– Ещё нет, но скоро будет, – Ага не смущается, улыбается предвкушающе. И Мареку остаётся только посочувствовать. Как и Любошу, которого Ага явно терроризировала всё утро. Или даже ночь, поскольку, видя цель, Ага о препятствиях забывает и об окружающих с их планами-желаниями не задумывается. – Ворвавшись посреди занудной перепалки, я, подобно девушке, снимавшей платок на поле брани, остановила эту баталию, – Ага восторгается сама собой, роется деловито в сумочке и ярко-красную помаду выуживает. – Позвала обедать и потребовала тебя. – Зачем? – теперь хмурюсь я. Поскольку при коварном соблазнении Марека я Аге точно не понадобилась бы. – Профессор Вайнрих, – она отвечает серьёзно, вытаскивает жестом фокусника визитку, поднимает руку, зажимая драгоценный кусок картона между двумя пальцами. – Он завтра возвращается в Германию. Чего мне это стоило можешь не спрашивать. – Не буду, – я соглашаюсь быстро. Забываю враз о куклах и странных панах, тянусь за визиткой нейрохирурга с мировым именем, но Ага руку отводит, спрашивает требовательно: – Уверена, что Дим того стоит? – Да. – Точно? – Ага! – И эта влюблённая идиотка моя подруга, – она закатывает глаза к потолку. Отдаёт визитку. А я расплываюсь в широкой улыбке: – Спасибо, мой верный циник. – Не за что, – Ага вздыхает и смотрит, пожалуй, сочувственно, – я достала только его рабочий номер, а вот дозваниваться и договариваться с ним придётся тебе. И это будет гораздо сложнее… [1] Метранпаж (фр. metteur en pages), или верстальщик — специалист вёрстки, который разбивает текст на отдельные страницы, компонует его с иллюстрациями, подготавливает оригинал-макет издания. [2] Карел Чапек «Как делается газета» [3] Меланж (от фр. mélange — смесь) — кофейный напиток австрийской кухни на основе эспрессо с добавлением подогретого и вспененного молока и взбитых сливок. В императорский меланж кроме молока добавляют яичный желток, сахар и коньяк. Глава 7 Март, 31 Кутна-Гора, Чехия Дим Очередной день начинается под вечер. И начинается он с настойчивого телефонного звонка, что оглушительным звоном обрушивается на голову, раскалывает череп по швам и мозг просверливает. Вызывает тошноту. И разноцветный фейерверк перед глазами, когда эти самые глаза я пытаюсь открыть, приподняться и новый телефон на просторах огромной кровати левой рукой отыскать. На ощупь. Ибо глаза, открытыми, держаться отказываются. – Да? – я вопрошаю хрипло. Отпихиваю Айта, что осознаёт острую нехватку внимания его хвостатой персоне, а посему сей недостаток пытается восполнить. Лезет под руку. Дышит приветливо в лицо, обслюнявливает радостно. – Айт, фу! – И тебе привет, – по ту сторону телефона раздаётся женский голос. И невидимый гонг, который громыхает в голове, от этого голоса затихает, убаюкивается вместе с раздражением, и на постели, потирая засыпанные фантомным песком глаза, я сажусь. – Мама, – родной голос признаётся даже в тяжёлом похмелье. – Мама, – она подтверждает любезно, – а вот ты – блудный сын, что уже неделю не подаёт признаки жизни и не находит даже минуты на звонок домой. Сообщение. Или что, в Чехии случился апокалипсис и сейчас работает только голубиная почта? Голубь ещё не долетел? Мама интересуется бойко и ядовито. Обеспокоенно. И от этой тени беспокойства на самой грани слышимости становится мучительно стыдно, куда более тошно, чем от ополовиненного ящика рома. – Прости. – У отца послезавтра день рождения, – после длинной и ёмкой паузы мама заговаривает тихо, напоминает. Не спрашивает, но я отвечаю: – Я не смогу прилететь. – Знаю, – она отзывается спокойно, слишком спокойно, ровным голосом, в котором боль спряталась давно и хорошо, затерялась вместе с постоянным волнением, – но поздравить не забудь. – Не забуду, – я обещаю, тянусь к тумбочке за пачкой папирос. Вот только едкий дым не спасает. Не притупляет чувство вины. – Как вы? – и мой вопрос получается неловким. И зажигалкой я щёлкаю тоже неловко. Подводят руки. – Хорошо. Работаем. Данька по три раза в день клянётся бросить институт, а Кирилл уверяет, что если сил хватает на клятвы, то и на конспекты найдутся. Кажется, они разойдутся. – Не разойдутся. – Да, – мама соглашается легко и беззаботно. – Кирилл собирается на ней жениться. Отчаянный человек. – Отчаянный, – я повторяю эхом. И наш разговор скатывается в тупик, упирается в чёрную стену тягостного молчания, в табу, которых мы не касаемся, сохраняем звенящее нервами равновесие. Видимость нормальности. Она не спрашивает, я не отвечаю. Не заговариваю… обычно, вот только сегодня не обычно. И промолчать, дабы не расстраивать ещё больше не получается. Слова, что разъедают не хуже плавиковой кислоты, вырываются, слетают с обожжённого языка: – Мам, сегодня у Алёны день рождения, – я сообщаю, хотя она это тоже знает. Звонит именно поэтому.