы заставить вас жениться. Что они за люди? — Шарпантье помедлил. — Конечно, с одной стороны, это решает проблему, но что насчет ваших долгов? Не уверен, что вы вообще сможете собрать такую сумму. — Шарпантье подвинул ему клочок бумаги. — Вот то, что могу дать я, будем считать, что в долг, но после подписания брачного контракта я готов о нем забыть. Д’Антон склонил голову. — Я забочусь о будущем Габриэль, она моя единственная дочь. Кроме того, ваше семейство тоже может поучаствовать. Однако этого все равно мало. — Шарпантье записал цифры. — Где взять остальное? — Занять. Как сказал бы Калонн. — Не вижу иного способа. — Боюсь, в истории есть еще одно заинтересованное лицо. Вам это не понравится. Видите ли, Франсуаза сама предложила дать мне в долг. Она женщина весьма состоятельная. Мы не обсуждали деталей, но сомневаюсь, что она предложит низкий процент. — Чудовищно! Господи, какая мерзавка! Вам не захотелось ее придушить? — Захотелось. — Д’Антон улыбнулся. — А вы уверены, что ребенок от вас? — Она не стала бы мне лгать. Побоялась бы. — Все мужчины так рассуждают… — Он заглянул д’Антону в лицо. Лгать такому? Нет, невозможно. Ребенок точно от него. — Это очень большая сумма. Непропорционально высокая плата за одну ночь. Долг будет преследовать вас годами. — Ей хотелось выжать из меня все, что можно. Думаю, вы понимаете. — (В конце концов, это было ее болью, ее бесчестием.) — Я хочу уладить все в ближайшие месяцы. Мы с Габриэль должны начать с чистого листа. — Я не назвал бы это чистым листом, — мягко заметил Шарпантье. — Совсем наоборот. Вы отдаете в заклад ваше будущее. А не могли бы вы… — Нет, я не стану ей перечить. Когда-то я любил ее. К тому же мой долг — позаботиться о ребенке. Подумайте сами, поступи я иначе, вы бы приняли такого зятя? — Не обижайтесь, но я стар и многое повидал на своем веку. Я беспокоюсь о вас. Когда вы должны погасить долг целиком? — Она сказала, в девяносто первом, в первый квартальный день года. Должен ли я рассказать об этом Габриэль? — Решайте сами. Надеюсь, до свадьбы вы будете вести себя благоразумно? — Послушайте, у меня впереди четыре года, чтобы расплатиться за ошибки молодости! Я справлюсь. — Безусловно, пост королевского советника приносит хорошие деньги. Он молод, ретив, думал мсье Шарпантье, всё в его руках, но в глубине души он наверняка сомневается. Ему захотелось подбодрить будущего зятя. — Знаете, мэтр Вино утверждает, что нас ждут трудные времена, а значит, количество тяжб вырастет. — Он сложил клочок бумаги. — Я уверен, до девяносто первого года случится что-нибудь, что выправит ваши денежные затруднения. Второе марта 1787 года. Камилю исполнилось двадцать семь, и уже целую неделю никто его не видел. Кажется, ему снова пришлось сменить адрес. Собрание нотаблей зашло в тупик. Кафе заполняли крикливые спорщики. — Что именно сказал маркиз Лафайет? — Он сказал, следует созвать Генеральные штаты. — Но это пережиток! Генеральные штаты не созывались с… — Тысяча шестьсот четырнадцатого года. — Спасибо, д’Антон, — сказал мэтр Перрен. — Чем они могут нам помочь? Духовенство будет заседать в одной палате, дворяне — в другой, а простолюдины в третьей. И что бы ни предложили простолюдины, два других сословия проголосуют против. И какого прогресса… — Поймите, — перебил его д’Антон, — даже устаревший общественный институт способен принять новую форму. Ему необязательно повторять пройденное. Собеседники хмуро смотрели на д’Антона. — Лафайет молод, — заметил мэтр Перрен. — Он примерно ваших лет, Жорж. Однако пока я корпел над томами в конторе Вино, подумал д’Антон, он вел за собой армии. Я бедный адвокат, а он — герой Франции и Америки. Ему суждено стать вождем нации, а мне — вечно сводить концы с концами. И теперь этот невзрачный молодой человек, скромный, светловолосый, предложил идею, и д’Антон, который чувствовал к нему необъяснимую неприязнь, был вынужден ее защищать. — Генеральные штаты — наша единственная надежда, — сказал он. — Они обеспечат нам представительство, нам, третьему сословию. Очевидно, что дворяне не заботятся об интересах короля, стало быть, и ему глупо защищать