Решив повысить планку, я забронировал на вторую ночь отель из сети Relais & Chateaux – замок Бриндос в Англете, неподалеку от Биаррица. Тут уж был и приветственный коктейль, и усердная многочисленная обслуга, в номере нас ждали канеле и печенье макарон в фарфоровых чашах, а в мини-баре охлаждалась бутылка шампанского «Рюинар», короче, это оказался охрененный Relais & Chateaux на охрененном, сука, Берегу Басков, и все было бы прекрасно, не вспомни я вдруг, войдя в читальный салон, где вокруг столов со стопками Figaro Magazine, Cote Basque, Vanity Fair и прочей прессы стояли глубокие кресла с ушами, что я уже останавливался в этом отеле с Камиллой, в конце лета, перед тем как мы расстались, в конце нашего последнего лета, так что и без того едва ощутимый мимолетный прилив симпатии к Юдзу (которая в более благоприятной среде обитания воспрянула духом, замурлыкала, так сказать, и даже принялась раскладывать на кровати свои наряды с явным намерением всех затмить на ужине) и тот мгновенно иссяк, когда я невольно сравнил их манеру держаться в этих интерьерах. Камилла, опешив, прошлась по парадным салонам, задрав голову, изучила картины в рамах, стены каменной кладки и декоративные светильники. Войдя в номер, она аж замерла, впечатленная белоснежным великолепием кровати кинг-сайз, и робко села на краешек, чтобы испробовать ее мягкость и упругость. Окна нашего полулюкса выходили на озеро, и Камилла сразу предложила сняться на его фоне, а когда, открыв дверку мини-бара, я спросил, не налить ли ей шампанского, она воскликнула «Ой, дааа!» с выражением полнейшего счастья на лице; я знал, что она упивалась каждым мгновением этого счастья, доступного высшим слоям среднего класса, чего обо мне не скажешь, я уже бывал в отелях такого уровня: отправляясь на каникулы в Мерибель, мы с отцом по пути останавливались, например, в «Шато-д’Иже» в департаменте Сона и Луара или в «Домен де Клерфонтен» в Шонас-л’Амбаллане, да я и сам принадлежал к высшему среднему классу, тогда как она была дитя среднего среднего класса, обнищавшего во время кризиса. Мне даже расхотелось гулять у озера в ожидании ужина, я пришел в ужас от одной только кощунственной мысли об этой прогулке и нехотя напялил пиджак (все-таки допив предварительно шампанское), чтобы проследовать в ресторан отеля, отмеченный звездочкой в мишленовском путеводителе, где Джон Арган подвергал творческому переосмыслению местную баскскую кухню в меню под названием «Джон идет на рынок». Эти рестораны, кстати, были бы вполне сносными, если бы официанты не взяли в последнее время манеру приподнятым тоном, исполненным гастрономически-литературного пафоса, подробно повествовать об ингредиентах любой аперитивной мелочи, подкарауливая признаки понимания или как минимум заинтересованности во взгляде клиента, с целью, надо думать, превратить трапезу в коллективное дружеское застолье, хотя уже один их возглас «Приятного отдыха!», заключавший торжественную проповедь, напрочь отбивал у меня аппетит. Еще одно куда более прискорбное нововведение, появившееся уже после того, как я побывал здесь с Камиллой, заключалось в оснащении номеров детекторами дыма. Я их приметил уже с порога, понимая, что, учитывая высоту потолка – по меньшей мере метра три, а то и четыре, – мне не удастся их вырубить. Проканителившись пару часов, я обнаружил в шкафу дополнительные одеяла и лег спать на балконе – благо ночь была теплой, а я, помню, и не такого натерпелся в Стокгольме, куда ездил на конгресс по свиноводству. Одна из фарфоровых чаш из-под сладостей вполне сгодится под пепельницу; утром я ее просто помою, зарыв окурки в жардиньерке с гортензиями. Третий день путешествия тянулся бесконечно, создавалось ощущение, что трасса A10 вся целиком на ремонте, а на выезде из Бордо мы два часа проторчали в пробке. В состоянии крайнего раздражения я доехал до Ньора, одного из самых уродливых городов, какие мне приходилось видеть. Юдзу не сумела сдержать изумленной гримасы, сообразив, что на эту ночь мы остановимся в «Меркюр-Маре-Пуатвен». С какой это стати я подвергаю ее таким унижениям? Унижениям к тому же напрасным, потому что администраторша с плохо скрываемым злорадством сообщила мне, что с недавних пор «по многочисленным просьбам клиентов» отель принимает исключительно некурящих, – да, на их сайте это еще не объявлено, о чем она сожалеет. На следующий день, ближе к вечеру, когда мы подъезжали к Парижу, я впервые в жизни испытал облегчение, завидев вдалеке очертания его пригородов. В молодости каждое воскресенье я отправлялся вечером из Санлиса, где прошло мое счастливое детство, в Париж, поскольку учился в центре города, и, проезжая через Виллье-ле-Бель, Сарсель, Пьерфит-сюр-Сен и Сен-Дени, отмечал, как возрастала постепенно плотность населения, плодились кварталы многоэтажек, перепалки в автобусе становились все агрессивнее, ощущение опасности усиливалось буквально на глазах, и всякий раз, неизменно, с небывалой остротой меня охватывало чувство, что я возвращаюсь в ад, в ад, созданный людьми по своему вкусу. Теперь все изменилось, поднявшись по социальной лестнице хоть и без особого блеска, но достаточно высоко, я мог отныне и, надеюсь, навсегда избежать физического и даже визуального контакта с опасными классами общества, я пребывал теперь в своем личном аду, который я сам создал себе по своему вкусу. Мы жили в большой трехкомнатной квартире на двадцать девятом этаже башни «Тотем», причудливой ячеистой конструкции из бетона и стекла на четырех гигантских ногах из необработанного бетона, напоминавшей отвратные на вид, но, говорят, вкуснейшие грибы под названием, если не ошибаюсь, сморчки. Башня «Тотем» находится в самом центре квартала Богренель, прямо напротив Лебединого острова. Меня воротило от нашей многоэтажки и от