– Чтобы было понятно и вам, Берта Львовна, Дмитрий Марков, сын бывшего хозяина теперь уже вашего с мамой дома, в последнюю схему, которую разрабатывала эта банда, попал случайно. Он жил тогда в Сызрани, это Самарская область. Его хотели привлечь как директора подставной фирмы. А занимался он, и весьма успешно, закупкой компьютеров и оргтехники в Европе, но безбожно мухлевал с налогами. Стоцкий нагрянул с проверкой, ну а дальше понятно – альтернативой выплатам немаленького долга по налогам и огромного штрафа было предложено участие в афере. Дмитрий согласился, но, догадавшись, что его после свершения сделки попросту уберут, пришел ко мне. Я тогда работал в прокуратуре. – Почему к вам, Федор Николаевич? – Потому что мы с ним дружим, можно сказать, с пеленок. Я, Дмитрий Марков и Глеб Голод. – Василий Голод, Глеб Голод… не родственники случайно? Фамилия не из распространенных. – Да, сводные братья, но это – их история, к нашей отношения не имеет, – отрезал Мутерперель. – Ну, ладно, – слегка обиделась на неласковый ответ Берта. – Продолжаю… Троих мы закрыли сразу: Фетисова, Стоцкого и Осокина, который на то время все еще квартировал у вашей мамы. Сердобольная Аглая никак не могла решиться на то, чтобы указать на дверь давно уже надоевшему ей сожителю. Так, Аглая Андреевна? – Такие подробности можно и опустить. – Мать посмотрела на Мутерпереля с укором. – Я лишь хочу сказать, чтобы было понятно вашей дочери – вы к делам Осокина отношения не имели, терпели его из жалости. Но арест и обыск состоялись в вашей квартире, так как другого убежища Осокин не имел. – А где он сейчас? – Берта и сама не поняла, зачем задала этот вопрос: что ей до того Осокина? – Бомжует, – коротко ответил майор. Берта кивнула, давая понять, что вопрос для нее закрыт. – Аглая Андреевна, расскажите дочери, что произошло после того, как закончился обыск и мы ушли. О визите Дмитрия не забудьте. – До его прихода, когда я убиралась, позвонил какой-то человек и пожелал мне сдохнуть. Потом, правда, пояснил, что имел в виду – молчать, как мертвой. – Да, похоже по градусу наглости на Василия Голода… Испугались сильно? Почему не позвонили нам? – А вы, Федор Николаевич, мне тогда ясно дали понять, что подозреваете меня в сговоре с Осокиным. Еще и повестку оставили. – Вы ошиблись, я уже говорил. Осокин еще при аресте заявил, что вы ни при чем. И обыск ничего не дал: пустые бланки векселей, заполнить которые, а позже и обналичить в банке должен был Дмитрий, мы нашли в квартире Стоцкого. Когда Дмитрий пришел к вам? – Поздно, около двенадцати. – Как же вы решились открыть дверь незнакомому мужчине? – А что, Дима вам не рассказал? Вы же друзья? Или не доверял полностью? Ладно, извините. Я ждала соседку, тетю Веру, сама просила ее зайти, потому что складывала в чемодан вещи, собираясь бежать. Да, меня напугал этот звонок, и вы, простите, тоже. Я решила уехать в Ригу, в родительскую квартиру, а ключи от этой оставить тете Вере. Кстати, ее дочь Надя до сих пор присматривает за квартирантами. Она единственная в Самаре, с кем я поддерживаю связь. – Каким образом? – Раньше звонила ей с Главпочтамта Краснодара раз в месяц. Последние годы – по мобильному. А что, это так важно? – Вернемся к визиту Дмитрия, – не ответил на вопрос мамы майор. Берте даже показалось, он немного смутился. Но, наверное, показалось… – Я отперла замок, будучи уверенной, что за дверью тетя Вера. Дмитрий втолкнул меня в глубь прихожей, захлопнул дверь и зажал рукой рот, чтобы не заорала. А потом заговорил. Ему удалось убедить меня, что он мне не враг. Когда пришла тетя Вера, он спрятался в ванной комнате. Кстати, она была уверена, что я уезжаю в Ригу, и тем самым направила того мужика, который на следующий день расспрашивал обо мне, по ложному следу. Еще одна бабушкина