Без остатка. Это было совсем не та жалкая пародия, ущербный, начальный вариант Королевства, которым владели другие адепты. Нет, это была неподдельная, истинная мощь. – Ласканец, – Орун, зажав лист между указательным и безымянным пальцем, наставил его на Безымянного. – Я хочу чтобы ты знал, что это буду я, кто зальет твою страну кровью, – а затем, куда громче, так, чтобы услышали все присутствующие в зале, он добавил. – За каждого погибшего Дарнасца, я отплачу Ласкану десятью тысячами его сынов и дочерей! За каждый разрушенный дом, я уничтожу город! За каждый плач ребенка, я пролью океан слез! Это говорю я – Орун! Цепной пес Дарнаса! Орун разжал пальцы. Порыв ветра подхватил листок. Он закружил его, а мгновением позже выбросил в сторону Безымянного. Хаджар увидел в глазах убийцы дикий, первобытный, животный ужас. Только сейчас Безымянный понял, кто стоял перед ним. Но было уже поздно. Смерть занесла свою косу. Один лист превратился в десять. Десять в тысячу. Тысяча в мириад. Мириад листьев стеной прошел сквозь Безымянного. А затем зеленая завеса исчезла. На землю падал лишь один, невредимый листок. С его кромки стекала маленькая капля крови. Безымянного нигде не было. Исчезло его влияние на потоки Реки Мира, пропала аура. Лишь легкое послевкусие смерти столь могучего адепта до сих пор висело где-то в воздухе. Орун уничтожил его один единственным листком. Такова была сила Великого Мечника. Человека, который мог заменить целую армию. Человека, сердце которого было так же разбито, как зал за его спиной. Кроме Хаджара этого никто не видел, но во взгляде Оруна не было ни радости ни азарта, лишь тень сожаления и даже скорби. Когда подул ветер – Оруна уже не было на месте. Только завеса белой дымки, оставленной от, все же пробившей купол, белой молнии. Император прикрыл рот ладонью – никто не должен был видеть, как кровоточит Его Императорское Величество. Существо, стоявшее, для простого народа, наравне с богами. А боги, как известно, не кровоточат… – Азрея, – прошептал Хаджар. Он потянулся к своей верной спутнице, но, сделав еще одно движение, все же уступил крепнувшей тьме. Его сознание унеслось в мягкий, теплый мрак. Совсем не такой, что стоил жизням десятков адептов. Все вокруг стихло. Мир вновь застыл. Но уже не из-за силы Оруна. Нет. Он остался стоять на месте, лицезря последствия второй атаки Ласканцев на столицу. Если в первый раз они ударили в её сердце, в её будущее – молодежь аристократии, то теперь ранили саму душу. Прекрасный императорский сад, который веками служил вдохновением и музой для множества поэтов, бардов, менестрелей и художников, теперь выглядел укрытыми пылью времен руинами. Исчезли редкие деревья, семена которых привозили из самых отдаленных уголков Дарнаса и за которыми так бережно и заботливо, будто за родными детьми, ухаживали садовники. Дорожки, вымощенные драгоценными и редкими породами камней – лишь редкие осколки напоминали об их величии. Беседки, фонтаны, каналы, пруды, прекрасные, величественные птицы. Все это пропало. Лишь развалины, укрытые разноцветным покрывалом из сорванных лепестков. Цветочный саван погибшему прошлому. И на фоне этого в воздухе застыло всего одного слово. Слово, которое у всех вертелось на языке. Слово, которое глубоким шрамом въелось в сердца лицезревших развалины адептов. Глава 790 Хаджар стоял посреди, как ему сперва показалось, бескрайнего пространства, сотканного из всевозможных оттенков тьмы. Начиная от сумерек, в которых ютятся нежные влюбленные, робко сжимая руки друг друга, до мрака, в котором роняет слезы мать, держа в руках промокшую похоронку, лишившую её надежды на