Послышался короткий смешок. Этот звук был таким неожиданным, что Фабиола не сразу его узнала. Подняв глаза, она увидела, что Цезарь следит за ней и смеется. Ей стало страшновато. Фабиола чувствовала себя маленькой мышкой в лапах у кошки. — Случилось то, что внезапная атака застала легионеров врасплох и они не ответили на мой призыв, — спокойно произнес Цезарь. — Пока одни поднимались на стены Герговии, другие пробивались к воротам, стараясь выбраться из города. Воспользовавшись тем, что часть легионеров была отрезана от главных сил, галлы в городе и за его стенами перегруппировались и полностью окружили их. — И тут Цезарь самолично пришел к ним на выручку с Десятым легионом, — быстро сказал Брут. — Но до того мы потеряли семьсот человек, — ответил Цезарь. В его голосе слышалась скорбь. — И сорок шесть центурионов. Фабиола опустила голову, мечтая провалиться сквозь землю. Но этого не случилось. Брут пытался завязать легкую необязательную беседу, но его попытка с треском провалилась. Три офицера, сидевшие рядом, разговаривали друг с другом, поэтому Бруту и Фабиоле пришлось смотреть на Цезаря. От этого зрелища душа уходила в пятки. — У твоей юной возлюбленной пытливый ум, — спустя минуту громко сказал Цезарь. — Она слишком умна для бывшей рабыни. И проститутки. Это разоблачение изрядно удивило находившихся за столом. Брут стиснул зубы и промолчал. Фабиола сгорала от стыда. Следовало ожидать, что Цезарь узнает о ней все. Она ждала, всей душой желая повернуть время вспять. — Иногда такие способности бывают во благо, — продолжил Цезарь. — Но чаще нет. Умная и красивая женщина может добиться многого. Приобрести влияние на мужчин, обладающих властью. — Я понимаю, Цезарь, — не смея смотреть ему в глаза, пробормотал Брут. — Держи свою женщину на коротком поводке, — кисло сказал Цезарь и бросил на Фабиолу пронизывающий взгляд. Она сжалась, но не отвела глаз. — Иначе это придется сделать мне. — Затем Цезарь умолк. Выражение его словно высеченного из гранита лица было красноречивее всяких слов. Риму следует опасаться Цезаря, предупреждал друид. А ей самой — тем более. Глава XXII НОВОСТИ Прошло более двух лет… Кана, на Аравийском побережье, зима 50 г. до н. э. Пираты с корабля, только что прошедшего между двумя внушительными башнями в окруженную мощными стенами гавань Каны, были настроены мрачно. Недавно захваченные олибанум и черепаховые панцири лежали в трюме, а оружие прикрывали запасные паруса на палубе. Однако сколько-нибудь внимательный досмотр сразу показал бы, какого рода экипаж управляет судном. Три десятка пиратов, конечно, были сильными бойцами, но солдат, патрулировавших зубчатые стены, было значительно больше, так что о сопротивлении в случае чего думать не стоило. Ромул, как и все, следил за бдительными часовыми и, как и все, чувствовал себя неуютно. Ничуть не улучшало настроения и то, что они с Тарквинием не доверяли ни одному из своих товарищей. За одним-единственным исключением: Мустафа, гигант с сальными волосами, едва не утонувший в порту Барбарикума, проникся неожиданной преданностью к Ромулу и ходил за ним, как собачонка. Но все остальные — с кожей самых разных оттенков коричневого и черного цветов — были грубыми моряками или кровожадными беглыми рабами из самых разных мест, от Индии до берегов Эритрейского моря. А самым жестоким и вероломным из них был Ахмед, капитан-нубиец. К сожалению, от него во многом зависели их судьбы. Но все же, благодаря иногда везению, иногда хитрости, они прожили еще два года. Когда корабль скользил между башнями, Тарквиний толкнул Ромула локтем; прочие моряки встревоженно заговорили. У всех имелось серьезное основание для беспокойства — между зубцами стен торчало на кольях множество человеческих голов, и полностью разложившихся, и совсем свежих. Это было весьма наглядное предупреждение властей Каны всем, кто входил в порт. — Вероятно, пираты, — понизив голос, сказал гаруспик. — То есть мы, — ответил Ромул, посмотрев на своего друга и подумав, как должен выглядеть он сам. Обжигающе горячее солнце окрашивало любой открытый клочок кожи в густой цвет красного дерева. Как и все моряки, Ромул ходил по палубе в одной