всего квартала Богренель тоже воротило, но Юдзу обожала этот гигантский бетонный сморчок, она буквально «сразу в него влюбилась», о чем заявляла всем гостям, во всяком случае в первое время, впрочем, может, и теперь заявляла, но я давно перестал общаться с гостями Юдзу, за минуту до их появления запирался у себя в комнате и весь вечер носа оттуда не показывал. Мы уже несколько месяцев спали в разных комнатах, я оставил ей «супружескую спальню» (супружеская спальня, уточняю для моих читателей из народа, это обычная комната с гардеробной и ванной), а сам занял «комнату для друзей», пользуясь смежной с ней душевой, – душевой мне было вполне достаточно: почистил зубы, принял душ, и готово. Наши отношения достигли терминальной стадии, ничто уже не могло бы их спасти, да и незачем, однако нельзя не признать, что у нас была квартира с так называемым «великолепным панорамным видом». Окна гостиной и супружеской спальни выходили на Сену, за ней, по ту сторону 16-го округа, виднелся Булонский лес, парк Сен-Клу и так далее; в ясную погоду на горизонте маячил даже Версальский дворец. Окна моей комнаты выходили непосредственно на соседний «Новотель», до которого было рукой подать, и поверх него – на большую часть Парижа, но это зрелище меня не занимало, я никогда не раздергивал двойные шторы, потому что меня воротило не только от квартала Богренель, меня воротило и от Парижа, я испытывал отвращение к городу, где кишмя кишели представители эко-ответственной буржуазии, я, может, и сам представитель буржуазии, но уж точно не эко-ответственный, я ездил на дизельном внедорожнике – так что, не совершив за всю жизнь никаких особо добрых поступков, я, по крайней мере, внес свой вклад в разрушение планеты, – и вдобавок еще систематически саботировал налаженную домоуправлением программу раздельного сбора мусора, бросая пустые винные бутылки в контейнер для бумаги и тары, а пищевые отходы – в бак для стекла. Я даже немного кичился отсутствием у себя сознания гражданского долга, а кроме того, подленько мстил таким образом за непристойную квартплату и стоимость коммунальных услуг – на квартплату, коммунальные услуги и ежемесячное пособие Юдзу, которое она затребовала на «хозяйственные нужды» (ограничивавшиеся, в основном, заказом суши), уходило девяносто процентов моего заработка, так что в конечном счете моя взрослая жизнь свелась к медленному проеданию отцовского наследства, а мой отец такого не заслуживал, нет, давно пора покончить с этим идиотизмом. Когда я познакомился с Юдзу, она работала в японском культурном центре на набережной Бранли, в полукилометре от нашей квартиры, и при этом ездила туда на велосипеде, на своем дурацком голландском велосипеде, который ей потом приходилось впихивать в лифт и парковать в гостиной. Думаю, на эту синекуру ее пристроили по блату родители. Я понятия не имел, чем промышляли ее родители, но деньги у них явно водились (из единственных дочерей богатых родителей получаются такие вот Юдзу, вне зависимости от страны и культуры), возможно, и не такие уж большие деньги, вряд ли ее отец был президентом «Сони» или «Тойоты», скорее уж каким-нибудь чиновником, высокопоставленным чиновником. Ее взяли на эту должность, объяснила мне Юдзу, для «омоложения и модернизации» культурной программы. Тут ей было над чем поработать: от буклета, в который я заглянул, когда впервые зашел к ней в офис, повеяло смертельной тоской: кружки по оригами, икебане и тенкоку, выступления театра камисибай и барабанщиков тайко, лекции об игре в го и чайной церемонии (школа Урасэнкэ, школа Омотэ Сэнкэ); их редкие японские гости являлись живыми национальными сокровищами, едва живыми точнее, большинству из них было под девяносто, их следовало бы величать национальными сокровищами при последнем издыхании. Короче, ей достаточно было организовать две-три выставки манга или пару фестивалей, посвященных новым тенденциям в японском порно, чтобы выполнить свои обязанности по контракту; it was quite an easy job[12]. Я перестал ходить на мероприятия Юдзу полгода назад, побывав на выставке Дайкичи Амано. Этот фотограф и видеохудожник снимал обнаженных женщин, положив на них разных мерзких тварей вроде угрей, кальмаров, тараканов и кольчатых червей… На одном видео японка зубами хватала за щупальца осьминога, вылезающего из унитаза. По-моему, мне никогда не доводилось видеть ничего более отвратительного. К сожалению, я, как водится, начал с буфета и только потом обратил внимание на экспонаты; через пару минут я ринулся в туалет культурного центра, где меня и вырвало рисом и сырой рыбой. Выходные всякий раз превращались в пытку, зато в будни мне удавалось почти не встречаться с Юдзу. Когда я уходил в министерство, она еще спала беспробудным сном – она вообще редко вставала раньше полудня. А когда я возвращался с работы около семи вечера, ее, как правило, не было дома. Вряд ли ее отсутствие в столь поздний час объяснялось служебными функциями, но, в конце концов, ее можно понять, Юдзу было всего двадцать шесть, мне на двадцать лет больше, а с возрастом стремление к общественной жизни снижается, рано или поздно признаешься себе, что закрыл тему, кроме того, я установил у себя в спальне декодер SFR с доступом к спортивным каналам и теперь смотрел матчи футбольных чемпионатов Франции, Англии, Германии, Испании и Италии, обеспечив себе долгие часы развлечений, будь у Паскаля декодер SFR, он бы небось запел по-другому, да и стоило это не дороже, чем у других провайдеров, непонятно, почему SFR в своих рекламных кампаниях не делает упор на такой великолепный пакет спортивных программ, впрочем, это их дело. Однако, с точки зрения общепринятой морали, гораздо предосудительнее было пристрастие Юдзу к «секс-пати», в котором я не сомневался. Как-то в самом начале