Да. И нет. Я ещё строю догадки, перебираю версии, собирая из них личный кубик Рубика, когда Йиржи поворачивает к моему дому, присвистывает изумленно, и этим свистом внимание привлекает, вырывает из раздумий, заставляя глаза открыть. Увидеть огни кареты скорой помощи. Толпу людей. И обтянутую голубой рубашкой широкую спину Любоша, которая вызывающе маячит в этой толпе и которую я безошибочно выцепляю взглядом, признаю. И я слепо шарю по двери, натыкаюсь на кнопки, путаюсь, когда Йиржи скорость сбрасывает, стонет обречённо. Кажется, проницательно: – Только не говори, что это по твою душу. – Не по мою, – я выдыхаю через силу. Выскакиваю, все ж распахивая дверь, под злую брань Йиржи и визг тормозов, по которым он ударяет, поскольку больная дура в моем лице выскакивает на ходу, привлекает внимание, и Любош меня замечает. – Крайнова! – он рявкает. Не менее злобно, чем заклятый враг детства. И голубые глаза от гнева у лучшего друга и начальника темны, мечут гром и молнии, не предвещая ничего хорошего. И следующая фраза, кою он гремит яростно и холодно одновременно, лишь это подтверждает: – Крайнова, я тебя задушу! Я убью тебя, Крайнова! Он обещает. Распихивает любопытствующих, и возле меня, чтобы схватить за локоть и сердито встряхнуть, почти отрывая от земли, Любош возникает слишком быстро, как по волшебству. Шипит взбешенно: – Ты где была, Крайнова?! Ты… ты… – Я тебе написала, – я выпаливаю. Быстро. Но сие меня не спасает, лишь напоминает, что, отправив с утра сообщение с обещанием появиться на работе завтра и зная наперед, что после подобных заявлений звонки начнутся, телефон я отключила. Не включила до сих пор. И узнавать сколько пропущенных от Любоша мне не хочется. – Любош, к кому скорая? – Написала?! Ты вчера сорвалась в ночь, в дождь, из Нюрнберга! – он орёт. Оглушает этим ором. Трясёт. И к сине-чёрным синякам на запястье добавятся синяки выше локтя. Пусть Любош и впивается неожиданно стальными пальцами через куртку Йиржи, но всё равно больно и вырваться не получается. Лишь задирается рукав куртки. Привлекает внимание лучшего друга к расползшимся уродливыми кляксами гематомам, заставляет его подавиться гневной тирадой, посереть и оглядеть меня внимательно, заметить мешковатые дранные джинсы и футболку. Мужскую. Кеды, которые под взглядом Любоша кажутся до безобразия неуместными, столь же пошлыми, как и весь мой внешний вид, что о моральном падении и беспутном образе жизни свидетельствует явственно, кричит. Впору мазать ворота дёгтем. – Ты… откуда? – он, заканчивая осмотр, заглядывает мне в глаза. Интересуется стеклянным голосом, что с каждым словом обороты набирает, дребезжит и от домов, заполняя гулким эхом улицу, рикошетит, разлетается на осколки и вопросы: – Крайнова, что случилось? Откуда ты явилась в таком виде?! Что, чёрт возьми, вообще происходит? Почему я нахожу в твоей перевёрнутой вверх дном квартире твою же домработницу с проломленной головой?! – Фанчи? Где она? – В скорой. – Пусти! – Куда? – Любош!!! – Да пожалуйста… – он пускает. Ядовито. Отступает любезно, но поздно. Я не успеваю. Карета скорой, волнуя людское море из зевак, отъезжает. Ослепляет яркими мигалками, включает пронзительную сирену, что голос Любоша заглушает, и вопрос подошедшего Йиржи в ней тонет, а желтый, почти как у меня, канареечный автомобиль проплывает мимо. – Фанчи… – я шепчу растеряно. Жалко. Делаю шаг вслед чужому канареечному автомобилю. И ещё один. Бегу. – Ветка! – Йиржи перехватывает меня поперёк талии. Отрывает от земли. Ставит на тротуар, а красная машина, расплываясь перед глазами, тенью проносится мимо, совсем рядом через перекресток, гудит негодующе. – Крайнова, ты совсем ополоумела? – Любош шумит запыхавшись. Оказывается тоже рядом. Смотрит. И из рук молчащего Йиржи я вырываюсь. Не смотрю на заклятого врага детства и вопрос, игнорируя зависшее в воздухе неодобрение, я задаю своему лучшему другу детства и юности заодно: – Что здесь произошло? – Ничего, – Любош недовольно кривится, косится на Йиржи. – Ничего из того, что обсуждается при чужих и на улице. Идём домой. Он приказывает. Он прав. Но его правота здесь и сейчас раздражает, злит, потому что в лоб ему следовало сказать про Фанчи, а не выдвигать претензии и задавать вопросы. И на себя за отключенный телефон и беседы под звёздным небом я тоже злюсь. И уходить не спешу, спрашиваю упрямо при чужих и на улице: – Фанчи нашёл ты? – Да, – губы, прожигая взглядом и отвечая не меньше, чем через минуту, Любош раздражённо поджимает, суёт руки в карманы брюк, дёргает зябко плечом, ибо ночь пришла, стало промозгло до белёсого пара, что выдыхается. – Крайнова, пойдем домой. – Она решила, что вернулась я, и поэтому открыла двери, а её ударили? – Квета. – Нет, ерунда. Я открываю всегда сама, и я ей звонила… – Господи, ну ты ей хоть скажи! Нам ещё разговаривать с полицией! – Дверь вскрыли и застали Фанчи врасплох, да?