Хриплый голос Оли, в котором отчетливо прослеживались недоумение и хрипотца, не поубавили клокочущей ярости в груди Петра. Он не рассчитал силы и сжал грудь Оли. Девушка ахнула, растопырила пальчики на его плече, чтобы сразу же зацепиться за шею. — Что? — снова допытывался он, резко выпрямляясь. Его верхняя губа дернулась, выдавая нечто отдаленно напоминающее оскал. Гори оно всё синим пламенем! Девочка сама пришла к нему в комнату! Не маленькая… И явно не глупая! Тогда какого он вытворяет, пытаясь сдерживать рвущуюся наружу похоть? Петр действовал быстро, не давая Ольги опомниться. Подхватил её под бедра, приподнимая от пола, развернулся, не заботясь о том, что полотенце почти не держится на его торсе, и стремительно преодолел расстояние до дубового комода. Комод подарил дед. Петр точно не знал, сколько лет дубовому изделию, но оно было чертовски крепким и надежным. Не то, что современная мебель. Усадив Олю на поверхность комода, Петр скомандовал: — Ноги раздвинь. В спальне остались включенными потолочные светильники, света от них было достаточно, чтобы увидеть всё, что Громов хотел. А хотел он многого. Прежде всего — всю Олю. Здоровой рукой девушка уперлась в столешницу комода, продолжая ошалело смотреть на мужчину, судорожно вздыхать, дразня его сосками, которые теперь маячили в опасной близости от его рта. Манили, притягивали, напрашивались между губ. Во рту Петра пересохло, и он снова выругался, беснуясь от происходящего. Громов не щадил Ольгу. Накрыв промежность, вдавил ладони в нежную плоть, а потом рванул трусики, которые всё же были на ней надеты. Девушка охнула, быстро-быстро заморгала ресницами, после чего закатила глаза, откинув голову назад. Пальцы Петра прошлись по лону Оли. Вперед, назад. Какая же она, зараза, мягкая. И сочная! Её складки припухли и впустили Петра не сразу. Не нежничая, он сразу ворвался внутрь двумя пальцами. Самого же его выгибало и раздирало от желания. Полотенце развязалось и упало на пол. Петр раздраженно отшвырнул его ногой в сторону. — А ну, живо, посмотрела на меня! — рыкнул мужчина. По телу Оли прошла дрожь. Петр надавил пальцем на клитор, погладил, снова надавил. Послал пальцы вперед, не отрывая пылкого взгляда от шеи девушки. Оля послушалась его приказа, вернула голову в вертикальное положение. — Вот так-то лучше, — оскалился Громов. — Так на чем мы остановились? На позе, которую ты предпочитаешь? — Нет, — Оля упрямо мотнула головой, за что получила ещё несколько яростных толчков в себя. И всё же Петр был осторожным. Не мучил, не терзал её нежные складочки, которые манили своей влагой и доступностью. Он даже вниз не смотрел, опасался, что не сдержится. Вид расхристанной Ольги уже испытывал его на прочность. Она не стеснялась и не таилась. Развела ноги, как он и потребовал, показывая себя. Предлагая, умоляя с ней делать всё, что ему нравится. Он и делал. Яростно прожигая её взглядом, больше не целуя, не прикасаясь к ней губами, он вдалбливался в её лоно пальцами, то и дело задевая клитор, не обращая внимания на то, что по его спине выступила испарина от напряжения и жажды обладания. Учитывая, что сам Петр был тоже обнаженным, ему не составило бы труда войти в Ольгу. Та ерзала бедрами, постанывала через покусанные губы, что-то бормотала бессвязное, то подаваясь вперед, то пытаясь ускользнуть от рук Петра. Тогда он зверел и дергал её свободной рукой назад, не церемонясь и оставляя на розовой коже следы. Свои отметины. В нем проснулось нечто темное, вышло вперед и открыто заявило о себе. Он жаждал получить конкретно эту женщину. Присвоить её. Пометить. Чтобы любой мужик, оказывавшийся с ней рядом, знал, что её лучше не трогать, даже не смотреть в её сторону, не рассматривать сексуальные формы, не думать, что и как он хотел бы с ней сделать! Чтобы знал, кому она принадлежит. Громова выворачивало от