— Надеюсь, что нет. Мне очень нравится «Эдж». Каким-то чудом мне удается найти свои трусики и лифчик, и приходится сбросить простынь, чтобы одеться. — А что? Ты рискнул замахнуться на издательское дело...? — спрашиваю я в страхе. Молча он заправляет рубашку в брюки, застегивает ремень и становится Малкольмом Сентом прямо на моих глазах. — Нет, я не покупаю журнал, не вижу в этом финансового смысла. Бизнес требует времени и дальновидности. Меня не увлекает восстановление действующего предприятия, — мгновение он смотрит на меня. — Ты мечтаешь о владении собственным делом? — Нет, я хочу писать. Хочу зарабатывать достаточно, чтобы много писать. Больше, чем много. Он улыбается. — Ты такая малышка. Меня возбуждает мысль о том, как эти маленькие ручки печатают твои большие идеи. Мне льстит сам факт того, что он думает обо мне. Он наблюдает за тем, как я одеваюсь. — Значит ты видишь свое будущее в этом журнале, даже если у тебя есть огромный выбор возможностей? — спрашивает он. Я захвачена врасплох. Зерно сомнения посеяно, словно крошечная, приносящая дискомфорт булавка в животе. Я тщательно обдумываю свой ответ. — Думаю... в целом, мое идеальное будущее - это чувствовать себя в безопасности в плане карьеры, да и вообще в жизни. Хочу, чтобы моя мама была и чувствовала себя в безопасности, а если я еще и в городе смогу повлиять на безопасность, это вообще будет мечта. Вот о такого рода вещах я хочу писать. Но такая журналистика требует времени, а в «Эдж» я получила больше возможностей, чем где-либо еще. Я чувствую себя каким-то образом привязанной к этому месту. Если оно продолжит развиваться, и я смогу развиваться вместе с ним в правильном направлении, это тоже было бы мечтой, правда, — признаю я. Сент подходит, садится на кровать и наклоняется вперед, его лицо напряжено. — Что, например, ты бы хотела сделать для города? В чем заключается твоя идея? — Своей большой рукой он убирает волосы у меня со лба, всматриваясь в лицо. — Не знаю. Перемены не наступят, без существенных коллективных усилий, если только ты не очень влиятелен. Уголки его губ вздрагивают, а в глазах вспыхивает хищный огонек, который не перестает меня восхищать. — Ты спишь с очень влиятельным мужчиной. Я кусаю губу. — Да, да, так и есть, — я смеюсь, чувствуя, как щеки заливаются румянцем. Он кладет ладони по обе стороны моего лица, и снова я подаюсь ему навстречу, желая его прикосновений. — Ты не такой, каким я тебя представляла, а у меня ведь очень хорошее живое воображение, — шепчу я. — Это от того, что ты вся создана только из хорошего. А я — результат влияния плохих вещей. — Ну уж нет, — я смеюсь, а он нет. Он молчит. — Мы все - результат как хорошего, так и плохого. — Так ли это? — он снова изучающе смотрит на меня. — Что ты видишь во мне? Я хмурюсь. — В каком смысле? — Я не простой человек, со мной нелегко справится, кто-то даже скажет, что я отказываюсь подчиняться. У меня никогда не было серьезных отношений, не было раньше и я не думаю, что будет. Тебе не нужны мои деньги, ты не хочешь быть со мной… не так, как остальные. Ты и спать со мной не хотела. А потом пришла ко мне, словно ища у меня защиты, и мне захотелось быть мужчиной, который сможет это тебе дать. Я молча смотрю на него. Он всегда говорил, что я привожу его в замешательство, и прямо сейчас он выглядит настолько сбитым с толку, что это и меня приводит в смятение. — Малкольм, — начинаю я, но что я могу сказать? Так много правды, но, расскажи я все, он бы решил, что все было ложью. Внезапно одна только мысль об этом ломает меня. — Когда моей маме поставили диагноз... — он замолкает на мгновение. — Я пообещал, что всегда поддержу ее. Всегда буду рядом. Ей давали два года. У нее все еще оставалось полтора года... — он снова замолкает, но так и не отводит от меня взгляд. — Она не хотела, чтобы я знал, что лейкемия вернулась. И когда оставались часы, мой отец запретил кому-либо говорить мне. Он считал, что я должен быть наказан за то, что уехал из страны на день рождения Тахо. Я чувствую, как кровь отхлынула у меня от лица. — Так что, видишь? Я не особо хорошо исполняю обещания. Но к твоим намерениям я отнесусь серьезно, как к своим собственным. — Мне так жаль. Я... когда моего отца не стало, я была слишком юна. И все равно мне порой снятся кошмары о том, как он умер в одиночестве. Мы смотрим друг на друга. — Умирая, она звала меня. Он отводит взгляд, потом встает, направляясь к телефону и другим вещам, его челюсть сжата. — Она знала, что ты любишь ее, — шепчу я. — Думаешь? — Женщины такое знают. Моя мама говорила... она знала задолго до того, как отец и сам понял, что он ее любит. Женщины такое знают. Мужчины не созданы для таких нюансов и тонкостей, вас надо по башке стукнуть, чтобы дошло, а любовь иногда