— Дрянь, — прохрипел с искаженным злобой лицом Новий. — Вы оба — беглые рабы. Ромул и Бренн промолчали. — Феликс, наверно, был таким же, — добавил малорослый легионер, когда остальные извлекли мечи. — За это бывает только одно наказание, — прорычал Кай. — Распятие на кресте, — закончил Оптат. Примитив и Аммий тоже подняли гладиусы. Вся пятерка с ненавистью в глазах уставилась на раскрытую дверь. В животе Ромула собрался тугой комок. Ему уже много раз приходилось видеть эту зверски жестокую казнь. Медленная, мучительная смерть. — Только попытайтесь! — прогремел Бренн. Он уже полностью израсходовал все запасы терпения и теперь стоял в двери, как разъяренный зверь. Нескольким тут было не развернуться, и напасть на него сейчас мог только один человек. — Кто первый? Ни один из ветеранов не пошевелился. Они были подлецами, но не глупцами. Ромул опрометью кинулся в комнату и схватил скутум и меч. Надевать кольчугу было некогда, но и с таким вооружением он готов был выйти против новых врагов. Возвращаясь к входу, он встретил Бренна. — Убрались, — проворчал тот. — Но еще вернутся. — Они расскажут всем. — Ромул изо всех сил боролся с подступающей паникой. Командирам-парфянам не было дела до прошлого солдат, но отношения с соратниками по центурии, вернее говоря, со всем легионом окажутся напрочь испорченными. — Знаю. — Что же делать? — А что тут сделаешь? — Галл тяжело вздохнул. — Быть настороже. Страховать друг друга. Такое состояние было хорошо знакомо обоим. Некоторое время они молчали, обдумывая имевшиеся у них возможности. Возможностей на самом деле не было. О бегстве не могло идти и речи — зима дошла только до середины. Да и куда им идти? Тарквиний, единственный человек, который мог бы помочь им, все еще находился в заточении при раненом Пакоре. Они остались одни. Ромул хмуро разглядывал отполированное лезвие гладиуса. Теперь ему не следовало расставаться с ним ни днем ни ночью. * * * Чтобы оповестить о своих подозрениях всех воинов центурии, Новию потребовалось не больше часа. Но на этом он не успокоился. Низкорослый легионер как одержимый метался между приземистыми казармами, разнося по лагерю ошеломляющее известие. Тем же самым занимались Кай, Оптат и прочие. Для того чтобы оповестить девять с лишним тысяч человек, конечно, потребовалось некоторое время, но сплетня распространялась стремительно, и уже к сумеркам Ромул нисколько не сомневался, что их тайна известна всем и каждому. Труднее всего оказалось перенести реакцию товарищей по казарме. Тех восьмидесяти человек, с которыми они спали бок о бок и делили поровну еду, вшей и снаряжение. Хотя легион сформировался после трагедии под Каррами, в нем сложился истинный дух товарищества. Феликс тоже был частью легиона и одной из составляющих этого духа. Вдали от Рима у них не осталось никого, кроме боевых друзей. Но все это к Ромулу и Бренну больше не относилось. И к Тарквинию тоже. Разоблачение двоих его друзей ударило по нему с такой же силой, как и по ним самим. Алтарь Эскулапа и Митры опустел в тот же день — легионеры забрали все свои пожертвования. Кто станет молиться за человека, который дружит с рабами? Когда же у легионеров не оказалось ничего, за что стоило бы молиться, то иссякла и надежда, и пустоту необходимо было чем-нибудь заполнить. Увы, в образовавшуюся лакуну вылилось озлобление против двоих друзей. Внезапно чуть не все сошлись во мнении, что именно Ромул и его друзья виновны во всех бедах, которые происходили с легионерами. Распятия на кресте, пожалуй, можно было не опасаться. Чтобы заслужить такую кару, Ромулу или Бренну пришлось бы схлестнуться с кем-нибудь из командиров-парфян. Но для того чтобы убить человека, имелось множество других способов. Случайные свары происходили то и дело, а поскольку весь Забытый легион состоял из опытных воинов, они частенько доходили до смертоубийства. В Риме против врагов часто использовали отраву, ну а здесь обычно обходились оружием. Людям свойственно забывать об осторожности в отхожем месте или в бане, и там нередко сводились счеты. Серьезную опасность представляли и узкие проходы между казармами. Ромул не раз видел покрытые ранами трупы всего в нескольких шагах от своего жилья. Но опаснее всего был сон. В маленькой тесной комнатушке ютились восемь человек, и когда четверть обитавших там подверглись остракизму, обстановка сразу сделалась очень тяжелой. Узнав новость, двое легионеров немедленно перешли в другой контуберниум, где имелись места. Отвращение, написанное на их лицах, потрясло Ромула до глубины души. В помещении остались Гордиан, почти начисто облысевший в походах ветеран, и еще трое солдат с одной стороны и двое друзей — с другой. Гордиан, автоматически занявший положение старшего, не распространялся о своем отношении к разоблачениям Новия. Глядя на него, остальные трое сожителей тоже