– Понимаешь, у меня оказия жизни: тёмный ром закончился, а светлый остался. Светлый остался, но вот не подают его уважающие себя люди к сигарам. С коктейлями подают, а с сигарами никак. Мои же гости дорогие требуют к сигарам ром. И где, по их хорошему мнению обо мне, я должен достать тёмный ром в середине ночи? Йиржи печально разводит руками. А Айт, видимо, проникаясь сочувствием, душевно фыркает, ложится степенно. Признает, что разбудили и пришли по делу важному, а потому визит уместен. И гость не раздражает. Не вызывает желания выставить взашей. У меня. Поэтому против логики дверь за ним я закрываю и в сторону погреба разворачиваюсь, сообщаю через плечо: – Ron Barcelo Imperial Premium Blend. Сгодится? – А то, – Йиржи восторженно присвистывает, – миль пардон, моя Магдичка в доме свистеть не разрешает, но… подобное сокровище… И что, правда, десять ящиков? – Семь, – я усмехаюсь. Включаю свет, который заливает переделанный в винный погреб подвал, освещает каменную кладку стен, ромбы дубовых полок с винами и мои ящики рома, что кажутся здесь, на состаренной плитке пола, чужеродными. – Мощно, – Йиржи одобрительно прищёлкивает языком, оглядывает богатство дома жадно и чуть ревниво, – не хуже, чем в моём «Аду». – Где? – «Ад», – он повторяет с удовольствием, обходит помещение по периметру, разглядывает, – бар на улице Либушина. Моя гордость и позор моей Магдички. С открытием моего детища, она уверилась окончательно, что я заблудшая и пропащая душа. Впрочем, это не мешает моей Магдичке меня любить и откармливать пирогами. Ужасная женщина. Ужасается он наигранно, возвращается ко мне и, приседая, верхний ящик, где осталось не больше трех бутылок, рассматривает. Стучит по одной из них ногтем. Осведомляется: – Один пьешь? – Две бутылки хватит? – Поня-я-ятно, – владелец «Ада» выпрямляется, кивает, чуть подумав, согласно. – Хватит. Сколько? – Нисколько, – я отрезаю. И возражать он не спешит, закрывает рот, прячет бумажник. И в бесцветных глазах мелькает удивление, что беззаботную улыбку с лица стирает, меняет тон на серьёзный: – Йиржи Варконьи помощь никогда не забывает, а ты мне помог, – он ударяет не больно кулаком мне в грудь, – значит ты мой друг и желанный гость в «Аду». Приходи. – Приду, – я соглашаюсь. Провожаю обратно до дверей. А новый друг Йиржи останавливается на самом пороге и, перекатываясь с носков на пятки, вопрос задаёт: – Ты, правда, спустил на ром все деньги со свадебного путешествия или тоже слухи? – Правда. – Ага. А… – А невеста умерла. Глава 6 Март, 29 Прага, Чехия Квета Рассвет подкрадывается незаметно, плещет, подобно художнику-ташисту, на чёрное ночное полотно неба яркие краски, смешивает, перемножая палевый цвет со всеми оттенками розового и голубого. И солнце золотым диском поднимается величаво над горизонтом, прокалывает многослойные облака палящими лучами. Они же, лучи, устремляются вниз, пробираются на кухню, скользят по тёмному паркету к столу и в лицо заглядывают. Будят. Вместе с мелодичным звяканьем фарфора, ароматом кофе и недовольным голосом Фанчи над головой: – Спать ты опять не ложилась. – М-м-м… Я подтверждаю невразумительно, отрываю голову от вытянутой на полстола руки и чашку кофе, появившуюся рядом с открытым и давно уснувшим ноутбуком, разглядываю. Моргаю. Сонно. Ибо царство Морфея всё равно своё взяло, утащило меня и время отняло. – Сколько сейчас? – Половина седьмого, – Фанчи информирует моментально. Гремит чугунной сковородкой. И тесто для саксонских творожников споро замешивает. Добавляет лимонную цедру и, конечно, корицу. – Ты вернулась в третьем часу ночи, а в пять утра ещё клацала клавиатура. Правда, считаешь свой образ жизни нормальным? – Варианты ответа или хотя бы время на подумать есть? – Нет, ты всё равно не исправима, – приговор мне выносят с тяжёлым вздохом. А я согласно и важно киваю, разминаю незаметно затёкшую шею, информирую попутно и печально: – Любош уже уехал. – А он тебе был нужен? – Фанчи фыркает, и к её слишком явному недовольству примешивается привычная насмешка. Ворчать долго она не умеет. – Да, начинать утро с его дифирамб в мою честь гораздо приятней, чем с твоих поучительных речей, – я потягиваюсь. Встаю, чтобы к распахнутому окну подойти, взглянуть на ещё тихую и пустынную улицу, багряную черепицу крыш и виднеющиеся сквозь утренний туман шпили Тынского храма. Застыть и, грея руки о чашку, настроиться на длинный день. Похвалу. И ругань. Корректор будет хвалить, метранпаж[1] ругаться… – Ты успела написать интервью? – Успела, – я подтверждаю, прислоняюсь к раме и смешанный с утренней сырой прохладой аромат кофе вдыхаю, – написала, прочитала и перечитала. Материал готов. Можно показывать, утверждать и сдавать на выпуск. Поскольку интервью с доном Диего заявлено в апрельский номер, который пятого числа – по сложившейся традиции и устоявшемуся правилу – должен оказаться на всех прилавках и витринах книжных. До пятого же осталось меньше недели. И главный метранпаж журнала Йозеф уже рвёт на себе и без того редкие седые волосы, требует его уволить и, вспоминая Карела Чапека, драматично интересуется «о чём, собственно, думают господа редакторы»[2], проворачивая подобные авантюры. Или не думают. Ибо не на коленке и не за полчаса верстается номер и текст не утверждается не глядя. Тексты вообще следует в первую очередь показывать Йозефу, а не корректору, выпускающему редактору и Любошу.