прокрадывается внутрь, даже если все окна и двери плотно захлопнуты, — он смотрит на меня, не отводя глаз, и я продолжаю, — все рождаются с любовью к своим родителям. — С возрастом ты переростаешь эту любовь. В любви нет смысла. Искренность и преданность — вот, что остается с тобой. Утратив дар речи, я не уверена, что удивило меня сильнее - его слова или будничный тон, которым он их произнес, что лишь наглядно продемонстрировало, насколько он на самом деле сентиментален. Но особенно меня поражает тот факт, что он не верит в любовь, ни в какую из ее проявлений. Я опускаю голову, чтобы скрыть, насколько уязвленной я себя чувствую, что, я уверена, он смог бы увидеть в моих глазах. От эмоций у меня перехватывает дыхание. А ведь у нас с Сентом столько общего. Мы любим работать. Мы тяжело трудимся, лишь иногда позволяя себе отвлечься. Мы амбициозны, возможно, слегка замкнуты. Я тоже считала, что не верю в любовь, во всю ту романтику, которую так любит Уинн. Так почему же я резко поменяла свое мнение по этому поводу? Я одеваюсь, не в состоянии снова взглянуть на него. *** После его фразы об «искренности и преданности» я замолчала, обдумывая все происходящее, потому что, естественно, задаюсь вопросом, какого черта я сейчас делаю. Во что, я считаю, выльется эта интрижка? Наверное, я действовала не подумав. Влекомая только своими желаниями. Я желала, хотела, должна была заполучить его, совсем, как юная безрассудная девчонка. Из-за него я становлюсь такой девчонкой, какой не была никогда. Пока он везет меня домой, я и правда переживаю, как он влияет на меня. Сейчас я должна была бы чувствовать удовлетворение, даже счастье. Вместо этого, я не хочу прощаться, и, когда он говорит Отису подождать, пока он проведет меня, я чувствую отчаяние от того, что он не останется. От того, что я не искренна и не честна, и скоро он меня покинет. — У меня завтра дела, — говорю я, просто, чтобы ему самому не нужно было придумывать причину, чтобы уйти. — У меня тоже, — говорит он, но продолжает следовать за мной до двери квартиры, ожидая позади, пока я открываю. Я вздрагиваю, когда он покусывает мое ухо, проводя рукой все выше по моей, гладя обнаженное плечо, которым я дразнила его несколько часов назад, когда он меня забирал. — Хочешь войти? — Да, — он целует меня в ухо. Словами не описать, какое облегчение я чувствую в груди, когда тепло разливается по всему телу. Боясь вот так наткнуться на Джину, я прижимаю палец ко рту, прося его не шуметь, цепляю мизинчиком за его палец и веду в свою спальню. Мы закрываем дверь. Он выглядит таким большим и красивым. — Садись, — я указываю ему на постель, и мои гормоны уже готовы к вечеринке. Пока я иду переодеться в свою футболку с логотипом студенческой команды “Wildcat”, он начинает расстегивать пуговицы на рубашке. Я возвращаюсь к своей постели. Сент смотрит на меня, на губах игривая улыбочка, и по выражению его лица можно подумать, что я самая сексуальная штучка из всех выпускников моего университета. Хотя я выгляжу так буднично, в то время как он выглядит превосходно в своей рубашке, обтягивающей его во всех правильных местах. Молча я сажусь на него сверху и расстегиваю оставшиеся пуговицы, а он запускает руки мне под футболку, сжимая мою попку. — Малкольм, у меня нет презервативов... Он медленно и глубоко целует меня, наслаждаясь вкусом. — Не переживай, у меня все схвачено. Меньше, чем минуту спустя мы уже готовы, полностью обнажены, и я толкаю его на свою кровать, наслаждаясь тем, что он позволил мне быть сверху. Проводить руками по его широкой груди. Смотреть, как он наблюдает за моими движениями. Я впускаю его в себя и мои груди становятся тяжелыми от желания, чувствительными под его руками, когда он гладит меня, а потом приподнимает голову и посасывает мою грудь, захватывая губами нежные вершинки. Он садится со мной на руках и так, смотря друг другу в глаза, мы вместе движемся. Он приподнимает бедра, резко притягивая меня вниз, на встречу себе. Он яростно кончает в тот самый момент, когда мой собственный оргазм разрывает меня на части. Дыхание у нас обоих учащается. Сент выглядит смущенным, испытывающим благоговение и благодарность. Он хотел сломить мою оборону, но после того, как мы занимались любовью, я почти вижу трещину в его огромнейших стенах. Потому что вот, каково это. Незнакомцы, которые только трахались, каким-то образом в результате отдают намного больше планируемого, открываются намного сильнее. Довольная, я долго лежу, расслабляясь, прижавшись к упругим, жарким изгибам его тела, а он лениво поглаживает мою спину вдоль позвоночника. Приподнявшись на локте, я шепчу: «Мне нравится вот так быть с тобой.» — Правда? — спрашивает он, такой расслабленный, заманчивый, нежный. Я киваю. Он похлопывает себя по груди.