набедренной повязке, его ноги загрубели и покрылись твердыми мозолями. Сильно отросшие черные неухоженные кудри обрамляли красное лицо с большой бородой. Он стал зрелым двадцатилетним мужчиной. Под смуглой кожей, покрытой шрамами, оставшимися от множества сражений, играли сильные мышцы. На правой руке чуть ниже плеча, на месте проклятого рабского клейма, красовалась татуировка, на которой был изображен Митра, убивающий быка. За время, проведенное с пиратами, Тарквиний очень много узнал о воинской религии. Ее догматы храбрости, чести, истины и, конечно, равенства между собой всех приверженцев очень приглянулись и Ромулу. Он с удовольствием принял митраизм и обнаружил, что эта вера помогает легче переносить скорбь по Бренну. Ромул теперь ежедневно молился; татуировка также свидетельствовала о его преданности новой религии. А если им суждено когда-нибудь добраться до Рима, она должна была неплохо скрыть грубый шрам, из-за которого они пережили столько бед в Маргиане. «Рим…» — с тоской думал он. — Придется сидеть тихо, как мыши, — мрачно сказал Тарквиний, возвращая Ромула в Кану. Ахмед тоже казался встревоженным, но корабль уже несколько недель плыл вдоль бесплодного аравийского побережья, и запасы пищи и воды почти иссякли. Так что приходилось рисковать. Рядом с большими торговыми судами покачивались, стоя на надежно закрепленных якорях, множество таких же, как у них, дау. По длинному причалу сновало, загружая и разгружая корабли, множество людей с туго набитыми мешками на плечах. Звуки беспрепятственно разносились над водой: распоряжения купцов — хозяев грузов, женский смех, возмущенный рев мулов. А в дальнем конце гавани возвышалась зловещая на вид крепость. Даже в Барбарикуме не было такой могучей твердыни. На стенах ее виднелось множество солдат в конических шлемах, вооруженных копьями и круто изогнутыми луками. — Наверно, там есть что охранять, — заметил Ахмед и подбородком указал на внушительное строение. При этом его золотые серьги закачались. Мускулистое тело нубийца покрывала густая сетка шрамов, казавшихся белыми на фоне кожи цвета эбенового дерева; у него был широкий приплюснутый нос и толстые губы. На поясе он всегда носил саблю с зазубренным от соленой воды клинком. — Кана — один из крупнейших городов на юге Аравии, — сообщил Тарквиний. — В округе добывают олибанум, свозят его сюда на верблюдах и продают купцам. А те везут его дальше, в Египет. Египет! Ромул изо всех сил старался не выдать владевшего им волнения. Этот порт являлся важной вехой на их пути. Сейчас они были ближе к Риму, чем за все время, прошедшее с тех пор, как покинули Карры. Лицо нубийца тоже оживилось. — Значит, отсюда много кораблей идет на запад. Темные глаза Тарквиния на мгновение сверкнули от радости, что Ахмед, судя по всему, намерен продолжить рейс. «Благодарю тебя, Митра. Ты уже привел нас сюда, — мысленно произнес он. — Так позволь же нашему странствию благополучно продолжиться дальше». После того как Ромул сначала победил, а потом спас Мустафу, друзьям предложили присоединиться к пиратам, на что они с готовностью согласились. Да и трудно было отказаться, когда на выбор предлагают либо возможность приблизиться к дому, либо верную смерть. Впрочем, жизнь на борту дау была весьма скучной, а район, в котором плавал корабль, — очень ограниченным. В отличие от торговых судов — их добычи, которые проходили многие сотни миль от Индии до своей родины, корсары предпочитали не слишком удаляться от базы — болотистого острова в дельте Инда. У них просто не было в этом нужды, поскольку суда с богатым грузом постоянно курсировали в морях близ Барбарикума. И лишь через два года, когда добыча в этом районе почему-то сделалась скудной, Ахмед решил отправиться на запад с попутным муссоном. Ромул втайне ликовал, и даже сдержанный Тарквиний радовался. Когда корабль подошел поближе к причалу, там появился коренастый человек, одетый в чистую белую мантию, державший в руках дощечку и стилос. Он что-то кричал и нетерпеливо махал руками, указывая на свободное место, где дау могла бы бросить якорь. — Портовый надзиратель, — заметил Тарквиний. — Он мог бы порассказать много полезного. — И