– Поторопитесь, капитан Офелия, – Акена, не глядя, всучила капитану судна расколотую, покореженную подзорную трубу. – у нас не так много времени. – Принцесса, – прошептала не столько ошарашенная, сколько испуганная адепт. – У вас… у вас… Акена быстро смахнула с щеки алую каплю, а затем слегка приобножила клинок-саблю из ножен. – Вы что-то видели, капитан? Офелия тут же вытянулась по струнке и отсалютовала. – Никак нет, Ваше Императорской Высочество. – Тогда я хочу, что “Воздушный Змей” обогнал эту демонову лодочку и… Договорить принцесса не смогла. На востоке, в той стороне, где находился Лунный Пик, в небо взвился огромный столп, свитый из потоков энергии ветра синего цвета. Она сформировала чешуйчатое тело, которое поднималось на добрый километр к небу. А затем, когда оформилась пасть дракона, облака бури содрогнул мощный, глубокий рев. Щит “Воздушного Змея”, боевого судна, находящиеся за сотню километров от эпицентра, прогнулся мыльным пузырем. Матросы и солдаты схватились за страховочные тросы. Пушки покатились с палубы и несколько, разорвав крепившие их канаты, упали в пропасть под килем. Акена и Офелия схватились за бортики. Их волосы заметало порывом хлесткого ветра, прорвавшегося через трещины в энергетических щитах. А затем яркая вспышка света на долю мгновения ослепила обеих адептов. Прикрыв глаза ладонями, сквозь щелки между пальцев, они наблюдали за тем, как извивающийся в черном небе, синий дракон, расправляет крылья, созданные из черных и белых молний. Такие широкие, что почти полностью укрыли далекий Лунный Пик, они являлись олицетворением бесчисленных ударов меча. – Что это такое?! – Офелия пыталась перекричать рев дракона и грохот бури, но у неё плохо получалось. Стоило Хаджару сделать шаг, как он тут же ощутил давление, схожее с тем, что он ощущал на лестнице в Башне Меча – святая святых клана Хищных Клинков. Только если в альма-матер Анис и Тома, это давление являлось сосредоточием мистерий духа меча, собранных из Реки Мира, то в данном случае это было нечто иное. Вовсе не мистерии или энергия, а, скорее воля. Но даже самая сильная воля, которую испытывал Хаджар – воля Великих Героев, была способна достичь пика в виде довольно “увесистого” удара, но рассеяться уже меньше, чем через мгновение. Белые, покошенные, древние каменные врата давили этой самой энергией с завидным постоянством. Единым потоком они обрушивали бесчисленные удары волы на душу Хаджара. Любой смертный, находящийся на месте замершего Хаджара, мгновенно превратился бы в пыль. Да что там смертный – даже слабый истинный адепт, Небесный Солдат, оказался бы практически изувечен подобным давлением. – Если это все, – Хаджар выставил перед собой клинок и сделал быстрый, секущий взмах. Следом за острием меча последовала синяя искра, которая вскоре превратилась в поток бушующего урагана, который буквально снес вставшее на пути Хаджара сопротивление. – ты врата Луны – лишь не более, чем детская сказка. Хаджар сделал еще один шаг и едва было не упал на колени. Давление, которое он сломил меньше, чем секунду назад, вернулось с утроенной силой. Воля, сосредоточенная пеленой посреди двух белых столпов, целым небом упала на плечи Хаджару. Они била его душу и энергетическое тело. Хаджар сплюнул кровью и, краем уха, услышал отдаленные смешки стоявших по ту сторону учеников секты. – Уходи, ученик Тирисфаля, – как через туман донесся голос Наставника Жао. – Лишь могущественный гений может по своей воле выйти через врата Луны. Но чтобы чужак вошел через них внутрь… У тебя не хватит сил. Как и у принцессы. Вам нечего делать на нашей горе. Сладкие слова. Слова, которым хотелось верить и которыми хотелось обмануться. Но Хаджар не мог себе этого позволить. Морган сказал лишь что будет в случае, если пострадает Акена. Он никоим образом не затронул тему провала миссии. Но не нужно было быть “могущественным гением”, чтобы понять, что последует за этим. – Я не… могу, – Хаджар сжал кулак расправленной ладони, застывшей в сантиметре над землей. С трудом, он выпрямил согнутую спину, и посмотрел в глаза Жану. – Не… могу. Дрожащей, от сопротивления, рукой, Хаджар поднял над головой меч и выпустил на волю свое королевство