приятельница подтвердила, что я еще утром с дорожной сумкой села в такси. Больше он у них во дворе не появлялся. – Это был адвокат Голода. – Я надеюсь, подробности проведенной с Дмитрием ночи я не должна расписывать? – с сарказмом задала мать вопрос майору, тот отрицательно мотнул головой, но Берта насторожилась. – Что за ночь, мам? Прямо ночь-ночь? Любовь и все такое? – бестактно перебила она ее, уже готовую продолжать повествование. – Господи, Берта, ну, какое это сейчас имеет значение? Тем более для тебя! – Мама, я хорошо считаю в уме. Федор Николаевич несколько раз называл год твоего бегства – девяносто шестой. И было это летом, так? Я родилась одиннадцатого декабря. Как так-то? Значит, мой отец не Лев Лапин? И даже не Дмитрий Марков. А кто же? Осокин, больше некому… Как его там звали? Стас? Значит, я – Станиславовна на самом деле… забавно. – Все не так, Берта, я… – выдавила из себя матушка, но Берта не дала ей закончить. – Мне нужно переварить полученную информацию, мамочка. – Покачав головой, Берта торопливо покинула кухню. Глава 8 Глеб подписал все бумаги в отделении полиции, затем заехал в офис, оставил распоряжения личной помощнице и отправился домой. Сегодня он уже больше никуда, это точно. Хотелось выпить, даже напиться, но не одному, а с кем-то близким. Вот только никаких близких у него и не было. Старая нянька Ксюши не в счет, да она сляжет с давлением сразу, как только он сообщит, что ее любимицы больше нет. Он сам сделает укол, как всегда было после очередной выходки дочери. Каждую «беду» с Ксюшей старушка переживает, как наступивший конец света. Выговаривает Глебу, что избаловал, потом винит себя, что «не доглядела», и в конце поминает непутевую Ксюшину мать. А после укола проваливается в долгий сон. Он сам виноват, что все эти двадцать пять лет после рождения дочери никого не пускал в свою жизнь, а его дом был закрыт для гостей. С не задерживающимися надолго любовницами встречался в городской квартире, расставался легко, без сожалений. И все время чего-то ждал, какого-то чуда – вот завтра проснется и… а потом в доме будет тепло, душевно и по-простому. Чтобы в садовой беседке под старым, в пол обхвата толщиной абрикосом стол скобленого дерева без скатерти. А на столешнице – глубокие тарелки с борщом, а лучше щами, сметана в плошке из обожженной глины, крупные ломти зернового хлеба в плетенке, порезанное тонко-тонко сало с прожилками – горкой на холщовой тряпице. И квас или компот в трехлитровом кувшине в центре стола. Так было при бате… Абрикос пришлось спилить, осталась только грибница поджердельников у подножия пня. Грибы эти местные жители за съедобный не считали, но мать такую жареху готовила из поджердельников с картошкой… А позже Глеб сам научился делать жульен… Беседку Глеб оставил на память, сколько ни уговаривала его Ксюша снести рухлядь, которая, по ее мнению, портила весь ландшафтный дизайн. И стол стоит, только ел он за ним считаные разы, поддавшись слабости в особенно тоскливые дни. Выносил поднос с обедом в беседку сам, на кухне налив щей в тарелку, квасу в стакан и прихватив пару кусков хлеба. Быстро утолив голод, торопливо возвращался в дом – обман все, нет возврата в детство и не будет. Легче не становилось, только грустное чувство потерянности сменялось досадой – и чего хотел добиться? «Женщину тебе нужно, хозяйку в дом, а Ксюше – мать!» – не уставала повторять нянька Полина, сама понимая, что все ее слова словно уходят в пустоту. Глеб отмалчивался, признаваясь лишь самому себе: чудо, которого он ждет, это – жена, непременно Богом назначенная, он поймет это сразу. Точно знал – будет она полной противоположностью Оксане, матери Ксюши. Ему пятьдесят два, он уже седой, некрасивый мужик с наметившимся брюшком, да что уж там кривить душой – с реальным животом и