нашего романа я ее туда сопроводил. Это мероприятие проходило в особняке на набережной Бетюн, на острове Сен-Луи. Я понятия не имею, какова рыночная стоимость такого дома, миллионов двадцать евро, как знать, – но ничего подобного я никогда не видел. В вечеринке принимали участие человек сто, в соотношении приблизительно два мужика на одну женщину; мужчины с явно более низким социальным статусом в большинстве своем были моложе женщин, многие из них вообще смахивали на пригородных гопников, и я даже было решил, что им тут приплачивают, хотя не факт, в конце концов, ебля на халяву для многих мужчин уже подарок, плюс в анфиладе из трех парадных салонов подавали шампанское и птифуры, там я и провел вечер. Ничего имеющего отношения к сексу в парадных салонах не происходило, но весьма эротические наряды женщин и постоянные отлучки парочек или целых групп, которые то поднимались наверх в номера, то, наоборот, спускались в подвал, не оставляли никаких сомнений относительно характера этого сборища. Приблизительно через час, когда стало ясно, что я совершенно не намерен пойти поинтересоваться, какие затеваются междусобойчики за пределами буфета, Юдзу вызвала «Убер». На обратном пути я не услышал от нее ни единого упрека, но при этом она не выразила ни сожаления, ни смущения; она ни словом не обмолвилась о вечеринке, да и вообще больше, мне кажется, никогда о ней не упоминала. Ее упорное молчание, казалось мне, только подтверждало мою гипотезу, что она так и не отказалась от подобного рода забав, и как-то вечером я решил вывести ее на чистую воду – дурацкая затея, конечно, она могла вернуться в любой момент, и потом, копаться в компьютере своей спутницы жизни – занятие не самое похвальное, все-таки странная это штука – жажда знаний, ну, может, жажда – это сильно сказано, просто в тот вечер не оказалось интересных матчей. Отсортировав ее мейлы по размеру, я быстро нашел письма с вложенными видеофайлами. В первом из них моя подруга красовалась в центре генг-бенга классического образца: она дрочила, сосала, а десятка полтора мужиков, терпеливо ожидавших своей очереди, попеременно вставляли ей, пользуясь для вагинального и анального секса презервативами; никто при этом не произносил ни слова. Внезапно она решила взять в рот два члена разом, но не вполне справилась с задачей. Затем ее партнеры кончали ей на лицо, полностью залив его спермой, и она закрыла глаза. Ну что ж, прекрасно, если так можно выразиться, я даже не слишком удивился, меня задело совсем другое – я сразу понял по обстановке, что съемки проходили у нас дома, более того, в супружеской спальне, и вот это уже не очень мне понравилось. Наверное, она воспользовалась моей очередной командировкой в Брюссель, а я уже год туда не ездил, то есть дело было в самом начале нашей совместной жизни, в то время, когда мы еще с ней еблись, и еблись много, мне кажется, я никогда в жизни столько не ебся, она была готова этим заниматься практически без передышки, из чего я заключил, что она в меня влюблена, возможно, это была погрешность анализа, но погрешность анализа, свойственная многим мужчинам, либо это никакая не погрешность, просто так уж устроены женщины (как пишут в работах по популярной психологии), это их формат (как говорят участники политических дебатов на канале Public Senat), и Юдзу просто особый случай. Как оказалось, это был реально особый случай, что не замедлило подтвердить второе видео. На сей раз действо разворачивалось не у меня дома, и даже не в частном особняке на острове Сен-Луи. Особняк на Сен-Луи был обставлен элегантно, с подчеркнутым минимализмом, в черно-белых тонах, этот же ролик снимался в богатых буржуазных чиппендейловских интерьерах, скорее всего на какой-нибудь авеню Фош, у зажиточного гинеколога или успешного телеведущего, ну, как бы там ни было, Юдзу, подрочив на оттоманке, сползла на пол, вернее, на ковер с невнятно-персидским орнаментом, где ее и поимел доберман почтенного возраста со всей мощью, присущей его породе. Потом камера поменяла ракурс – оказывается, пока ее жарил доберман (в естественных условиях собаки кончают очень быстро, но писька женщины, очевидно, сильно отличается от сучьей, и он подрастерялся), Юдзу теребила член бультерьера, а затем взяла его в рот. Бультерьер, будучи явно помоложе добермана, кончил меньше чем за минуту, и ему на смену пришел боксер. После этой собачьей групповухи я выключил видео, меня тошнило, но, в основном, я переживал за собак, с другой стороны, что греха таить, для японки (судя по тому, что я успел узнать о менталитете этой нации) нет большой разницы спать с жителем Запада или сношаться с животным. Перед тем как выйти из супружеской спальни, я скинул все видеофайлы на флешку. Узнать на них Юдзу было очень легко, и я начал обдумывать новый план по освобождению, который состоял просто-напросто (ведь все гениальное просто) в том, чтобы выкинуть ее из окна. Привести его в исполнение будет нетрудно. Сначала ее надо напоить – под тем предлогом, что это напиток исключительного качества, типа подарок местного производителя мирабели из Вогезов, она всегда велась на такого рода аргументы, в этом смысле она так и осталась туристкой. Японцы и вообще азиаты с трудом переносят алкоголь из-за плохого функционирования в их организме фермента ацетальдегиддегидрогеназа, завершающего процесс окисления этанола до уксусной кислоты. Не пройдет и пяти минут, как она впадет в пьяное отупение, это мы уже проходили; и тогда я просто открою окно и перенесу туда ее тело, она весит килограммов пятьдесят (приблизительно как ее багаж), так что тащить ее будет легко, а двадцать девять этажей это не шутка. Я, конечно, мог бы попытаться выдать ее гибель за несчастный случай вследствие злоупотребления спиртным, что выглядело бы весьма