желания, распирало. Он едва не рычал. И когда Оля затрепетала, сильнее сжав его пальцы, орошая их сладкой влагой, он замер, прислушиваясь к собственному сердцебиению и рваному дыханию. Оля осела, прильнув к нему, дрожа и едва слышно всхлипывая. Петр прижал её к себе, успокаивающе поглаживая по влажной спине. Девочка задрожала сильнее. — У тебя минута, — глухо проговорил он, прижимаясь губами к её виску. — Ты рыдаешь, а потом рассказываешь, для чего устроила весь этот концерт. * * * Если бы она знала… По телу Оли снова и снова пробегала жаркая волна, которая никак не утихала. Оля испытала фееричный оргазм. Она кончила лишь от пальцев Петра. Он даже не вошел в неё… А мог. Она видела его возбуждение. Красивый у генерала член… Мощный. Больше среднего размера. И такой… вызывающе притягательный, что ли. У Оли кружилась голова. Что она творит… Вот что… Девушка опасалась, что не выдержит и снова что-то сделает не то. Совсем не то. Хватило и её прихода в спальню Петра. Хорошо, что хотя бы с позором не выгнал. Но его взгляд… Черт, она думала, Громов её прихлопнет сразу же. Одним движением, чтобы она не мучилась больше. А поступил куда как интереснее. Довел её до оргазма. Да такого, что она не помнила, чтобы хотя бы раз настолько сильно и ярко кончала. Она не понимала… Честно. Ни себя, ни того, что здесь происходит. С ней. С ними. Про них, конечно, говорить рано, да и вряд ли стоит. Но вот с ней… Оля накручивала себя весь день. Металась из стороны в сторону, из угла в угол. Всё ей было не так и не этак. Мама воспитывала её с жизненной позицией, что за все даваемые блага надо платить. Что ничего в этой жизни не дается просто так. И если не рассчитаться сразу же, потом могут спросить вдвойне. Зачем Оля зациклилась на этой мысли? Зачем о ней вообще вспомнила? Оля ходила по дому Петра, прислушивалась к тишине. Сашеньку сразу на себя взяла Валентина Игнатьева. Та тянулась к женщине, вызывая у Оли одновременно чувство облегчения и легкой ревности. Чтобы чем-то заняться, Оля направилась на кухню и с позволения Валентины Игнатьевы начала хозяйничать. С одной рукой тяжеловато было, но она, движимая злостью, на удивление ловко справлялась и даже приготовила ужин. Сна не было. Вернее, не так. Её теребила мысль, не давала покоя… Генерал хочет её… Психанув, доведя себя до точки кипения, девушка достала из вещей самый красивый пеньюар, тонкие, полностью прозрачные трусики и с толикой удивления заметила, что немного похудела, что у неё спал живот и белье теперь смотрится на ней очень даже не плохо. Оля долго расчесывала волосы до тех пор, пока те не заблестели. Или попросту делала успокаивающие движения, прислушиваясь к тишине? А ещё Валентина Игнатьевна забрала Сашеньку к себе. — Ты так и не поспала толком. Проснется — дам смесь. В крайнем случае, принесу тебе. По лицу женщины Оля сделала вывод, что спорить с ней не стоит. Как тут не станешь фаталисткой. Для Оли даже ночь освободили. Только сна не было. Когда двор осветили фары въезжающей машины, Оля подорвалась и поспешила к окну. Облизнув вмиг пересохшие губы, она постаралась встать таким образом, чтобы её не было видно. Не хотелось, чтобы Петр думал, что она его ждет. Потому что, несмотря на принятое решение, девушка до последнего колебалась. Дом спал. Оля прислушивалась к его тишине и к собственному сердцебиению. Валерьянки ей не помешало бы … Она слышала, как поднимается Петр. Как идет по коридору. Девушка зажмурила глаза. Когда она в последний раз так сильно волновалась? И волновалась ли вообще. Оля выждала некоторое время, давая себе шанс на отступление… Но правильно же говорят, что порой бывают решения, которые иначе, как «черт толкнул», не назовешь. Или хочется на кого-то фантомного свалить собственную слабость? Оля оказалась в спальне Петра. Решительная и злая. Пусть берет то, что хочет! У неё совесть будет чистой!