– У меня есть одна колбаска, – ответил я. Так после долгой разлуки произошла моя встреча с тем, кто был когда-то и по-прежнему оставался в каком-то смысле (но скорее по умолчанию) моим лучшим другом. – Что-нибудь выпьешь? – продолжал он; вот с этим у него было явно все в порядке, когда я вошел, он уже допивал бутылку «Зубровки», я же предпочел шабли. Выпивая, он был поглощен смазкой и сборкой огнестрельного оружия, в котором я, насмотревшись телесериалов, узнал автомат. – Это «шмайссер S4». Калибр двести двадцать три Ремингтон, – зачем-то уточнил он. Чтобы немножко разрядить атмосферу, я отрезал несколько кружков колбасы. Внешне Эмерик изменился, лицо его огрубело и покрылось красными прожилками, но больше всего меня напугал его взгляд, пустой, безжизненный взгляд, который, казалось, невозможно отвлечь, разве что на пару секунд, от созерцания пустоты. Я подумал, что задавать ему вопросы бессмысленно, главное я уже и так понял, но все-таки надо было хотя бы попытаться завязать разговор, наше упорное молчание уже давило на нервы; бесконечно подливая себе – он водки, я вина, – мы, два вымотанных мужика под пятьдесят, клевали носом. – Завтра поговорим, – заключил наконец Эмерик, положив таким образом конец моим терзаниям. Он ехал впереди, показывая дорогу, за рулем пикапа «ниссан-навара». Я следовал за ним по узкой ухабистой тропе, мы еле помещались на ней, и колючие ветки кустарников хлестали по кузову. Проехав так пять километров, он выключил двигатель и вышел, я присоединился к нему: мы стояли на краю просторного полукруглого амфитеатра, его поросшие травой склоны полого спускались к океану. Вдали, в свете полной луны блестели волны, но домики, разбросанные в сотне метров друг от друга, можно было различить с трудом. – У меня тут двадцать четыре бунгало, – сказал Эмерик, – мы так и не получили субсидий на строительство отеля, они решили, что гостиницы в замке Брикбек вполне достаточно для северного Манша, и нам пришлось переключиться на бунгало. Дела идут неплохо, собственно, только бунгало и приносят немного бабла, клиенты появляются уже на майские праздники, а как-то раз в июле даже не было свободных мест. Конечно, зимой тут нет ни души – хотя, как ни странно, сейчас мы сдали домик какому-то одинокому немцу, по-моему, он орнитолог-любитель, иногда я вижу его на лугах с биноклем и телеобъективами, но он тебя не потревожит, по-моему, с тех пор как он приехал, мы словом не перемолвились, он просто кивает мне, проходя мимо, и все. Вблизи бунгало оказались прямоугольными коробочками, почти кубиками, обшитыми лакированными сосновыми досками. Внутри, где все тоже было из светлого дерева, в относительно просторной комнате стояла двуспальная кровать, диван, стол и четыре стула, тоже деревянные, а также плитка и холодильник. Эмерик включил электрический счетчик. Над кроватью висел маленький телевизор на подвижном кронштейне. – В одном домике есть еще детская с двухъярусной кроватью, а в другом – две детские с четырьмя спальными местами; учитывая демографические показатели, этого должно хватить. К сожалению, вай-фая тут нет, – огорченно сказал он. Я что-то безразлично буркнул в ответ. – Из-за этого я теряю кучу клиентов, – продолжал Эмерик, – многие прежде всего спрашивают про интернет, но пока что в сельской местности Манша высокоскоростную сеть прокладывать не торопятся. Зато здесь тепло, – добавил он, показывая на электрорадиатор, – на отопление еще никто не жаловался, во время строительства мы позаботились о теплоизоляции, это главное. Внезапно он умолк. Я почувствовал, что он сейчас заговорит о Сесиль, и тоже выжидающе замолчал. – Завтра поговорим, – повторил он глухим голосом. – Спокойной тебе ночи. Я лег на кровать и включил телевизор, постель была мягкой и удобной, в комнате быстро потеплело, он оказался прав, отопление работало хорошо, просто обидно было торчать тут в одиночестве, но жизнь штука сложная. Широкое окно занимало почти всю стену, наверное, для того чтобы наслаждаться видом на океан, вода по-прежнему сверкала в лунном свете, мне почудилось, что она теперь гораздо ближе, чем в момент нашего приезда, полагаю, все дело в приливе, впрочем, я ничего в этом не смыслю, в юности я жил в Санлисе, а каникулы проводил в горах, позже я завел роман с миниатюрной вьетнамкой, у ее родителей была вилла в Жуан-Ле-Пене, она умела до упора сжимать влагалище, ну нет, случался и на моей улице праздник, но мои знания в области приливов и отливов остались весьма ограниченными; со