правдоподобно, но я беззаветно верил, возможно, чересчур беззаветно, в полицию своей страны, и поначалу планировал даже признаться в содеянном, ведь эти видео, говорил я себе, послужат мне смягчающим обстоятельством. Согласно статье 324 Уголовного кодекса 1810 года, «убийство супруги, совершенное супругом, как и убийство последнего, совершенное таковой, не заслуживает снисхождения (…) однако в случае супружеской измены, в соответствии со статьей 336, убийство супруги, а также ее сообщника, совершенное супругом в момент обнаружения их на месте преступления в супружеском доме, заслуживает снисхождения». Иными словами, если бы я появился дома с «калашниковым» наперевес в тот вечер, когда они устроили оргию, и живи мы при Наполеоне, меня бы оправдали без проблем. Но эпоха Наполеона миновала, миновала даже эпоха «Развода по-итальянски», и в результате быстрого поиска в интернете я выяснил, что за убийство на почве страсти, совершенное одним из супругов, дают в среднем семнадцать лет; отдельным феминисткам и этого мало, они требуют более суровых наказаний, предлагая ввести в уголовный кодекс понятие «феминицида», что, на мой взгляд, довольно забавно, напоминает инсектицид и пестицид. Но все же семнадцать лет это слишком. С другой стороны, подумал я, может, в тюрьме не так уж и плохо, она избавляет от всех административных проблем и предоставляет бесплатное медицинское обслуживание, загвоздка, правда, в том, что там всех постоянно бьют и насилуют сокамерники, хотя не исключено, что сокамерники унижают и опускают в основном педофилов либо хорошеньких юношей с ангельскими попками, нежных и светских нарушителей порядка, которые по-глупому попались на дорожке кокса, я же был парень коренастый, мускулистый, в меру пьющий и, в сущности, вполне соответствовал профилю среднестатистического заключенного. «Униженные и уебённые» – хорошее название в стиле Достоевский-треш, кстати, Достоевский вроде бы писал о мире пенитенциарных учреждений, может, и нам сойдет, проверять мне было некогда, надо было срочно принять решение, к тому же мужик, замочивший жену в порыве мщения «за поруганную честь», должен, по идее, пользоваться некоторым уважением у сокамерников, размышлял я, руководствуясь своими весьма поверхностными познаниями в области психологии тюремной среды. Но надо сказать, мне и на воле кое-что очень даже нравилось, например, походы в супермаркет G20 с его четырнадцатью разновидностями хумуса или прогулки по лесу, в детстве я обожал гулять по лесу, жалко, мало гулял, что-то я совсем утратил связь с детством, видимо, длительное заключение все же не лучший выход из положения, но на самом деле перевесил, конечно, хумус. Не говоря уже о моральных аспектах убийства, разумеется. Как ни удивительно, меня наконец осенило, когда я смотрел Public Senat – хотя от этого канала я ничего особенного не ждал, во всяком случае ничего такого. В документальном фильме «Пропавшие по собственному желанию» рассказывались истории нескольких человек, которые в один прекрасный день, совершено неожиданно, решили сжечь мосты, порвав отношения с семьей, друзьями и коллегами: один из них в понедельник утром по дороге на работу бросил машину на стоянке у вокзала, сел наугад в первый попавшийся поезд и поехал куда глаза глядят; другой, выйдя с вечеринки, вместо того чтобы вернуться домой, снял номер в первом попавшемся отеле, а потом долгие месяцы скитался по парижским гостиницам, каждую неделю меняя адрес. Статистика впечатляла: во Франции ежегодно более двенадцати тысяч человек принимают решение исчезнуть, оставить семью и зажить новой жизнью, иногда на другом конце света, иногда в своем же городе. Я был ошеломлен и до самого утра просидел в интернете, чтобы разузнать об этом поподробнее, постепенно убеждаясь, что нашел свою судьбу: я тоже исчезну по собственному желанию, к тому же мой кейс предельно прост, мне надо скрываться не от жены, родственников или терпеливо укомплектованной ячейки общества, а всего лишь от сожительницы-иностранки, не имеющей ни малейшего права меня преследовать. Однако на всех онлайн-ресурсах, равно как и в фильме, особо подчеркивался тот факт, что во Франции любой человек, достигший совершеннолетия, «свободен в своих передвижениях» и уход из семьи не считается правонарушением. Эти слова следовало бы выгравировать крупными буквами на всех общественных зданиях: уход из семьи во Франции не является правонарушением. Они очень настаивали на этом пункте, приводя весомые аргументы. Теперь если лицо, пропавшее без вести, попадет под проверку полиции или жандармерии, то полиции и жандармерии строго запрещается сообщать о его местонахождении без его согласия; так, в 2013 году процедура объявления в розыск по требованию членов семьи была отменена. С ума сойти, в стране, где из года в год урезаются права личности, законодательство сохранило это фундаментальное, даже, на мой взгляд, еще более фундаментальное и в философском плане более крамольное право, чем право на самоубийство. Я не спал всю ночь и с утра пораньше принял надлежащие меры. Не имея никакой определенной цели, но полагая, что судьба приведет меня в сельскую местность, я остановил свой выбор на банке «Креди Агриколь». Счет я открыл мгновенно, но пришлось подождать неделю, чтобы получить доступ в интернет-банк и обзавестись чековой книжкой. Свой счет в БНП я закрыл за пятнадцать минут, и все деньги с него тут же перевел на новый. С переадресацией постоянных платежей, которые мне хотелось сохранить (автостраховка и дополнительное медицинское страхование), я справился при помощи нескольких мейлов. Вот с квартирой пришлось повозиться, я решил, что логичнее будет выдать им историю про предложение работы в Аргентине, в гигантском винодельческом хозяйстве, расположенном в провинции