возвращение сына. Присмотревшись, Хаджар понял, что на самом деле он стоят на поверхности черного, переливающегося на свету (источника которого не было видна), озера. Такого большого, что его можно было спутать с целой вселенной. Вселенной, лишенной звезд. Безжизненной, пустой и холодной. Хаджар поежился. Последним, что он помнил, было то, как он потянулся за энергией трех нерожденных птенцов. Собственно, именно в этот момент на него и обрушилась вселенная. Но в той существовали целые галактики, здесь же… – Эй! – Хаджар отчаянно замахал рукой. Впереди он увидел фигуру в черном балахоне. – Постой! Хаджар сделал шаг, но озеро, обернувшееся холодной смолой, не хотело его отпускать. Хаджар словно прилип к одному месту. Он не мог сдвинуться, не мог оторвать ног от поверхности озера из смолы. – Постой! – закричал он во всю мощь легких. – Кто ты? Черная фигура продолжала стоять где-то около самого горизонта. – Кто я? Хаджар не смог даже отшатнуться. Лишь успел побороть секундный порыв заслонить лицо руками. Перед ним, почти вплотную, блестел покрытый чем-то вязким и темным, простой капюшон. Его явно валяли в земле, он пережил множество дождей, часто бывал чищен от дорожной пыли. Он повидал немало и еще о большем мог рассказать. В одном лишь этом капюшоне содержалось больше воспоминаний и знаний, чем некоторые люди наживают за всю свою жизнь. – Кто я? – повторила фигура, лишь мгновение назад стоявшая где-то на самой грани видимости. – Скажи мне, Безумный Генерал, кто я? – Твой голос, – Хаджар хотел было дотронуться до капюшона, но не смог поднять руки. Он, внезапно, понял, что путы черной смолы дотянулись до его рук. Крепкими веревками они связали его и оставили стоять, слегка покачиваясь и ничего не понимая. – он кажется мне знакомым… Фигура отвернулась. Она сделал несколько шагов и уставилась куда-то себе под ноги. В бесконечность оттенков тьмы, плескавшихся внутри смоляного озера. – Что ты видишь вокруг себя, славный генерал? – спросила фигура. – Тьму, – ответил Хаджар. Фигура издала звук, похожий на печальный смешок. Если бы, конечно, мертвецы умели смеяться. В том, что большинство из них делали бы это печально, Хаджар не сомневался. Как говорил один из великих – не страшно, что человек смертен. Страшно, что он внезапно смертен… – И только? – край плаща, закрывавшего фигуру, отодвинулся. Будто крыло раненной птицы он указал на озеро. – Приглядись, Хаджар Дархан, Северный Ветер, что ты видишь? Хаджар, сам не понимая зачем ему это, вгляделся в озеро смолы. Он, как мог, всматривался в переливающуюся тьму. Если человек никогда сам не вглядывался в бездну, он никогда не поймет тех, кто это делал. Всматриваясь в свет, ты ощущаешь легкость и радость. Твой взор ни что не задерживает. Твоя душа с легкостью устремляется вперед. Свет – он простой и понятный. В нем нет оттенков. Он либо есть, либо его нет. Даже серый цвет – это уже не цвет, это лишь оттенок тьмы. Тьма же многогранна. Она сложна. И она есть всегда. Когда светит свет, то он лишь покровом укрывает терпеливую тьму. А она, спокойно и уверенно, ждет под его давлением ибо свет, когда-нибудь, отступит – тьма же будет вечна. Когда ничего не было – тьма уже безраздельно царствовала. Когда все исчезнет – тьма вновь станет единовластной, одинокой царицей небытия. Что твой свет, без моей тьмы – говорил один из великих. Он тоже вглядывался во мрак. Мрак собственной души. Точно так же, как это сейчас делал Хаджар. И, может, тот великий, сумел таки отыскать в собственной бездне тот спасительный лучик, который нитью спустился к нему во мрак и вытянул к свету. Теплому, простому и такому родному.