— Вы поступили дурно. — Это трудно объяснить. Минуту терпения. — Я должен буду ей сказать? — Я на это надеюсь. Я понятия не имею, как объяснить ей. Вы должны понять, мне кажется, я совсем не знаю Адель. — Вы знали, что делали. — Не орите на меня. Нет никаких договоренностей, ничего не решено. И это больше не может продолжаться. Чем дальше, тем хуже. На свете достаточно кандидатов в мужья куда лучше меня. Я даже не понимаю, как все началось. Как я могу жениться? — Почему нет? — Потому что… потому что я предан работе. Я работаю, потому что считаю это своим долгом. Я не могу позволить себе уделять время семье. — Но вы должны есть, Макс, вы должны спать, должны где-то жить. Даже вам нужно иногда передохнуть. Адель отдает себе отчет, что ее ждет. — Но это еще не все. Может статься, придется принести жертву революции. Я был бы счастлив, это то, о чем я… — Какого рода жертву? — Допустим, мне придется умереть. — О чем вы толкуете? — Мне не хотелось бы оставлять ее вдовой во второй раз. — Вы, случайно, не беседовали об этом с Люсиль? Она уже все продумала. Что может вспыхнуть эпидемия бубонной чумы. Что на улице вас переедет экипаж. Застрелят австрияки, что представляется мне весьма вероятным. В любом случае однажды вы умрете. Но если каждый будет так думать, человеческий род прервется, потому что никто не осмелится завести детей. — Я понимаю, — смущенно сказал Робеспьер, — для вас женитьба была правильным шагом, даже если вашей жизни угрожает опасность. Но не для меня. — Теперь даже священники женятся. Вы сами ратуете за это в Национальном собрании. Ваши поступки противоречат духу времени. — Нельзя сравнивать меня со священниками. Большинство из них не могли придерживаться целибата, мы покончили с этим злом. — Думаете, воздерживаться легко? — Дело не в легкости. — Та девушка из Арраса, кажется, Анаис? Вы женились бы на ней, сложись все иначе? — Нет. — Значит, дело не в Адель? — Нет. — Вы просто не хотите жениться? — Да. — Но причина наверняка другая, не та, на которую вы ссылаетесь. — Нечего меня стращать, мы не в суде. — Расстроенный Робеспьер встал. — Вы думаете, я бесчувственный холодный человек, но это не так. Я хочу того же, чего хотят остальные люди, просто это не для меня. Я не могу связать себя, зная, вернее, опасаясь того, что несет будущее. — Вы боитесь женщин? — Нет. — Подумайте хорошенько и ответьте честно. — Я всегда пытаюсь быть честным. — Отныне вам придется несладко, — язвительно заметил Камиль. — Нравится вам это или нет, но женщины находят вас привлекательным. В обществе они так и норовят припереть вас грудью к стене. Во время ваших выступлений галереи для публики охвачены вожделением. Осознание того, что вы несвободны, держит их на расстоянии. Но только вообразите, что начнется теперь. Женщины станут преследовать вас на улице и срывать с вас одежду. Подумайте об этом. Робеспьер снова сел, на лице застыли ужас и отвращение. — Ну же, назовите настоящую причину. — Я уже назвал. Мне больше нечего сказать. — В глубине души что-то шевельнулось, что-то невыносимое. Женщина с поджатыми губами, волосы заплетены в косу, треск дров, жужжание мух. Беспомощный, он поднял глаза. — Вы либо поймете меня, либо нет. Кажется, я хотел что-то сказать… но вам не следует на меня кричать, потому что я забыл, что именно. И мне нужна ваша помощь. Камиль упал в кресло и некоторое время смотрел в потолок, свесив руки с подлокотников. — Я понял, — промолвил он мягко. — Не волнуйтесь, я все улажу. Больше не думайте об этом. Вы боитесь, что если женитесь на Адель, то полюбите ее. Если у вас появятся дети, вы будете любить их больше всего на свете, больше патриотизма, больше демократии. А если, когда ваши дети вырастут, им случится предать народные интересы, сумеете ли вы потребовать их смерти, как истинный римлянин? Возможно, сумеете, а возможно, нет. Вы боитесь, что, если полюбите людей, это отвлечет вас от исполнения долга, но именно любовь к людям и заставляет вас нести его бремя. Это моя вина, моя и Аннетты. Нам хотелось вас поженить, и мы рьяно взялись за дело. А вы были слишком робки, чтобы расстроить наши планы. Вы даже ни разу ее не поцеловали. Разумеется, вы не стали бы этого делать. Я понимаю, причина в вашей работе. Никто, кроме вас, с ней не справится, и теперь вы приблизились, — так близко, как только возможно, — к тому, чтобы отказаться от человеческих нужд и слабостей. Хотел бы я вам помочь. Робеспьер вглядывался в его лицо, ища следов злобы или веселости, но не находил ни того ни другого. — Когда мы были детьми, — сказал он, — жизнь нас не баловала. Но мы всегда друг друга поддерживали. Годы, проведенные в Аррасе, были худшими в моей жизни, годы безвременья. Теперь я не одинок. — М-м-м. — Камиль пытался найти формулу, чтобы выразить то, что отвергал его инстинкт. — Революция — ваша невеста. Как церковь — невеста Христова. — Что ж, — сказала Адель. — У меня останется Жером Петион, который заглядывает мне за вырез платья и шепчет в уши жаркие признания. Видите ли, Камиль, я поняла уже несколько недель назад. Будет вам урок больше не затевать интриг. Он был поражен тем, как легко Адель приняла эту новость. — А сейчас вы убежите и дадите волю слезам? — Нет, но мне придется кое-что переосмыслить. — В мире хватает мужчин, Адель. — Думаете, я не знаю? — И вы сможете снова взглянуть ему в глаза? — Конечно. Люди могут оставаться друзьями. Полагаю, его это устроит? — Да, разумеется. Я очень рад. Для меня это было непростым испытанием. Она ласково взглянула на него: — Камиль, а ведь вы уверены, что мир вертится вокруг вас, мелкий вы проказник. Дантон рассмеялся. — Евнух, — сказал он. — Девушка должна только радоваться, что он не довел этот фарс до конца. О, мне следовало догадаться. — Не вижу повода для вашего нечестивого ликования. — Камиль был мрачен. — Постарайтесь понять. — Понять? Все я понимаю. Это несложно. Дантон отправился в кафе «Дезар». Из проверенных источников ему стало известно, заявил он, что депутат Робеспьер импотент. Он поделился этой новостью с приятелями в мэрии и несколькими дюжинами знакомых депутатов. А также с актрисами за кулисами театра Монтансье и клубом кордельеров почти в полном составе. В апреле 1791 года депутат Робеспьер выступал против имущественного ценза для будущих депутатов, отстаивал свободу слова. В мае поддерживал свободу прессы, протестовал против рабства и добивался гражданских прав для мулатов в колониях. Когда обсуждались изменения законодательной власти, он внес предложение, запрещающее баллотироваться нынешним депутатам — они должны были уступить дорогу новым людям. Два часа его слушали в почтительном молчании, и предложение было принято. На третьей неделе мая он слег с нервным истощением. В конце мая Робеспьер безуспешно настаивал на отмене смертной казни. Десятого июня он был избран прокурором. Главный судья предпочел подать в отставку, чтобы не работать с ним бок о бок. Вакантное место занял Петион. Как видите, мало-помалу наши герои обретают власть, которую всегда считали принадлежащей себе по праву. Глава 4 Новые деяния апостолов (1791)