заплывшими жирком боками. Не олигарх, да… Просто приличного достатка ресторатор с недобрым к людям характером, суровый с подчиненными, неласковый с домашними, то есть с Ксюшей и ее нянькой Полиной. Одно достоинство неоспоримо – готовить любит и умеет хорошо. Его главной мечтой было – на первом же свидании накормить свою избранницу так, чтобы ахнула. А уж после – пожалуйста и букеты, и театры, и путешествия в заморские страны. Лет пятнадцать Ксюше было, когда Глеб подумал: нашел! Даже от мечты отказался, боялся, что его избранница столкнется в доме с его дочерью. Девчонка и так с раннего детства неуправляемая была, а в пубертате даже терпеливую няньку умело провоцировала на скандалы. А после сидела в телефоне, довольно улыбаясь и с презрением поглядывая, как старушка глотает успокоительное. К себе в городской холостяцкий быт Валерию, так звали женщину, пригласить было бы странно – вот когда Глеб пожалел, что квартирку приобрел первую попавшуюся, в стандартной блочной пятиэтажке на окраине. Мебель – дрова из Икеи, кровать выбирал по принципу – лишь бы куда усталое тело бросить после работы, когда уже сил нет садиться за руль и ехать в поселок. На кухне – необходимый минимум из одной кастрюли, одной сковороды, набора тарелок и столовых приборов все из той же Икеи. Короче, заходишь вроде бы в жилье, а попадаешь в демонстрационную секцию шведского гипермаркета. Тоска… На первое свидание он привел Валерию в свой ресторан. Вот тут и выяснилось: ну точно, не Богом данный подарок она, а недоразумение – ковырялась его избранница в тарелках с кулинарными изысками вилкой, откидывая на край все самое вкусное. А потом с откровенным недовольством медленно жевала, что осталось в центре блюда – веточки зелени, кусочки маринованного огурца и листик салата. На десерт даже не взглянула, зато Глеб удостоился укоряющего взгляда – мол, как все это можно есть? Да, фигурка у Лерочки была точеная, но портили впечатление, видимо накаченные силовыми тренировками в спортзале, плечи – по-мужски широкие и мощные. А он было уже решил, что ради нее и сам запишется в фитнес-центр, чтобы подтянуть живот и избавиться от лишнего веса. Проводил ее до такси с облегчением, закрыл дверцу, похлопал нетерпеливо по крыше машины ладонью, мол – трогай поскорее. И только тогда засмеялся над собой в голос – а нечего было планы строить. А то уже и фату на женщину мысленно примерил, и как дочери представить придумал, да и в свою широкую кровать в спальне уложил… После этого неудачного романа еще сильнее захотелось, чтобы рядом появилась родная душа, но новых подруг Глеб старался в свои рестораны не водить, а пользовать на их территории. Недостатка в замужних, неудовлетворенных гуляющими «по командировкам» мужьями не было, он только искренне удивлялся: как так-то? С ним чужие жены были на ласку щедрыми, неутомимо активными и страстными. Чего мужьям-то не хватало? Но со свободными от брачных уз дамами Глеб принципиально не связывался. Однако мечта вернулась, вылезла из глубин подсознания, сначала робко напомнив, что была. А к пятидесяти ближе начала уже назойливо подталкивать: ну сделай же хоть что-нибудь! Что он мог, кроме как съездить в далекие страны на теплый золотистый песочек, прожариться на беспощадном солнце до черноты и вновь закрутить романчик с первой же встреченной одинокой красоткой. Чтобы потом легко махнуть на прощание соломенной шляпой, улыбнувшись с легкой грустью, загрузиться в прохладный салон таксомотора, который повезет его в аэропорт. Не случилось такой знаковой встречи до сих пор. Был бы он у матери не один, сестру или брата бы родила – не столь важно, Глеб бы их любил – родная кровь. Или не факт, что любил бы? Ксюша вот так не стала для него любимой. Жалко ее, но боли, что должна быть от потери собственного ребенка, он