меча синего ветра. От его меча и тела начали расходиться волны синего ветра, в каждом дуновении которого ощущались стремительные и смертельные удары меча. Двадцать, сорок, сто шагов и так, пока границы уже совсем не природной бури не растянулись на сто двадцать шагов. – Графство такого размера? – Жан по-новому взглянул на наглеца. – Таким не могли похвастаться ни Тирисфаль, ни Морган… Хаджар сделал очередной шаг вперед, и, не успел он отпраздновать победу, как врата Луна засияли мерным, белым светом. Жан печально покачал головой. Жаль, что Дарнас терял такого одаренного мечника. Его судьба – умереть у порога Лунной Секты. Как и те сотни и тысячи вторженцев, кто не смог преодолеть чудовищного давления воли врат, поставленных здесь самим Основателем. Жан развернулся к ученику своего старого противника спиной и уже сделал первый шаг, как вынужденно замер. От ужаса. Смертельного, первобытного страха безоружного человека, смотрящего в глаза голодного зверя, у Жана зашевелились волосы. Он медленно обернулся. Глава 983 Орун сидел, скрестив ноги, на краю обрыва Горы Ненастий. Он смотрел куда-то вдаль, а Хаджар в это время отдыхал после напряженной тренировке в Шаге Белой Молнии. – Ты действительно видишь гору? – вдруг спросил Великий Мечник. – Вижу, – кивнул Хаджар. Он лежал на спине, грыз какую-то травинку и наслаждался часом заслуженного отдыха. Тот, кто лишь тренируется, но при этом забывает про отдых и иные потребности своего тела и духа, рискует нарушить баланс и лишь навредить себе, а не продвинуться по пути развития. Во всяком случае именно так Орун аргументировал то, что тратил в борделях больше, чем некоторые дворянские семьи зарабатывали за квартал. Ну и его неуемный аппетит – тоже. – Я уже и забыл, как выглядит этот плац, – вздохнул, внезапно, Орун. – все детство на нем провел. Знал каждую песчинку. Каждую трещину в земле. Каждый его уголок, но… забыл. Мечник выдержал небольшую паузу. Могучий и свирепый, он выглядел скорее уставшим, нежели великим, но, именно в этом, и заключался весь Орун. Он просто устал. Устал от той жизни, в которой не видел более никакого смысла. Лишь несгибаемая воля, которая провела его сквозь неисчислимое количество невзгод, лишений и битв, не позволяла Оруну отойти в мир иной из-за душевных ран или, как бы избито это не звучало, разбитого сердца. – Как думаешь, ученик, – внезапно произнес он. – это говорит о чем-то? Хаджар лишь пожал плечами. – Для меня, учитель, – он скрестил ноги и принял позу лотоса. Время отдыха заканчивалось. – мы просто сидим на Горе Стихий. И, если честно, я даже не знаю – реально ли это все, сон ли это или последствия Пилюли Ста Голосов, которая должна была мне показать нечто, находящееся за гранью Королевств. – За гранью Королевств? – хмыкнул Орун. – я искал это знание почти всю свою жизнь и могу с уверенность сказать, ученик, что зашел дальше, чем остальные, но могу сказать одно – там ничего нет. Хаджар медленно погружался в себя. – Этого не может быть, учитель, – ответил он. – всегда есть что-то еще. Есть что-то дальше. Что-то сильнее, что-то выше. Орун засмеялся. – Я тоже так думал, ученик, когда был так же молод и горяч, как и ты. Но шли годы, за ними века, потом тысячелетия и… я так ничего и не нашел. Хаджар уже почти находился в глубокой медитации, где не было ни мыслей, ни слов, ни чаяний, ни даже реальности. Лишь чистое и незамутненное сознание. – Я найду. Орун, промолчав, дождался пока ученик окончательно погрузиться в себя, а затем добавил: – Я надеюсь. Он поднялся, обнажил свои клинки, скрестил их перед собой, а затем с силой развел в сторону. Кто знает, что произошло на плацу Тирисфаля, но когда Хаджар пришел в себя, то увидел, как на расстоянии в десятки километров, на высокой скале появился Х-образный шрам. И в нем не было ни мистерий меча или иных духов, ни энергии. Лишь воля. После третьего шага, воля врат Луны, которая до этого казалось небом, теперь разрослась до целой необъятной вселенной. Ей не было ни конца, ни края. Хаджар оказался травинкой, возмужавшей посреди бесконечности жженого песка. Не более, чем искрой на поверхности уже давно потухшего костра. Маленькой точкой на белоснежном холсте.