Мендоса, все сотрудники агентства сочли, что это здорово, стоит завести речь об отъезде из Франции, как все французы восклицают «Как здорово!», это их национальная особенность, их послушать, так даже переезд в Гренландию – это здорово, а уж в Аргентину сам бог велел, видимо, соберись я в Бразилию, менеджер по работе с клиентами вообще бы со стула свалилась от восторга. За два месяца, оставшихся до расторжения договора об аренде, я заплачу банковским переводом, что касается составления акта о состоянии жилого помещения при выезде, то лично присутствовать я, конечно, не смогу, но в этом, собственно, и нет необходимости. Оставался вопрос с работой. Я сотрудничал на договорных началах с Министерством сельского хозяйства, продлевая контракт ежегодно в начале августа. Мой начальник, казалось, изумился, что я звоню ему во время отпуска, но назначил мне встречу на тот же день. Я решил, что этот человек, достаточно сведущий в области сельского хозяйства, заслуживает более изощренной выдумки, пусть даже в основу ее ляжет исходный вариант. Поэтому я присовокупил к нему пост консультанта по «экспорту сельхозпродукции» в посольстве Аргентины. «Ах, Аргентина…» – сказал он мрачно. Дело в том, что за последние годы экспорт сельскохозяйственной продукции из Аргентины стремительно вырос во всех областях, и это было только начало – по оценкам экспертов, Аргентина, с ее сорока четырьмя миллионами жителей, сможет в перспективе прокормить шестьсот миллионов человек, и новое правительство все прекрасно понимает, так что, проводя политику девальвации песо, эти сукины дети буквально затопят Европу своими товарами, к тому же у них нет никакого рестриктивного законодательства в отношении ГМО, мы с ними еще наплачемся. – У них потрясающее мясо… – возразил я примирительным тоном. – Если бы только мясо… – ответил он, мрачнея все больше, – зерновые, соя, подсолнечник, сахар, арахис, плодоовощная продукция в полном объеме, мясо, само собой, и даже молоко – в этих отраслях Аргентина может в обозримом будущем сильно подгадить Европе… Значит, вы переметнулись на сторону врага… – заключил он делано шутливым тоном, но с оттенком подлинной горечи. Я из осторожности промолчал. – Вы один из лучших наших экспертов; полагаю, их финансовое предложение того стоит… – добавил он, и по его голосу я понял, что он вот-вот сорвется; я снова решил промолчать, осмелившись лишь скорчить некую гримасу, выражавшую одновременно согласие, огорчение, понимание и скромность, короче, неслабую такую гримасу. – Ну ладно… – Он побарабанил пальцами по столу. Дело в том, что мой отпуск заканчивался как раз по истечении срока контракта; так что с формальной точки зрения мне незачем было возвращаться. Он, конечно, был слегка сбит с толку, я все-таки застал его врасплох, но ему не впервой. Минсельхоз хорошо платит внештатникам, если они достаточно компетентны и могут работать в оперативном режиме, гораздо лучше, чем своим чиновникам; но тягаться с частным сектором или даже с иностранным посольством им трудно – решив кого-нибудь заполучить, эти за тратами не постоят, помню, моему однокурснику посольство США посулило, как говорится, золотые горы, он, впрочем, не оправдал доверия, калифорнийские вина по-прежнему плохо продавались во Франции, да и от говядины Среднего Запада что-то никто пока не пришел в восторг, а вот у аргентинской говядины дело шло на лад, хотя и по загадочным причинам – потребитель вообще существо своенравное, гораздо своенравнее говядины, но некоторые советники по связям с общественностью нашли вполне убедительное объяснение этому, они считали, что образ ковбоя уже приелся, все давно усвоили, что Средний Запад – это непонятная безликая территория, застроенная мясокомбинатами, а что вы хотите, от любителей бургеров ведь отбою нет, надо смотреть правде в глаза, ловля коров при помощи лассо – это вчерашний день. А вот при виде гаучо (может, тут сыграла свою роль магия латиноамериканского образа?) у европейского потребителя по-прежнему разыгрывается воображение, ему грезятся бескрайние необозримые просторы и гордая свободолюбивая скотина, гарцующая в пампасах (при условии, что коровы умеют гарцевать, этот пункт требует уточнения), так или иначе, аргентинской говядине был дан зеленый свет. В последнюю секунду, когда я уже стоял в дверях, мой бывший начальник все же пожал мне руку и, собравшись с духом, пожелал мне напоследок удачи на новом поприще. Я освободил свой кабинет минут за десять, не больше. Было около четырех, еще и день не кончился, а я уже полностью переиначил свою жизнь. Следы своей прошлой общественной жизни я стер без особых затруднений, благодаря интернету все значительно упростилось, и счета, налоговые декларации и прочие формуляры заполнялись теперь онлайн, надобность в почтовом адресе отпала, хватало электронного. У меня, однако, все еще было тело, и оное тело испытывало определенные потребности, так что самой трудоемкой частью моего побега оказались поиски в Париже отеля, куда пускали бы курящих. Мне пришлось сделать добрую сотню звонков, каждый раз напарываясь на торжествующее презрение дежурных, которые с нескрываемым удовольствием злорадно твердили: «Нет, месье, это невозможно, все номера отеля являются некурящими, ваш звонок очень важен для нас», – короче, я провел за этим занятием целых два дня и только на рассвете третьего, когда уже всерьез задумался, не податься ли в бомжи (бомж с семьюстами тысячами евро на счету – это весьма пикантно), я вспомнил про «Меркюр-Маре-Пуатвен» в городе Ньор, где еще недавно принимали курильщиков, может, хоть с сетью «Меркюр» мне повезет. И точно, просидев в интернете еще несколько часов, я выяснил, что если подавляющее большинство парижских отелей «Меркюр» и превратилось в зону для некурящих, то из этого