не чувствует… Глеб прошелся по дому, няньки Полины нигде не было. Вышел на задний двор – под навесом, где стоял ее велосипед, оказалось пусто. Глеб купил старушке модный трехколесный велик, с вместительной плетеной корзиной, отстегивающейся от багажника двумя легким движениями пальцев, чтобы она наконец отдала сборщикам металлолома свой проржавевший транспорт. «На рынок в станицу понесло», – с досадой подумал он, потому что сразу понял, что новость о том, что Ксюша погибла, Полина узнает именно там. Номер звонившего, высветившийся на экране, был Глебу незнаком. Почему-то тревожно екнуло в груди, и он торопливо ответил. – Слушаю. А… да, я понял. Спасибо за информацию. «Тормозной шланг подрезан. Выходит – убийство?! Господи, да кому Ксюха помешала? Или кому-то выгодна ее смерть… Павлу, только ему. Что там сказала Берта – сегодня суд? Имущество пополам? А зачем ему отдавать половину хорошо налаженного им же бизнеса бывшей жене? – ужаснулся догадке Глеб. – Мог Павел на такое пойти? А хрен его знает… И тот еще парень чернявый крутился у машины Ксюши. Кто он такой? Ему-то зачем ее убивать? Мотив? В любом случае, теперь будет расследование…» Его размышления прервал новый вызов. И вновь номер оказался незнакомым. – Да, слушаю. Кто это? Федор… какой еще Федор? Мутерперель, ты, что ли? Неожиданно… В гости? Не вопрос, подгребай. Уже слышал? Соболезнуешь… Принимается… Нет, Федя, не несчастный случай, Ксюшу убили. И ты-то, старый сыщик, мне как раз и нужен! – с облегчением вздохнул Глеб, поняв, что в этой беде он один не останется. * * * Берта из кухни попросту сбежала. Чтобы не нагрубить матери в присутствии постороннего мужика. Хотя тот оказался более осведомленным о жизни Аглаи Андреевны Лапиной, чем она, ее родная дочь. Жесть. И отец не отец, а кто он? А матери кто? Муж, который, как выяснилось, еще и поколачивал любимую. Или не любимую? Сериал просто с флэшбэками главной героини. Только вспоминает матушка прошлое не по своей воле, а по приказу опять-таки постороннего мужика с фамилией Мутерперель. Соседа и следователя СК в одном замесе. Да еще друга детства Ксюшкиного отца и сына хозяина дома, в котором Берта выросла. То есть бывшего хозяина, потому что сейчас домом и участком земли владеют она и мать. По наследству от мужа-не мужа и отца-не отца. А кто вообще Лев Лапин бывшему хозяину усадьбы? Да никто. Домоуправ. Странно, что родной сын Осипа Макаровича в наследство отца не получил ничего. Да и сам он неизвестно где. Или известно? Скелет, по случайности найденный матушкой, – все, что осталось от молодого тогда мужчины Дмитрия Маркова? А убийца – Лев Лапин, отец-не отец. У кого еще в то время была возможность незаметно закопать труп в садочке? Алевтина и Нюра тоже не в счет: обе в сад ни ногой, даже зелень и овощи с огорода в корзинке на кухню приносил отец. Матушка? Да куда ей с ее ростом и весом мужские трупы тягать? Невозможно представить… «И похоже, любовь у нее с Дмитрием случилась. Короткая, без продолжения. То есть я – не его дочь. А чья? Мошенника в прошлом, сидельца, а ныне бомжа Станислава Осокина. Супер. Мне – двадцать пять, и еще вчера я была мужней женой, каким-никаким адвокатом, думала, что имела родных маму и папу, которых любила обоих одинаково сильно. И еще у меня была подруга детства. Предали все: муж, Ксюха, мать. Они врали, и все бы так и осталось тайной, если бы не Мутерперель с вишневым саженцем. Хотя нет, Олежек успел фактически признаться, что спит с другой, но кто она, даже не заикнулся. Более того, испугался вопроса. Кстати, а его матери кто-нибудь сообщил о смерти сына? Или это я должна сделать?» – озаботилась Берта. Переключив мысли на родственников покойного мужа, она заспешила на кухню. Матушка и Мутерперель при ее появлении замолчали, но Берта успела услышать окончание