“Доброе утро, Борис” Так начиналось каждое его утро на протяжении многих лет. И, на протяжении многих десятилетий, будучи генералом, он, порой, мысленно возвращался в это время. Может именно поэтому его привело сюда собственное подсознание? Опрокинув очередной глоток медовухи, Хаджар выдохнул: – И что мне делать? – Это сложный вопрос. Борис медленно повернулся. Рядом с ним, провожая взглядом уезжающий автобус, стояла девушка лет тридцати. В дорогом пальто, с сумкой с инициалами известного бренда, с едва заметными и оттого очень дорогими украшениями. Интересно, что она делала в автобусе. – Мне нравится в них иногда ездить по утрам. Он даже не заметил, как произнес это вслух. Глава 1480 Борис бросил быстрый взгляд в сторону уходящего автобуса. Из окон коридора, ведущего в его номер-палату, открывался вид на единственную дорогу больницы. Вьющаяся вокруг холма, она заканчивалась автобусной остановкой. Дальше — только по пропускам через контрольный пункт. Это было связано с тем, что изначально больница обслуживала только ViP клиентов. И лишь в последствии, новый глав.врач открыл здесь бесплатное отделение. Хотя, что-то подсказывало Хаджару, что таким образом больница просто получила дополнительные дотации от региона. — Я присяду? – девушка указала на край лавки. Небольшая, она была практически целиком занята вальяжно усевшимся Борисом. Тот кивнул и подвинулся. Девушка, нисколько не заботясь о влаге, оставленной туманом, уселась и, скрестив ноги, блеснула высокими ботфортами. Такими же дорогими, как и весь её внешний вид. — У меня тут мама, – внезапно сказала она. Порывшись в сумочке, достала пачку сигарет. Самых простых – такие обычно курят студенты или школьники. – Зажигалку не взяла. Борис покопался во внутреннем кармане пальто. Это не было его привычным пространственным артефактом, но почему-то он знал, что там окажется та самая Zippo, с которой так увлеченно игрался шрам. – Спасибо, — она протянула лицо с зажатой в губах сигаретой к пламени. Затянулась. Выдохнула. И прикрыла глаза от наслаждения. — Хорошо, что эту всякую электронную дрянь запретили. Я уже хотела переходить… Борис промолчал. Он никогда не понимал этой логики. Электронное курево, значит – дрянь, а обычное – прям панацея, не иначе. Хотя, наверное, людям просто было необходимо найти оправдание тому, что они медленно, но верно, убивали сами себя. Она протянула ему сигарету. Он взял. Затянулся. Ничем не хуже табака адептов. Во всяком случае так его пыталось обмануть подсознание. — Вы тут давно? — спросила девушка, убирая пачку обратно в сумочку. – Не знаю, — пожал плечами Борис. Он посмотрел на высоченное, многоэтажное здание, в которое через ворота сейчас уныло тянулись авто сменщиков и врачей. Он даже мог найти окна коридора. Только палату не было видно. Она выходила на город. – Пол жизни. Может чуть дольше. Девушка снова выдохнула дым. Рядом остановился следующий автобус. Они здесь ходили достаточно часто. Бесплатное крыло больницы пользовалось куда большим спросом, чем его “эксклюзивный подход к клиентам, не любящим гласности”. Очередная волна людей с самыми разными эмоциями на лице хлынула к пропускной. Сидящие там охранники, наверное, за свою жизнь видели самые разные истории в глазах тех, кто проходил через них. Ну и как после этого не обнаружить себя на Рубинштейна? – Мне иногда тоже так кажется, — она сидела и смотрела на сигарету. Та медленно тлела и дешевый табак сыпался на дорогие ботфорты, а рядом с ними болталась на ветру сумочка, изредка касаясь поверхности лужи. Весь Город в одной этой сцене. - Мама умирает. Борис промолчал. В такой ситуации меньше всего ждут “сочувствую” или “мне жаль”. Потому что это лицемерие. Не сочувствуют. И не жаль. Потому что иначе, если всем сочувствовать и всех жалеть, то всей Рубинштейна не хватит. Люди – эгоисты. Чужое горе их не трогает и не волнует. Просто потому что иначе проще сразу застрелиться. Присоединиться к тем окнам поэтов, музыкантов, артистов… – Сука! – вдруг выругалась девушка и, отшвырнув сигарету, откинулась спиной на замызганную пластмассу остановки. – С девятого класса! Больницы тут, в Германии, снова тут, потом в Израиле… И каждое утро сидишь в замирании, ждешь – а вдруг вместо будильника позвонит телефон и скажет – ваша мама умерла. Хаджар промолчал. Он провел в больнице большую часть своей жизни. Он видел людей, когда их душа выворачивалась на изнанку. Более того. Он видел только таких людей. И еще врачей. Они часто пили. В отличии от ребят на пропускной, их контрольный пункт не закрывался на ночь… – Я уже не помню, когда стала надеяться, что зазвонит именно телефон, а не будильник, – если когда она выходила из автобуса, то её сложно было назвать иначе, чем девушка, то теперь рядом с Борисом сидела женщина. Уставшая. Одинокая. Но еще не сломленная. – Вместо дней рождений, вместо праздников, вместо отпусков. Все время – лишь… Она потрясла пакетом из супермаркета. Там лежали какие-то фрукты, творожки, немного сока. – Люблю автобусы, – улыбнулась она, снова доставая сигарету, но так и не прося прикурить. Просто крутила её в пальцах. – там люди… Он не спрашивал, что с её отцом. Не спрашивал про семью. Зачем. По её лицу и так все было понятно. – Четырнадцать лет умирает она, а прикованной к койке себя чувствую я, – она грустно улыбнулась. В пальцах раскрошился табак из порванной сигареты. – Сука я, да? Борис затянулся и протянул половину скуренной папироски. Она благодарно кивнула и затянулась. Так, словно делала это в последний раз в жизни. А потом заплакала. Навзрыд. Он сидел рядом. Плечом к плечу. Это все, чем мог помочь другой человек. Ты никогда не сможешь взять на себя горе разбитой души. Только попробовать заполнить разрывы своим теплом. – Ей осталась всего неделя, – прошептала она. – Мама… мамочка… Она снова заплакала. Остановился третий автобус. Люди, выходя, резко отводили взгляды в сторону. Прятали их где-то в шнурках на своих ботинках, или в кронах деревьев шепчущего леса, окружившего больницу. Они не хотели принимать на себя чужое горе. Своего хватало. Она проплакала минут десять, после чего достала косметичку, вытерла размазанный макияж и очень умело и быстро накрасилась снова. – Как я выгляжу? – спросила она с улыбкой. И пустыми глазами. Почти стеклянными. Как у мертвеца. Борис показал оттопыренный большой палец. – Вы пойдете? – она кивнула в сторону очереди к пропускному.