правила существовали исключения. Таким образом, своим спасением я буду обязан даже не какому-нибудь независимому отелю-одиночке, а просто мелкому клерку, питающему отвращение к приказам начальства, то есть непокорности и бунту индивидуального морального сознания, уже описанных в ряде экзистенциалистских послевоенных пьес. Отель находился на авеню Сестры Розалии в 13-м округе, возле площади Италии, я на авеню этой никогда не бывал, и сестру такую не знал, но площадь Италии вполне меня устраивала, на таком значительном расстоянии от квартала Богренель можно было не опасаться случайной встречи с Юдзу, она тусовалась только в Маре и на Сен-Жермене, и, добавив к этим кварталам пару секс-вечеринок в 16-м и 17-м округах, можно было по полученным точкам легко прочертить ее маршрут, так что на площади Италии мне будет так же спокойно, как в Везуле или Роморантене. Я назначил переезд на понедельник 1 августа. Вечером 31 июля я сидел в гостиной в ожидании Юдзу. Интересно, сколько времени ей понадобится, чтобы сообразить, что происходит, уяснить себе, что я ухожу навсегда и никогда не вернусь. Ее пребывание во Франции было ограничено договором об аренде – через два месяца после его расторжения она должна освободить помещение. Я понятия не имел, сколько она зарабатывала в японском культурном центре, но явно недостаточно, чтобы снимать эту квартиру, а с жизнью в жалкой однушке она вряд ли смирится, ведь для начала ей придется избавиться от трех четвертей своих нарядов и косметики, – несмотря на то, что гардероб и ванная комната в супружеской спальне были внушительных размеров, она умудрилась заполнить доверху все шкафы, количество предметов первой необходимости для поддержания статуса женщины оказалось у нее просто ошеломляющим, женщины часто не догадываются, как это сердит и даже бесит мужчин, у них в итоге возникает подозрение, что им достался некондиционный товар, чья красота требует бесконечных ухищрений, – ухищрений, которые вскоре (каким бы ни было изначально снисходительное отношение настоящего мачо к перечисленным женским причудам) начинают казаться ему аморальными, дело в том, что она вечно торчала в ванной комнате, я понял это во время нашего совместного отдыха: на утренний туалет (ближе к полудню), более поспешные восстановительные работы в середине дня и нескончаемую и безысходную церемонию вечернего омовения (как-то она призналась, что умащает себя восемнадцатью разными кремами и лосьонами) у нее, по моим подсчетам, ежедневно уходило по шесть часов, и это было тем более прискорбно, что так поступают далеко не все женщины, попадаются и контрпримеры – тут меня вдруг охватила душераздирающая тоска при воспоминании о шатенке из Аль-Алькиана и ее крохотном чемоданчике, некоторые женщины кажутся естественнее, они как-то естественнее сочетаются с окружающим миром, им даже порой удается изобразить безразличие к собственной красоте, конечно, это очередная уловка, но результат налицо, Камилла, скажем, проводила в ванной комнате максимум полчаса, и я уверен, что и шатенка из Аль-Алькиана не больше. Поскольку арендную плату ей не потянуть, Юдзу вынуждена будет вернуться в Японию, если только не решит вдруг заняться проституцией, у нее имелись необходимые для этого мощности, ее сексуальные услуги были высочайшего качества, особенно в ключевой сфере минета, она усердно вылизывала головку члена, при этом не упуская из внимания факт наличия яиц; разве что она не могла порадовать глубокой глоткой в связи с небольшим размером рта, но, на мой взгляд, глубокая глотка – это всего лишь навязчивая идея немногочисленной группы маньяков, если так уж хочется, чтобы член полностью утонул во плоти, почему бы не воспользоваться влагалищем, оно ведь для того и предназначено, а преимущество рта, то есть язык, в любом случае самоустраняется в замкнутом пространстве глубокой глотки, где язык ipso facto лишается всякой возможности действия, впрочем, тут не о чем спорить, суть в том, что Юдзу великолепно дрочила, и дрочила охотно, при любой погоде (сколько полетов она мне скрасила своей потрясающей дрочкой!), а главное, она отличалась необычайными талантами в области анального секса, ее задница была крайне восприимчива и легкодоступна, да и подставляла она ее с дорогой душой, а за анал в сфере эскортинга приходится доплачивать, в принципе, за анал она могла бы запросить гораздо дороже, чем обычная блядь, я пустил бы ее по тарифу 700 евро/час и 5000 евро/ночь: благодаря своей неподдельной элегантности и ограниченному, но вполне терпимому культурному уровню, она могла бы стать настоящей эскорт-герл, которую не страшно привести с собой на ужин, даже на важный деловой ужин, уж не говоря о ее причастности к миру искусства, неисчерпаемому источнику ценных тем для разговора, ведь деловые круги, как мы знаем, весьма падки на разговоры об искусстве, кстати, насколько мне известно, некоторые мои коллеги в министерстве подозревали, что я связался с Юдзу именно по этой причине, ведь японка – это высший класс, можно сказать, по определению, и она была, признаюсь без ложной скромности, особо классной японкой, я знаю, что благодаря ей мною восхищались, однако должен засвидетельствовать – и поверьте, на закате дней у меня окончательно исчезло всякое желание врать, – я влюбился в Юдзу не потому, что запал на ее «эксклюзивные» качества эскорт-герл, а именно благодаря ее навыкам обычной бляди. Честно говоря, я совершенно не видел Юдзу в роли бляди. К блядям я ходил часто, иногда в одиночестве, иногда со своими спутницами жизни, так вот, Юдзу не хватало важнейшего качества для этого чудного ремесла: широты души. Блядь не выбирает клиентов, это принцип, это аксиома, она доставляет удовольствие всем без разбору, и в этом ее величие. Юдзу, конечно, могла быть центральной фигурой генг-бенгов, но это совершенно особая ситуация, когда обилие членов к услугам одной женщины повергает последнюю в состояние нарциссического опьянения, больше всего ее наверняка возбуждает тот факт, что ее окружают дрочащие на нее мужчины, короче, почитайте Катрин Милле, ее книги весьма убедительны в этом отношении, но все же Юдзу, если не считать генг-бенгов, сама выбирала себе любовников, и выбирала тщательно, с несколькими из них я даже пересекался, в основном это были художники (но не вполне про?