молчали, и Ромул был благодарен им за это. Ему же самому оставалось лишь негодовать про себя. И все же, хотя вполне можно было рассчитывать на то, что соседи по комнате не предпримут попытки убить отверженных, доверять им не следовало. Новий, словно гадюка, невидимо скользящая в густой траве, появлялся всегда неожиданно и что-то шептал на ухо кому-нибудь из легионеров, отравляя их умы. Коротышка заимел привычку шататься по коридору казармы, от нечего делать вытаскивая кинжалом гвозди из стен. Часто компанию ему составляли Кай или Оптат. Никто из них не произносил вслух каких-либо угроз, но от этого положение казалось еще более зловещим. Если бы Ромул и Бренн вспылили и расправились с кем-нибудь из своих врагов, их ждала бы суровая кара. Втихомолку убить их под покровом ночи тоже было невозможно — беззвучно перерезать глотки сразу пятерым не получилось бы. И потому Ромул и Бренн сами готовили себе пищу и ходили по нужде вдвоем — пока один находился в латрине, второй стоял снаружи с обнаженным мечом. Они вместе заступали в караул, а спали по очереди. Это утомляло их физически и выматывало нервы. — Здесь похуже, чем в лудус, — пробормотал Бренн на вторую ночь. — Помнишь? Ромул горестно кивнул. — Там, по крайней мере, можно было запереть дверь моей комнаты. — И друзей у Фигула и Галлита было немного, — добавил Ромул. — Да уж, не несколько тысяч! — коротко хохотнул галл. Так тянулись день за днем. Ромул все истовее молился Митре, но положение не менялось. Дни сложились в неделю; друзья измучились и озлились. Как-то раз Новий и его дружки подстерегли их на узкой дорожке близ казарм и попытались напасть, но Ромул с привычной ловкостью метнул нож и остановил нападавших. Теперь Кай ходил прихрамывая, с толстой повязкой на левом бедре, и ветераны немного притихли. Однако затишье не могло длиться долго. А друзья не сумели бы вечно быть настороже. И потому они почувствовали облегчение, когда одним морозным утром Вахрам приказал двум центуриям — той, в которой они служили, и еще одной — отправиться в поход. Уже несколько дней не поступало известий от одной из застав легиона, размещавшихся восточнее главного лагеря. Семь небольших укреплений, гарнизон каждого из которых состоял из половины пехотной центурии и небольшого конного отряда парфян, были выстроены в стратегически важных точках, позволявших контролировать различные пути в Маргиану с севера и востока. Юг и юго-восток защищали высокие горы. Событий в малых фортах обычно происходило не много, но в любом случае оттуда дважды в неделю приезжали конные гонцы. Пакор и Вахрам, конечно, допускали немало ошибок, но старались внимательно следить за всем, что происходило в округе. Необходимость подобных действий доказала и недавняя вражеская засада возле храма Митры. Но товарищи, собиравшиеся в поход, вовсе не разделяли чувств Ромула и Бренна. С громкими проклятиями они извлекали снаряжение из рундуков, устроенных за ложем каждого обитателя контуберниума. Хотя место назначения и находилось в двадцати милях, но римские воины всегда отправлялись в путь с полным снаряжением. Кроме того, Вахрам приказал взять провизии на четыре дня. На специальных жердях-рогатках тащили все, начиная от горшков для приготовления пищи и запасного снаряжения, до одеял, в которые легионеры заворачивались во время ночлега. Так что вместе с оружием и тяжелым скутумом на каждого приходилось более шестидесяти фунтов поклажи. — Дурацкая затея, — проворчал Гордиан, поднимая над головой тяжелую кольчугу, чтобы другой легионер мог надеть ее. — Никакого проку от нее не будет. — Говорю вам, мы встретим гонца на полпути, — отозвался тот, которому он помогал. — И он обмочится от смеха, глядя, как мы повернем назад. Его замечание встретили одобрительными возгласами. Никому не хотелось покидать безопасный форт и теплую казарму — и ради чего? Чтобы узнать: вся суматоха поднялась из-за нескольких охромевших лошадей. — Ну не знаю, — сказал знакомый голос. — В походе может много чего случиться. Ромул поднял голову и увидел стоявшего в дверях Новия. А позади него еще двоих их главных мучителей — Кая и Оптата. Рука молодого солдата сама собой нащупала гладиус. Так же поступил и Бренн. — Успокойтесь, — злобно ухмыльнулся Новий. — Это еще успеется. Ромул не мог больше терпеть. Выхватив меч, он двинулся к низкорослому легионеру. — Я тебя сейчас выпотрошу, — пригрозил он. Новий громко рассмеялся и ушел; за ним потянулись и его товарищи. — Всевышние боги, — устало произнес Ромул. — Я больше не выдержу. Судя по налитым кровью воспаленным глазам Бренна, галл чувствовал себя точно так же. * * * На следующее утро отряд вышел в поход. Поначалу легионеры шли молча. День выдался холодным и мглистым, идти с полной выкладкой было нелегко. Для того чтобы преодолеть необходимое расстояние и втянуться в походный ритм, требовалось