И свою картонную коробку водружает на стол совсем уж не по этикету. – Вы похожи на неё, – он говорит тихо, почти шелестит и, собирая складки на скатерти, двигает коробку ко мне. – И я бы хотел сделать вам подарок, панна Кветослава. Позвольте подарить вам куклу. – Куклу? – я переспрашиваю. Моргаю удивлённо. Теряю враз всю весёлость и лихость. А пан смотрит серьёзно, не объявляет, что происходящее шутка или розыгрыш Аги, которая подобные представления как раз любит и устраивает. Он ждёт. И под его взглядом, что гипнотизирует, к коробке я послушно тянусь, развязываю не глядя шелковые ленты и крышку снимаю. Отрываю с трудом взгляд от тёмно-серых глаз, в которых плещется странное нетерпение, и голову я опускаю. Смотрю. Кукла. Лежит в белоснежной пене ткани, в хрустальном гробе, как Белоснежка в сказке братьев Гримм, глядит бутылочными глазами. Стеклянными, но живыми. И взгляд, не по-кукольному глубокий, проникает в самую душу, пленяет и поглощает. И трещины на некогда белоснежном, а теперь желтоватом лице с высоким лбом перестают казаться уродливыми. Не замечается почти стёртая с алых губ краска. Отходит на второй план богатый и тяжёлый наряд дамы далёкого века, навевающий воспоминания о портретах Елизаветы Тюдор в учебниках истории. Не притягивает взгляд сложная причёска из светлых волос под сеткой, замысловатое кружево высокого воротника и потускневший золотой узор платья. Живые глаза затмевают всё. Ворожат. И в ушах звенит хрусталь, когда какофония голосов разбивает кукольную магию. – Крайнова! – Кветослава! – Алехандро, я вам клянусь, что здесь подают лучшие десерты во всей Чехии… – Марек, вы мне так и не ответили на счёт сегодняшнего вечера… Кветка!.. Знакомые голоса… вырывают. Возвращают. А даритель куклы резко встаёт, разносится протяжный скрежет его стула по полу. И руки от куклы я поспешно отдёргиваю, отшатываюсь, а крышка стеклянной шкатулки – не гроба, Квета! – скрывая старую куклу, звонко ударяется. – Панна Кветослава, боюсь вам придётся простить меня ещё раз, – пан говорит торопливо. Взволнованно. Смотрит не на меня. И я провожаю его взгляд, натыкаюсь на Любоша, Марека, Агу и Алехандро, что направляются к нам, огибают деревянные столики и из бежевых лент-тюлей, летающих от заглянувшего в кофейню ветра, выпутываются. – Мне нужно идти, – свой стул мой визави задвигает небрежно, опирается на его спинку руками, чтобы наклониться, перегнуться через весь стол и прошептать. – Я найду вас сам. И, прошу, не верьте никому, панна Кветослава! – Что? – я хмурюсь. Пытаюсь встать. Остановить. Но придвинутый к столу стул задерживает, мешает выбраться быстро. Тормозят взлетающие ленты декора, вызывают впервые глухое раздражение и вопрос о том, как официанты с блюдами лавирует между ними. Ибо я путаюсь. Теряю из вида загадочного пана. Наталкиваюсь на удивлённого Любоша, что замолкает на полуслове, удерживает меня за плечи, и из его рук приходится выкручиваться. И вопросы, летящие в спину, я не слушаю, выбегаю всё же на улицу, что… пуста. Безлюдна. Лишь за углом, где кипит жизнь, раздаётся перезвон трамвая. – Кветка? – Ага появляется бесшумно. – Ты чего? – Не знаю, – я говорю потерянно. Огибаю её, оглядываюсь по сторонам и к ближайшему перекрёстку, срываясь на уже бессмысленный бег, несусь, но… яркого пиджака среди редких прохожих не вижу, и синяя шляпа нигде не мелькает. Мой загадочный незнакомец исчез столь же незаметно, как и появился. Улетел, но обещал вернуться. – Старик, – я сообщаю раздельно и медленно, проверяю слова на прочность и к спешащей следом Аге поворачиваюсь. – Старик сидел со мной за столом. Странный. Шляпа, трость. Видела? – Видела, – Ага соглашается, щурится, вглядывается обеспокоенно в моё лицо. – Любош обозвал его франтом. А Марек сказал, что… – Ты видела куда он делся? – я её перебиваю. А Ага, так и не рассказав про Марека, закрывает рот, хмурится, задумывается и головой в этот раз качает отрицательно. Хмурится ещё больше и глазами воинственно сверкает от предположения, которое она озвучивает грозно: – Он что-то тебе сделал, да? – Да, – я соглашаюсь неуверенно, потому что происходящее продолжает казаться абсурдным, странным и тревожным. Слишком быстрым. И мысли за действиями не поспевают. – Да, – я перестаю вглядываться в прохожих, перевожу взгляд на Агу. – Он подарил мне куклу. – Чего? Лицо Аги искажается от изумления, и смотрит она недоверчиво, мелькает в зелёных глазах ещё большая тревога и сомнения в моей вменяемости. – Кукла. На столе осталась. Картонная коробка, в ней хрустальная шкатулка, а в шкатулке старая кукла, – я разжевываю бесцветно. Обхватываю себя руками от порыва ветра и холодного страха, который приходит вместе с этим ветром, пронизывает до костей, а Ага заканчивает на меня смотреть, делает неутешительный и безжалостный вывод: – На тебе лица нет. Хронический недосып ведёт к отупению. – Угу, – я соглашаюсь машинально. Провожу ладошками по этому самому лицу, тру щёки и обратно к кофейне даю себя увести. Не сопротивляюсь, когда Ага отсылает всполошённого Любоша к столу и десертам, а сама дёргает меня в сторону уборной. На дверь которой она невозмутимо весит табличку уборки, щёлкает на всякий случай замком и на длинную мраморную столешницу с раковинами запрыгивает. – Умойся, – она предлагает язвительно, включает, грациозно потягиваясь, воду, – а то, пожаловавший по твою душу, ювелирный принц сбежит раньше положенного времени и предложения своих органов. – Какой принц? – я, подтверждая слова про недосып, уточняю тупо. Рассматриваю равнодушно синяки под глазами и меловую бледность в зеркале. И совету следую, чтобы от обжигающей ледяной воды сразу зашипеть, прийти хоть немного в себя и необъяснимый липкий страх смыть. – Ювелирный, – Ага повторяет с удовольствием, поясняет со скучающей насмешкой, – Алехандро де Сорха-и-Веласко. Как там у твоих русских классиков? «Чуть свет уж на ногах! и я у ваших ног!», да? Ну вот, я, вся такая красивая, приезжаю в вашу богом забытую редакцию в несусветную рань, в половину двенадцатого. И что я вижу? А вижу я этого самого наследного принца, который маячит у твоего кабинета с обалденным букетом роз! – Зачем тебя понесло в редакцию? – от воды я отфыркиваюсь. Поднимаю голову и руками упираюсь в холодный мрамор, окидываю своё отражение придирчивым взглядом. И катящиеся по лицу капли стирать не спешу. – Спасала Марека от вашего тирана Йозефа, – Ага извещает гордо, поясняет небрежно и с показной скромностью. – Я уломала Любоша выдать военные тайны и рассказать всё о моём милом мальчике. – Уже твоём?