клятые художники, скорее наоборот), иногда попадались управленцы от искусства, но в любом случае все довольно молодые, довольно красивые, довольно элегантные и довольно богатые, в таком городе, как Париж, их хоть отбавляй, тут перманентно присутствует несколько тысяч мужиков, соответствующих этому фотороботу, я бы сказал, навскидку тысяч пятнадцать, но у нее их все же было меньше, наверное, пара-тройка сотен, в том числе несколько десятков за то время, что длились наши с ней отношения, в общем, можно сказать без преувеличения, что во Франции она оторвалась по полной, но теперь все, кончен бал. Ни разу, пока мы были вместе, она не съездила в Японию, и даже не собиралась туда поехать, я стал свидетелем некоторых ее телефонных разговоров с родителями, они показались мне холодными и формальными, краткими во всяком случае, так что тут ее нельзя было упрекнуть в необдуманных тратах. Я подозревал – не то чтобы она мне доверилась, но правда просочилась на ужинах, которые мы устраивали в начале нашей совместной жизни, когда собирались еще завести друзей и вписаться в изысканное общество, радушное, но разборчивое, так вот, правда просочилась благодаря присутствовавшим там женщинам, которых она причисляла к своему кругу, модным дизайнершам, например, либо talent scouts, их присутствие, видно, и настроило ее на исповедальный лад, – я подозревал, что ее родители в своем непонятном японском далеке вынашивали для нее матримониальные планы, более того, вполне определенные матримониальные планы (вроде бы у них имелось только два претендента, а то и вовсе один-единственный), и окажись она снова под их крылом, ей сложно было бы отвертеться, на самом деле ей не удалось бы отвертеться, разве что она бы сотворила кандзе и решилась бы на хироку (эти термины – мое изобретение, хотя и не вполне, я запомнил некоторые звукосочетания из ее телефонных разговоров), одним словом, участь Юдзу будет решена в ту минуту, когда ее нога ступит на территорию международного аэропорта Токио Нарита. Такова жизнь. Возможно, на этом этапе мне следует внести некоторые уточнения по поводу любви, адресованные скорее женщинам, ибо женщины плохо понимают, что такое мужская любовь, отношение к ним мужчин и их поведение неизменно приводит женщин в замешательство, они часто приходят к ошибочному выводу, что мужчины любить не способны, крайне редко догадываясь, что само слово «любовь» описывает у мужчин и у женщин совершенно разные реалии. Женская любовь – это сила, сила созидательная, тектоническая, женская любовь – это один из самых величественных катаклизмов, явленных нам природой, и к ней следует относиться с опаской, ее творческий заряд сродни землетрясениям и изменению климата, она дает жизнь иной экосистеме, иной среде, иной вселенной, своей любовью женщина сотворяет новый мир: когда-то разрозненные мелкие твари барахтались в своем мутном бытии, но вот появилась женщина, создав условия для возникновения пары, новой социальной, эмоциональной и генетической сущности, призванной истребить все следы предшествующего индивидуального бытия; эта новая сущность, совершенная уже по сути своей, как подметил Платон, может иногда усложниться до семьи, но это, в общем, мелочи, что бы ни думал по этому поводу Шопенгауэр, во всяком случае, женщина полностью посвящает себя этой задаче, самозабвенно погружается в нее, отдается ей, так сказать, телом и душой, впрочем, она особо их и не различает, разница между телом и душой для нее не более чем бессмысленные мужские заморочки. И ради осуществления этой задачи, которая таковой, собственно, и не является, ибо это всего лишь проявление жизненного инстинкта, она, не колеблясь, готова пожертвовать собой. Мужчина по природе своей более сдержан, он, конечно, восхищается этим вихрем чувств и уважает его, недоумевая, правда, с чего вдруг это все на него обрушилось, ему кажется странным такой переполох. Но постепенно он меняется, его постепенно затягивает закрученная женщиной воронка страсти и наслаждения, точнее, он признает ее безусловную, чистую волю и понимает, что эта воля – даже если женщина требует воздать ей должное путем частых, а лучше ежедневных вагинальных проникновений (а это и есть обычное условие ее самореализации), – воля абсолютно добрая, и фаллос, средоточие мужского существа, меняет статус, становясь также условием выражения любви, поскольку иных средств в мужском арсенале нет, и в результате этой странной загогулины счастье фаллоса становится для женщины самоцелью, целью, не допускающей никаких ограничений в используемых средствах. Необычайное наслаждение, доставляемое женщиной, постепенно преображает мужчину, в нем пробуждается благодарность и восхищение, трансформируется и его видение мира, и совершенно неожиданно, на его взгляд, он приходит к идее уважения в кантовском смысле, постепенно привыкая смотреть на мир по-другому, и жизнь без женщины (без той конкретной женщины, которая доставляет ему такое удовольствие) кажется и в самом деле немыслимой, превращаясь в карикатуру на жизнь; и вот тут мужчина начинает любить по-настоящему. То есть мужская любовь – это финал, свершение, в то время как женская – зарождение, начало, и не стоит упускать это из виду. Случается, однако, хоть и редко, что у самых чувствительных