время, хотя все были здоровы и полны сил. Конечно, Гордиан вскоре запел. Как только люди узнали мотив знакомой песенки об истосковавшемся по женской ласке легионере и шлюхах из большого борделя, на лицах тут же появились улыбки. Песня состояла из бесчисленного количества куплетов, после каждого из которых исполнялся нестройным хором донельзя похабный припев. Солдаты с удовольствием подхватили песню — с ней дорога казалось короче и легче. Обычно Ромул тоже радостно горланил вместе с остальными припев, прямо и намеками рассказывавший о разнообразных положениях для соития. Сегодня же он уныло представлял себе беды, которые могут случиться во время похода. Если им доведется попасть в какую-нибудь заварушку, Новий, вероятнее всего, воспользуется возможностью нанести удар в спину. Нет ничего легче, чем зарезать человека во время боя так, чтобы этого никто не заметил. Когда они дошли до перекрестка в пяти милях от форта, Бренн толкнул Ромула локтем, и настроение юноши сделалось еще мрачнее. Галл взглядом указал на крест, стоявший на невысоком бугре подле дороги. Пакор приказал поставить крест так, чтобы его видели все проходящие. Другие кресты возвышались и перед главными воротами лагеря. Назначение у них было двоякое — обеспечивать медленную мучительную смерть осужденным и выразительно напоминать о том, как карает Парфянское царство. Кресты редко пустовали. Легионеров посылали умирать на двух потемневших от непогоды корявых досках за самые разнообразные прегрешения: сон на посту, неповиновение приказу, поведение, показавшееся Пакору дерзким. Случалось, он казнил подобным образом даже своих соплеменников, если кто-то из них осмеливался особенно сильно разгневать его. Голос Гордиана стих, песня умолкла сама собой. Ромул закрыл глаза и постарался отогнать от себя видение, в котором они с Бренном заканчивают жизнь подобным образом. Сейчас, когда Пакор все еще балансировал между жизнью и смертью, за такой исход было немало шансов, если, конечно, Новий и его банда не управятся с делом раньше. Несмотря на ранний час, распятое тело уже облепили стервятники. Они сидели на земле, на горизонтальной перекладине, даже на плечах трупа. Плешивые грифы злобно отгоняли от добычи своих сородичей, а вороны пытались вырвать на лету кусок мяса. В небе, расправив огромные крылья, парили орлы, готовясь присоединиться к трапезе. Теперь уже все взгляды были прикованы к застывшему на морозе трупу. Мертвец уронил голову на грудь и обвис на толстых веревках, притянувших его руки к перекладине; ноги были прибиты к столбу длинными железными гвоздями. Все знали, кто это: молодой легионер из когорты Ишкана, которого два дня назад поймали за кражей хлеба из печи. Сначала его проволокли перед выстроенным на интерваллуме легионом, избивая палками, пока туника несчастного не превратилась в лохмотья, а спина — в кровавое месиво. После этого преступника заставили голым, в одной набедренной повязке, тащить свой крест от форта до уединенной развилки дорог. Присутствовать при казни отрядили по десять человек от каждой когорты. К тому времени, когда все добрались до этого отдаленного места, содранные о камни босые ноги преступника посинели от холода. Но мороз не помог притупить боль от гвоздей, которые вбивали в них. Ромул хорошо помнил тонкие пронзительные крики несчастного. На лицах других легионеров он видел выражение такого же тщетного негодования, какое испытывал и он сам. Лишь Новий и его компания втихомолку посмеивались, прикрывая рты ладонями. Толстяк Дарий, старший центурион, возглавлявший отряд, почувствовал настроение своих людей и приказал прибавить шагу. Лишний раз подгонять легионеров не потребовалось. Объевшиеся грифы почти не боялись людей и отлетали на несколько шагов в сторону, только если воины подходили к ним совсем близко. Некоторые даже ленились взлетать, а лишь отбегали, словно куры. Среди зимы отыскивать еду было непросто, и птицы не желали покидать устроенный для них пиршественный стол до тех пор, пока на кресте не останется дочиста ободранный скелет. Ромул не мог оторвать взгляд от замороженного трупа. Нетронутым остался лишь пах, защищенный набедренной повязкой. Пустые глазницы уставились в небытие, на щеках, груди и руках чернели дыры, сделанные жадными клювами. Рот умершего был раскрыт в последней безмолвной гримасе боли и ужаса. С бедер, где у человека самые крупные мышцы, свисали клочья несъеденной плоти. Даже ступни были обглоданы: вероятно, какой-нибудь хитрый шакал дотянулся до трупа, встав на задние лапы. Был ли этот человек еще жив, когда на него начали садиться стервятники? Ощущал ли он боль, когда звериные челюсти смыкались, дробя окоченевшие пальцы его ног? Зрелище было отвратительным, но властно притягивало к себе внимание молодого воина. Ромул несколько раз моргнул. Он ощущал что-то еще кроме ужаса.