– Да, – он отвечает удивленно-недовольно. Отрывается от своего собеседника и ко мне, дабы пронзить голубыми глазами, в коих плещется неодобрение и порицание, поворачивается. Смотрит выразительно на мою руку и пальцы, которые побелели, закостенели на остром его локте, стали почти одного цвета с белоснежным халатом. И их, пальцы, надо разжать, даже если детский страх, что стоит отпустить и Дитрих Вайнрих исчезнет, отстукивает в висках и ускоряет сердце. Нет. Я взрослая. Выросла, поэтому детским страхам не место и руку я убираю, улыбаюсь решительно, извиняюсь на немецком, который пани Власта лично и давно довела до совершенства, сделала третьим родным после чешского и русского: – Я прошу прощения, профессор Вайнрих. Моё имя Кветослава Крайнова, я вам звонила. Сегодня. Вчера. Позавчера. Я звонила и слушала долгие монотонные гудки, отсчитывала, сбиваясь всегда на седьмом и прекращая считать, сочиняла сообщения, которые уходили в пустоту и оставались непрочитанными. – Возможно. И что вы хотели, Кветослава Крайнова? – профессор Вайнрих интересуется раздраженно. Утомленно. И то, что я не к месту, выражает всем видом, а его собеседник кашляет, разглядывает сквозь круглые очки, и любопытство за стеклами сверкает отчётливо. – Поговорить, – все их эмоции я игнорирую, выговариваю решительно, почти нагло, – и предложить вам уникального пациента. Казуистика, герр профессор. Вам будет интересно. Людям ведь присуще любопытство. Хмыканье неизвестного тому в подтверждение. – Случай один на миллион? – герр Вайнрих усмехается. Не отводит взгляд, который выдержать сложно и зубы, чтобы не признаться в искажении фактов и попытке заинтриговать светила медицины, приходится сжать. Ответить согласно: – Один на миллион. – Слышите, Альберт? – он обращается и поворачивается к своему собеседнику, и насмешка в его голосе царапает. – Действительно, казуистика. Ни больше, ни меньше. Пытаетесь играть на тщеславии, фрау Крайнова? Он перескакивает, интересуясь и смотря уже на меня, стремительно. – Да. – Однако… – в голубых глазах скользит удивление, и, склонив голову на бок, профессор Дитрих Вайнрих разглядывает меня куда более пристально и недоверчиво, сообщает по-мальчишески весело. – Вы должны были сказать «нет», фрау Крайнова. Уверить, что тщеславие у меня отсутствует, ведь ещё Теккерей высмеивал это качество. Наконец, вам следовало пропеть оду моему таланту. Как все тщеславные люди, я глух ко всему, кроме похвалы. – Конечно, ведь тщеславные люди воображают, что ими все восхищаются, – я парирую хладнокровно. И обмен цитатами из «Маленького принца» завершается улыбками. Странным пониманием без слов. Решением. – Через полчаса меня ждёт почтенное руководство почтенного университета, – светила медицины задирает край рукава, смотрит на часы, и говорит он более человечным тоном. – Если вы согласны прогуляться до дворца маркграфов… вы ведь не местная, фрау Крайнова? – Нет. – Тогда, я думаю, вам будет интересно посмотреть на наш барочный город, – он улыбается тонко, принимает решение за меня. Просит подождать на крыльце пять минут. И страх, что Дитрих Вайнрих исчезнет, возвращается. Злит, заставляя подниматься и спускаться по слишком короткой лестнице, проговаривать про себя стихи. Детские. Нелепые, но привычка так успокаиваться от Дима. И то, что колдунье не колдуется, я повторяю много раз, шевелю губами и появление профессора пропускаю. Налетаю на него при очередном повороте, и за локоть, не давая упасть, теперь хватает меня он. – Аккуратно, фрау Крайнова. У нас нейрохирургия, а не травматология, – профессор Вайнрих фыркает и направление, подхватывая под руку, задает. – Спасибо. – Не за что. Не люблю работать из-за человеческой глупости, – он отзывается безразлично. – Поэтому если ваш уникальный пациент пострадал по собственному идиотизму, то даже моё тщеславие вам не поможет. И про возможные премии, открытия и прорывы в таком случае не начинайте. Их ведь вы тоже припасли в качестве тяжёлого оружия? Припасла. Придумала целую речь, которая под проницательным и ироничным взглядом уже не кажется столь хорошей и умной, поэтому последний вопрос я не замечаю. Говорю другое: – Он пострадал не по собственному идиотизму, герр профессор. Была авария… …авария. Бавария, пария, ария и ещё Болгария. Рифмы к произнесенному вслух слову приходят моментально и неуместно, пляшут в зазвеневшей враз голове и мысли путают. Не дают сформулировать вопрос. И на губах, стягивая все мышцы, продолжает держаться улыбка. По инерции, ибо звонок Дарийки прервал рассказ дяди Влади, которого вместе с тетей Ингой и бабичкой я вытащила в ресторан. И тихая музыка продолжает играть. Танцуют пары, разговаривают люди, плещет смех, и вышколенные официанты призраками скользят между столами. Мир не замер. Замер только дядя Владя. Посерел, а тётя Инга неловко опустила бокал на стол, расплескала багряное вино на белоснежную скатерть, и отвести взгляд от медленно расползающихся дрожащих капель не получается. И движение нашему миру возвращает звонкий стук ножа о тарелку. Он заставляет вздрогнуть, посмотреть на бабичку. – Вещи и аэропорт. Я вызову такси и закажу вам билеты, – она говорит невозмутимо, поднимает голову, и этого хватает, чтобы около стола по волшебству материализовался официант. – Что с Димычем? – слова всё же находятся, и я, забывая, что при официантах о личном не говорят, спрашиваю. Криком, который оказывается шёпотом. – Идёт операция, – дядя Владя отвечает не менее тихо. – Кветослава, ты задаешь глупые и неуместные вопросы, – бабичка режет недовольным взглядом и губы на мгновение поджимает. Вот только в первый раз её недовольство меня не трогает. – Я не понимаю… – я повторяю и не понимаю. Димка попал в аварию, сейчас в больнице, операция ещё идет. Так сказала Дарийка. Всего десять слов, но я не понимаю. Не верю и не осознаю. Какая авария? Зачем операция? И зачем больница? Точнее да, операция – это всегда в больнице, на металлическом столе и под ярким светом холодных ламп, но… мысли разбегаются и логика не выстраивается. Я сбиваюсь. А бабичка даёт пощечину. – Возьми себя в руки, Квета!