их интересы. Он должен созвать Генеральные штаты и передать власть третьему сословию — не просто дать право высказывать суждения или раздавать советы, а власть принимать решения. — Не поверю, пока не увижу собственными глазами, — заметил Шарпантье. — Не будет этого, — сказал Перрен. — Но куда больше меня волнует предложение Лафайета расследовать налоговые мошенничества. — А также сомнительные закулисные спекуляции, — добавил д’Антон. — Грязные операции на рынке. — Особенно горячо его поддержат те, у кого нет облигаций, но кто не отказался бы их иметь, — сказал Перрен. Тут что-то отвлекло мсье Шарпантье. Он посмотрел через плечо д’Антона и улыбнулся. — А вот и человек, который нам все разъяснит. — Раскинув руки, он двинулся к двери. — Мсье Дюплесси, редкая птица. Позвольте представить вам жениха моей дочери. Мсье Дюплесси, мой старый друг, служит в казначействе. — В наказание за мои грехи, — подхватил мсье Дюплесси с мрачной улыбкой и кивнул д’Антону, как будто слышал его имя прежде. Мсье Дюплесси было за пятьдесят. Он был высокий, со следами былой красоты, опрятно и просто одетый. Казалось, его взгляд задерживается по дальнюю сторону предметов, словно имеет свойство беспрепятственно проникать сквозь мраморные столешницы, позолоченные кресла и облаченные в черное конечности столичных адвокатов. — Значит, Габриэль выходит замуж. Когда ждать счастливого события? — Мы еще не определились с датой. В мае или в июне. — Как летит время! Мсье Дюплесси вылеплял банальности, как дети лепят куличики из песка. Затем он улыбнулся — впечатление было такое, будто это требует от него мышечного усилия. Мсье Шарпантье протянул гостю кофе: — Я слышал о вашем зяте, соболезную. — Да, тяжкое горе, большое несчастье. Моя дочь Адель только что вышла замуж и уже овдовела, а сама еще такой ребенок. — Он обращался к Шарпантье, глядя ему через левое плечо. — С Люсиль мы спешить не станем. Хотя ей уже пятнадцать-шестнадцать. Маленькая дама. От дочерей одни заботы. Впрочем, как и от сыновей, хотя у меня их нет. От зятьев тоже хватает хлопот, особенно если им случится умереть. К вам это не относится, мсье д’Антон. Уверен, от вас хлопот не будет. У вас очень здоровый вид. Даже слишком. Как можно держаться с таким важным видом и нести такую дикую ахинею, подумал д’Антон. Интересно, он такой всегда или только сегодня? Дефицит бюджета или домашние заботы так ослабили его разум? — А как поживает ваша дорогая жена? — спросил Шарпантье. — Как ее здоровье? Мсье Дюплесси задумался. Казалось, он пытается вспомнить лицо супруги. — Как всегда. — Не откажетесь отужинать с нами? Разумеется, вместе с дочерями, если они окажут нам честь. — Я бы… мне бы… столько дел… целыми неделями пропадаю в Версале и только сегодня выбрался… порой работаю даже в выходные. — Он обернулся к д’Антону. — Я прослужил в казначействе всю жизнь. Достойная карьера, но с каждым днем служба дается все труднее. Если бы аббат Терре… Шарпантье подавил стон. Сколько можно? И ему, и всем присутствующим такой поворот разговора был не в новинку. Аббат Терре был лучшим генеральным контролером всех времен, фискальным героем Дюплесси. — Если бы Терре остался, он бы нас выручил. Все замыслы и решения, которые нынче претворяют в жизнь, много лет назад были задуманы аббатом Терре. В молодости, когда дочери были маленькими, каждый его день в казначействе был наполнен свершениями и смыслом, но парламент невзлюбил аббата: они обвинили Терре в спекуляциях зерном и заставили глупцов сжечь его чучело. — Тогда еще все можно было исправить, положение не было таким безнадежным. И с тех пор они носятся всё с теми же идеями… — Мсье Дюплесси в отчаянии махнул рукой. Он принимал заботы королевского казначейства близко к сердцу, а с тех пор, как ушел аббат Терре, служба превратилась в череду каждодневных страданий. Мсье Шарпантье наклонился подлить гостю кофе. — Нет, мне пора, — сказал Дюплесси. — Я взял бумаги домой. Мы обсудим ваше приглашение. Как только минует кризис. Дюплесси приподнял шляпу, поклонился и двинулся к двери. — А когда он минует? — спросил Шарпантье. — Бог знает. К мужу подскочила Анжелика.