фразы, сказанной майором, и в изумлении замерла у порога. «Ну, офигеть какой поворот!» – подумала она, но вслух, задавая вопрос, эмоций поубавила. – Оказывается, я еще не все знаю… Что вы имели в виду, Федор Николаевич? – Из сказанных им слов Берта поняла, что Мутерперель был недоволен тем, что мать ее вновь «ввела в заблуждение». – Если бы вы, Берта Львовна, не сбежали так поспешно, узнали бы правду до конца, – упрекнул ее майор и повернулся к матери. – Ну же, Аглая, давайте поставим точку в рассказе о рождении девочки. – Берта, присядь, не маячь. Ну, слушай. Отец твой – Лев Лапин. А родила тебя не я. «Ксюха не врала… только ей-то откуда это известно было? А я, дура, ее не слушала!» – промелькнуло запоздалое сожаление. – Когда я приехала в дом Марковых, Осип Макарович сразу поставил главное условие, выполнив которое, я смогу остаться у него. Мне требовалось выйти замуж за Льва и воспитать его ребенка, который должен был родиться только в декабре. То есть тебя, Берта. Я только задала вопрос: а что станет с твоей родной матерью после родов? Я очень испугалась, решив, что меня опять пытаются втянуть в криминальную историю. И отказалась сразу, даже дверью хлопнула, подхватила чемоданы – и вон из дома. У калитки меня догнал Лапин и попросил выслушать и его. Лев показал мне расписку твоей матери, в которой она отказывается от будущего ребенка, биологическим отцом которого является он. Лапин уверил меня, что ребенок ей не нужен был с самого начала, но Лев настоял, чтобы она родила. Очень хотел наследника… Я согласилась и на материнство, и на то, чтобы стать его законной женой. Ради ни в чем не повинного, еще даже не увидевшего свет малыша. – А как же Дмитрий, мама? Разлюбила? – Нет. И твоего отца честно предупредила, что буду ждать Диму, а когда тот приедет, мы разведемся. Мы расписались. Оставшийся «до родов» срок я ходила с накладным животом, чтобы даже Аля с Нюрой ничего не заподозрили. Твоя мама в это время жила в краевом центре, мы ездили к ней часто, я как женщина пыталась уговорить ее не бросать ребенка. Лев всегда присутствовал при этом, но молчал, уставившись в стену. Мне казалось, он и сам не хотел, чтобы его бывшая любовница передумала. «Рожала» я вместе с твоей мамой, держала ее за руку. Все шло нормально, но в какой-то момент она вдруг резко побледнела и потеряла сознание. У нее открылось сильное кровотечение. Меня тут же попросили выйти из родового зала, хотя знали, что я врач. Мы с твоим отцом сидели в холле, ничего не понимая – беременность протекала без отклонений, роды начались в срок. Мне только оставалось догадываться, что могло произойти – эмболия околоплодными водами. – Что это такое? – спросила Берта. – Простыми словами – ответная реакция организма роженицы на некоторые компоненты химического состава внутренней оболочки плодного пузыря. Если роды стремительные или плод крупный, риск попадания жидкости в кровоток женщины увеличивается. Ты родилась весом четыре восемьсот… – И убила свою мать? – Не говори ерунды, Берта! Твою маму не спасли, потому что очень быстро развились анафилактический шок и сильнейшее кровотечение. Спасали тебя, ты выжила, все родовые показатели были в относительной норме. – Я уже говорил вам, Берта Львовна, – не берите на себя лишнего, – некстати встрял Мутерперель. Берта наградила его злым взглядом. – Как звали мою мать? – Ольга Александровна Бойко. На момент родов ей было тридцать два года. Одно время она была сиделкой Маркова. Берта молчала. Почему-то информация о той, кто ее родила, мало задела. Если бы биологическая мать не отказалась от нее еще до родов… может быть, что-то в душе и проснулось: если и не любовь, то уж сожаление о погибшей молодой женщине, точно. И фотографию бы ее повесила на стенку… Должны же остаться хотя бы какие-то снимки…