Дожидаюсь его кивка, чтобы скупо улыбнуться, заговорить о другом: – Утром звонила Кармен, ассистентка дона Диего, обрадовала, что на всё про всё будет всего два часа, – я рассказываю на ходу, и собственный перестук каблуков возвращает пошатнувшуюся на миг уверенность, – нас пригласят, когда дон Диего освободится. На входе встретит служба безопасности, всё как обычно, но аппаратуру придется отдать. Фотоаппарат тоже. Выставочный зал разрешат снимать только в самом конце, после интервью… – А как же торжественная речь? – Марек хмурится. И я его очень хорошо понимаю, но… правила диктуем не мы. – Без неё. – Что, внемлем и любуемся прекрасным? Внемлем. И любуемся. Ожидаем приглашения пройти наверх. Поддерживаем светские беседы, что однообразны и унылы до безобразия, приветственно киваем и улыбаемся вежливо. Искренне. Когда за спиной раздаётся глубокое бархатное контральто: – Кветка, мои глаза видят тебя! – Ага! – я восклицаю и на каблуках, рискуя свалиться, кручусь. Лицезрю саму Агату Мийову, более известную как Ага, которая стоит в эффектной позе, демонстрирует идеальные ноги в высоком разрезе изумрудного платья, балансирующего на тонкой грани приличия, покачивает лениво полупустым бокалом шампанского. Кривит алые губы в дерзкой улыбке. Чарующей. И Марек взгляд отводит поспешнее, чем следует. – Ты пришла и даже не одна, – Ага мурлычет, потягивает шампанское, чтобы поморщиться и посетовать, – разбираться в алкоголе здесь так и не научились. Кветка, представь нас. Представляю. И улыбка Аги становится хищной, сверкают зеленые глаза предвкушением. – Значит, Марек, – его имя она растягивает, пробует на вкус, забавляется, а почти главный фотограф «Dandy» внезапно краснеет. – Марек, а вы позволите украсть вашу спутницу? Позволит. И, пожалуй, даже обрадуется: Ага его смущает, я – раздражаю. – Я только на минутку, – Ага подаётся к нему, сообщает интимным шёпотом, как самую большую тайну. Смеётся своим низким смехом и, пока Марек ищет все забытые враз слова, увлекает меня прочь. Подхватывает бокал невозможного пойла у идущего мимо официанта, ворчит на отсутствие альтернатив и, опустошая, гордо извещает: – Я подумала, что мою принцессу надо выручать из лап мрачного дракона. – Твоя истина, храбрый рыцарь. – Он просто байроновский герой, – Ага мурлычет мечтательно, оглядывается на так и застывшего Марека и меня в бок требовательно пихает. – Где ты его откопала, Кветка? – В редакции, отбила у Любоша специально для тебя. – Тю-ю-ю… – она тянет разочаровано и губы надувает. – Так вы здесь по работе? – По ней самой, – я хмыкаю и на байроновского героя жалуюсь. – И он считает, что я сплю с Любошем и что с интервью не справлюсь, поскольку моё место в редакции получено… – …через постель, – Ага заканчивает за меня, смотрит иронично, – так все считают, смирись. Но мой байроновский герой в своей злости мил. Честный милый мальчик… Отдашь мне его на вечер? – Не на сегодняшний, – я качаю головой и кулак для убедительности показываю. А Ага клацает зубами. – Когда работаешь, ты скучная, Кветка, – она печально вздыхает, – и вообще… я надеялась, что ты пришла развеяться наконец и стряхнуть пыль… Последние слова Ага выговаривает нарочито. Копирует. – Обсуждают? – Обсуждают, – она соглашается охотно, рассматривает окружающих через хрусталь, – и пани Катаржина тебя ищет. – Не сомневаюсь, – теперь вздыхаю я. Поскольку находиться совсем не хочется, но, зная «ястребиный коготь, соколиный глаз», я найдусь. Пани Богдалова весьма целеустремлённая… особа. – Может ещё повезет, – Ага тянет с сомнением. Пани Катаржину Богдалову она тоже знает с детства. И разносы от неё мы получали ещё с того же детства вместе, выслушивали нотации и точно знали, что поминать лишний раз не стоит ни чёрта, ни пани Богдалову. Появится. Поэтому тему Ага меняет поспешно. – Как твой романтический трагический герой? – Ага! – я хмурюсь. Ибо вопрос о Диме. И её любовь загонять всех под архетипы и амплуа злит. Он не романтический герой. И не трагический. – Прекрати… – Что? Ты вот, правда, у нас хичкоковская блондинка. – А ты у нас резонёр[1]? – Он самый, – Ага тонко улыбается, салютует бокалом и за спину мне смотрит, чтобы весело оповестить. – Тебя нашли… Говорит, а зычный голос пани Катаржины ей заглушает: – Кветослава! Я оборачиваюсь, сдерживаю тоскливый стон, цепляю улыбку, чтобы посмотреть, как пестрая толпа, подобно морю перед Моисеем, расступается. Разбегается в ужасе и страхе. А пани Богдалова с хищной улыбкой плывет бордовым фрегатом прямо на меня, изучает рентгеновским взглядом. – Пани Катаржина… – У тебя на голове воронье гнездо, деточка, оттенок помады тебе совсем не идет, да и в целом ты выглядишь бледной поганкой, платье явно не твоего цвета, – пани Катаржина говорит в своей излюбленной и привычной бесцеремонной манере. Без приветствий и приличий, которые в разговорах считает излишними. Особенно со мной. – Я, пожалуй, пойду составлю компанию Мареку, – Ага бормочет едва слышно, кидает сочувствующий взгляд. Ускользает поспешно. – Но я рада тебя видеть здесь, – пани Богдалова снисходительно улыбается, – остальные выглядят куда большими безвкусными болванами, чем ты. И своей бестолковой подружке передай, что я ещё с ней поговорю. Потом. Сейчас же она поговорит со мной.