Тянется заскорузлая рука к карману рубахи, где всегда лежит валидол, и брови будущий тесть неодобрительно хмурит. Но молчит. А я… –… а ты невыносим, Митька, – тонкие руки поднимаются, и длинные пальцы путаются в моих волосах, лохматят их. Скользят по шее. И Алёнка придвигается, говорит, щекоча дыханием: – Ты трудоголик и самый кошмарно-ответственный брат на свете. Бедная Даша! – Данька, – я поправляю машинально. А Алёна соглашается, повторяет со смешком, поскольку домашнее прозвище Репейника её веселит: – Данька. – Алён, я… переживаю, – я вздыхаю и с дивана встаю. Прохожусь по комнате, пытаясь заглушить непонятное волнение и тревогу, что смутным призраком появились после последней встречи с Данькой, шептали остаться в городе, не уезжать. – Знаю, поэтому мы вернёмся сегодня, – Алёнка кивает, поднимается и подходит, чтобы прижаться, почесаться смешно носом о нос. – Мама обиделась. Последние слова она сообщает шёпотом. По секрету. Слишком явному, поскольку недовольство Лариса Карловна выражает громко. Гремит на кухне, и нож при нашем появлении начинает стучать резче. Моя же будущая теща поджимает губы и голосом – особенным – проговаривает, выверяя каждое свое слово: – И всё же, Дмитрий, вам лучше остаться у нас. Поехать утром. Не срываться в девятом часу вечера обратно в город. – Мамочка, у Мити завтра смена, – Алёнка отрывается от меня. Вспархивает, как яркая бабочка, в своем пёстром сарафане, от которого взгляд не получается отвести весь вечер и перестать думать, как тонкие лямки я буду спускать с плеч, тоже не получается. – И у Даши… – она договаривает, неуверенно, бросает быстрый взгляд на мать, – кажется, что-то случилось, к ней нужно заехать. Проверить. Убедиться лично, что всё хорошо, она не соврала и мои опасения напрасны. – Ну конечно, – Лариса Карловна соглашается, вытирает руки о передник. Собирает сумку, составляет в неё банки с вареньями. Соленьями. И помидоры с виноградом по-новому рецепту поставить Лариса Карловна не успевает, Алёна подкрадывается, обнимает её со спины, наклоняется, заглядывая в лицо. Смеётся. Играют на щеках ямки, а Алёнка заверяет: – Всё будет хорошо, мамочка… Мамочка-мама. Не будет. Хорошо не будет. Плохо, впрочем, тоже. – Будет пусто, – слова вырываются бессильной ненавистью, что глаза застилает, разрывает на части, заглушая обеспокоенный лай Айта. И бежать она заставляет. Убегать. От себя и прошлого. Вот только… не получается. Сбежать не выходит. Ненависть горит, полыхает разъедающим огнем в груди, воплощается адом, что всё же существует, на земле и внутри нас. Не потушить и не забыть ни-че-го, но… попытаться можно. Прыгнуть, не раздеваясь и не останавливаясь, в ледяную воду, показавшегося за деревьями, пруда. Остыть. И сдохнуть, если очень повезет. [1] Dobré ráno, Dimo[1]! (чеш.) – Доброе утро, Димо! [2] Звательный падеж (лат. vocativus) — особая форма имени (чаще всего существительного), используемая для идентификации объекта, к которому ведётся обращение. Глава 2 Март, 27 Прага, Чехия Квета Пророчество майя всё же сбывается, рушится мир и конец света наступает, приходит вместе с разгневанным Любошем, что влетает в мой кабинет без стука. Распахивает матовую стеклянную дверь, кажется, с ноги. И впечатлительную Люси, что закрывается с ойканьем папками и мелькает на миг бледной тенью в отдалении, пугает. Впечатляет окончательно и бытующее во всей редакции «Dandy» мнение о главном редакторе – садисте, сатрапе и просто дьяволе – подтверждает. Так, что даже мне хочется приподняться из-за стола и любимому начальству за спину заглянуть, увидеть скачущих следом всадников Апокалипсиса. Удостовериться. – Крайнова, сколько наш самый гуманный суд даёт за преднамеренное убийство с особой жестокостью? – Любош вопрошает зычно. Громко. И за тонкой перегородкой, что отделяет кабинет от общей комнаты – ньюсрума, на аглицкий манер, – кто-то тревожно охает. – Любош, не пугай людей, – я хмыкаю хладнокровно, ставлю вопросительный знак, заканчивая и мысль, и статью. И только после этого перевожу взгляд на взбешенного начальника, отклоняюсь чуть назад, утопая в кресле, и задумчивый вид принимаю. Вспоминаю показательно. Предполагаю. – Пожизненно? – Думаешь? – Любош фыркает воинственно, отбрасывает с глаз льняной и кудрявый чуб, склоняет голову вправо, напоминая бойцового петуха.