и наделенных богатым воображением мужчин любовь вспыхивает мгновенно, так что love at first sight[13] это вовсе не миф; но тогда мужчина, совершив некий беспрецедентный мысленный кульбит и отчасти забегая вперед, тут же воображает себе всю совокупность удовольствий, которые женщина в течение долгих лет (пока смерть, как говорится, не разлучит их) сможет ему доставить, мужчина уже («всегда уже», говаривал Хайдеггер, когда у него было хорошее настроение) предвосхищает славный конец, и именно такую бесконечность, славную бесконечность взаимных удовольствий я усмотрел во взгляде Камиллы (к Камилле я еще вернусь), а потом, пусть мимолетно (и в гораздо меньшей степени, но все же я был на десять лет старше, и к моменту нашего знакомства секс напрочь исчез из моей жизни, ему там просто уже не осталось места, а я смирился и перестал, по сути, быть мужчиной в полном смысле слова), я уловил ее, на мгновение встретившись глазами с шатенкой из Аль-Алькиана, вечной мукой моей, шатенкой из Аль-Алькиана, последней и, возможно, прощальной надеждой на счастье, которую судьба обронила на моем пути. Ничего подобного с Юдзу я не испытывал, она увлекла меня постепенно, да и то вспомогательными средствами, из области того, что принято называть извращением, особенно своим бесстыдством и тем, как она мне дрочила (и себе тоже) при любых обстоятельствах, ну а в остальном не знаю, мне пезды и покраше попадались, у Юдзу уж больно она была заковыристая, вся в складках (под определенным ракурсом ее можно было даже охарактеризовать как обвисшую, несмотря на юный возраст хозяйки), если задуматься, ее главным достоинством была попа, постоянная эксплуатационная готовность ее попы, с виду узкой, но на самом деле вполне годной к употреблению, поэтому я постоянно оказывался в ситуации выбора между всеми тремя дырками, а многие ли женщины могут похвастаться таким потенциалом? С другой стороны, как считать женщинами тех женщин, которые не могут им похвастаться? Кто-то, конечно, не преминет упрекнуть меня в том, что я придаю слишком большое значение сексу; пожалуй, нет, не думаю. Я, разумеется, в курсе, что ему на смену, если жить нормальной жизнью, постепенно приходят иные радости, но секс все-таки единственная возможность лично и непосредственно задействовать свои органы, поэтому через секс, секс бурный, необходимо пройти, чтобы совершилось любовное слияние, без него ничего не выйдет, а остальное, по идее, незаметно приложится. И это еще не все, секс всегда таит в себе опасность, поскольку ставки в этот момент очень высоки. Я не имею в виду непосредственно СПИД, хотя смертельный риск прибавляет остроты ощущений, пугает скорее риск продолжения рода, что является, в сущности, гораздо более серьезной угрозой, лично я отказался от использования презервативов, как только смог, со всеми своими партнершами, мое желание, важной составляющей которого был страх зачатия, признаться, уже впрямую зависело от отсутствия презерватива, я прекрасно понимал, что если, не дай бог, западный мир действительно отделит деторождение от секса (что иногда возникает на повестке дня), он подпишет тем самым приговор не только деторождению, но и сексу, а заодно и самому себе, католики-идентитаристы уже это поняли, хотя их взглядам не чужды странноватые этические аберрации, вроде неприятия таких невинных обычаев, как триолизм и содомия, но что-то я отклонился от темы, бесконечно подливая себе коньяку в ожидании Юдзу, которую уж никак нельзя назвать католичкой и тем более идентитарной католичкой, было уже десять вечера, не торчать же мне тут всю ночь; правда, я немного расстроился, что придется уехать не попрощавшись, и сделал себе сэндвич с тунцом, чтобы убить время, коньяк кончился, но у меня еще оставалась бутылка кальвадоса. Благодаря кальвадосу мне и думалось лучше, кальвадос – мощный, глубокий напиток, незаслуженно забытый. Разумеется, я был задет изменами (мягко говоря) Юдзу, они нанесли удар моему мужскому тщеславию, а главное, я заподозрил, что она любила все прочие хуи так же, как мой, этим вопросом мужчины обычно задаются в подобные моменты, задал себе его и я и, увы, ответил на него утвердительно, ведь наша любовь в самом деле была этим замарана, а комплименты моему хую, которыми я так гордился в начале нашего романа (размер приличный, без перебора, исключительная стойкость), теперь виделись мне в ином свете, я угадывал в них проявление хладнокровной объективной оценки, выработанной в результате долгого общения с многочисленными хуями, а вовсе не лирическое наваждение, возникшее в возбужденном сознании влюбленной женщины, что, смиренно признаюсь, мне было бы куда приятнее, я своим хуем совершенно не кичился, если его любят, то и я его люблю, вот, собственно, к чему я пришел относительно собственного хуя. Однако моя любовь к ней угасла окончательно не на этом этапе, а во вполне на первый взгляд безобидной ситуации, и уж во всяком случае гораздо более мимолетной, наш обмен репликами, последовавший за очередным телефонным разговором Юдзу с родителями, которым она звонила дважды в месяц, продлился от силы минуту. В разговоре она упомянула, я не мог ошибиться, свое возвращение в Японию, и, естественно, я задал ей вопрос, но ответ ее прозвучал умиротворяюще, она еще очень не скоро туда вернется, не стоит волноваться, и вот тут я понял, понял мгновенно, и какая-то гигантская ослепительная вспышка выжгла во мне остатки разума, а когда, придя в себя, я учинил ей небольшой допрос, то тут же убедился, что предчувствие меня не обмануло: она уже вписала в личный план идеальной жизни свое возвращение в Японию – лет через двадцать, а то и тридцать, то есть, попросту говоря, сразу после моей смерти, иными словами, в план своей будущей жизни она загодя вписала мою смерть, она ее учла.