наврать с три короба, — отозвался Ахмед. Судно причалило рядом с толстопузым купеческим кораблем. — В этом городе не болтать лишнего. Всех касается! — Ахмед окинул своих матросов злым взглядом. Они согласно закивали — успели, видимо, заметить, как здесь осуществляется правосудие. — Уплатим портовые пошлины и сразу будем грузить провизию, — распоряжался Ахмед. — Этим займутся шесть человек. Матросы уставились в палубу — никому не хотелось откладывать прогулку по берегу. Ничуть не смущенный их поведением командир попросту выбрал тех, кто оказался поближе к нему. Ромулу, Тарквинию и Мустафе удалось избежать наряда на работу. — Остальные могут делать, что хотят, но чтобы неприятностей не было! Мечи на берег не брать. Только ножи. — Ахмед погрозил пальцем и добавил: — Любой, кто не вернется за час до темноты, останется здесь. Лица моряков, собравшихся провести день на берегу, расплылись в широких улыбках. Уже много недель никто не пил спиртного и не заглядывал в бордель. И то, что они пришли в порт ранним утром, никого не смущало. У тех же, кому предстояло остаться на корабле, был несчастный вид. Ромул сначала хотел надеть кольчугу, которую купил в Барбарикуме, но решил ограничиться рваной военной туникой. Его ржавые доспехи наверняка привлекли бы к себе слишком много внимания. Без оружия он чувствовал себя голым, но оставил лишь привешенный к поясу кинжал. Точно так же снарядился и Тарквиний. Год назад с ним случился солнечный удар, после которого он наконец прекратил носить под одеждой кирасу, но все еще отказывался сменить свою отороченную кожей юбку на набедренную повязку. Часть команды уже съехала на берег в лодке. Два друга отправились со следующим рейсом; за ними, как верный щенок, увязался Мустафа. Ромул давно уже не пытался отвадить его. На дощатом причале бесконечной чередой тянулись груды товаров. Тюки ткани, окрашенной в пурпур, были сложены возле куч черепаховых панцирей, кип листовой меди и штабелей досок. Сильно и резко пахли ряды туго набитых развязанных мешков. Покупатели запускали туда руки, чтобы лучше ощутить запах предлагаемых на продажу специй и благовоний. — Олибанум, мирра и киноварь, — сказал, принюхиваясь, Тарквиний; его глаза ярко сияли. — Если бы мы завладели этим, то разбогатели бы так, как нам и не снилось. — И охраны нет! — изумился Ромул. — У них есть вот это. — Тарквиний кивнул в сторону крепости. — А еще при входе в гавань имеется цепь, которую можно поднять и остановить любое судно. Ромул почувствовал, как в нем растет тревога. Но гаруспик, казалось, совсем не волновался, и юноша быстро успокоился. К тому же после столь долгого плавания пребывание в городе возбуждало нервы. Покинув порт, они оказались на узких и грязных улицах Каны, вдоль которых тянулись выстроенные из кирпича-сырца трех- и четырехэтажные здания. Первые этажи, как и в Риме, были заняты лавками. Рядом с мясниками торговали и работали столяры, брадобреи, булочники, продавались фрукты и другая еда. Женщин почти не было, если не считать полуодетых проституток, которые, стоя в дверях, без устали зазывали клиентов. Среди мужчин больше всего было арабов с коричневой кожей в заметных издалека белых хламидах, а также индийцев в набедренных повязках и тюрбанах. Попадались иудеи и финикийцы, а также люди с черной кожей и аристократическими лицами с высокими скулами. — Смотри, они совсем не похожи на Ахмеда, — сказал Ромул, толкнув Тарквиния локтем. — Они из Азании, это далеко на юг от Египта. Там, говорят, невероятно красивые женщины. — Ну так давайте найдем публичный дом, — проворчал Мустафа. — Я уже и забыл, когда вставлял! — Сначала в таверну, — возразил Ромул, которого замучила жажда. — Только попроще. Тарквиний кивнул, а Мустафа не стал спорить. Они свернули с главной улицы, и вскоре фасады домов сделались грязнее, а лавки — беднее. Зато борделей здесь было еще больше, и глаза Мустафы все сильнее заплывали похотливым сальцем. Многочисленные уличные мальчишки требовали подаяния. Ромул, прижимая рукой кошелек, делал вид, будто не замечает их, и осторожно шел дальше, смотря под ноги, чтобы не наступить на выброшенные из окон человеческие экскременты.