странным чувством я смотрел, как огромная водная масса медленно поднимается, чтобы залить землю, по телевизору шло ток-шоу «А мы не спим», и взбудораженный тон ведущего как-то не вязался с неторопливым движением океана, у них там было слишком много участников, и все они слишком громко вещали, вообще децибелы на этом шоу зашкаливали, я выключил телевизор и тут же пожалел об этом, теперь мне казалось, что я упустил что-то в реальном мире, скатился на обочину истории, и, возможно, это «что-то» и было самым существенным, ведь гостей выбирать они умеют, туда приглашаются только ключевые фигуры, кто б сомневался. Посмотрев в окно, я отметил, что вода вроде бы подошла еще ближе, и даже забеспокоился: может, через час-другой нас тут вообще затопит? В таком случае напоследок не мешает немного развлечься. В конце концов я задернул занавески, включил телевизор, убрав звук, и сразу понял, что принял верное решение, вот так лучше всего, возбуждение в студии не улеглось, пожалуй, беззвучность их речей только прибавила им жизнерадостности, на экране сновали медийные фигурки, слегка не в себе, но занятные, они, надеюсь, быстро меня усыпят. Заснул я действительно быстро, но спал беспокойно, всю ночь меня тревожили мрачные сновидения, порой эротические, в последнее время я стал бояться ночей, когда мой разум обретал свободу передвижения, потому что разум мой сознавал, что отныне мое существование стремится к смерти, и не упускал возможности мне об этом напомнить. Мне снилось, что я полулежал-полуутопал в вязкой белесой слизи на склоне холма; умом я понимал, хотя ничто в окружающем меня пейзаже на это не указывало, что нахожусь где-то среди невысоких гор; насколько хватало глаз, вокруг меня простиралась такая же белесая, ватная взвесь. Я упорно, настойчиво звал на помощь слабым голосом, но в ответ не откликнулось даже эхо. Около девяти утра я постучал в дверь замка, но безрезультатно. Недолго думая, я направился к коровнику, но Эмерика не обнаружил и там. Я шел вдоль стойла, и коровы с любопытством смотрели мне вслед; просовывая руку между прутьями, я дотрагивался до их морд, теплых и влажных на ощупь. У коров был живой взгляд, судя по всему, они пребывали в добром здравии и отличной форме. Несмотря на трудности, ему еще удавалось заботиться о скотине, это обнадеживало. Офис Эмерика был открыт, компьютер включен. В строке меню я узнал иконку Firefox. Не скажу, что у меня имелась масса причин войти в интернет; нет, отнюдь, ровно одна. Как и справочник выпускников Агро, справочник выпускников ветеринарной школы Мезон-Альфора был теперь доступен в сети, и мне потребовалось не больше пятидесяти секунд, чтобы найти сведения о Камилле. У нее был свой кабинет в Фалезе, в тридцати километрах от Баньоль-де-л’Орна, – она занималась частной практикой. Значит, расставшись со мной, она вернулась домой; мог бы и сам догадаться. На сайте не были указаны личные данные, только рабочий адрес и телефон; я распечатал их, сложил листок вчетверо и засунул в карман куртки, не очень пока понимая, что собираюсь делать, точнее, не понимая, хватит ли у меня на это духу, но я прекрасно отдавал себе отчет, что от этого зависит вся моя оставшаяся жизнь. По дороге к своему бунгало я наткнулся на немецкого орнитолога, вернее, чуть было не наткнулся. Заметив меня метров за тридцать, он внезапно застыл, несколько секунд простоял неподвижно и свернул влево на тропинку, ведущую вверх. За спиной у него был рюкзак, на плече висел фотоаппарат с огромным телеобъективом. Орнитолог удалялся быстрым шагом, и я остановился посмотреть, куда он пойдет: он поднялся чуть ли не до вершины холма по довольно крутому склону, почти километр прошел поверху и стал спускаться наискосок к своему домику, стоявшему в сотне метров от моего. То есть он сделал пятнадцатиминутный крюк, только чтобы со мной не разговаривать. Общение с птицами, вероятно, не лишено своей прелести, которая до сих пор от меня ускользала. Было двадцать шестое декабря, магазины, по идее, уже открылись. Так и оказалось, и в оружейной лавке в Кутансе я приобрел мощный бинокль Schmidt & Bender, который был – как с энтузиазмом заверил меня продавец, миловидный гей с небольшим дефектом произношения, из-за которого он говорил с легким китайским акцентом, – «лучшим на лынке, плекласный выбол»: оптика от Schneider-Kreuznach обеспечивала исключительную резкость и отличалась эффективной светосилой: даже на рассвете, даже в сумерках, даже в густом тумане я мог легко добиться пятидесятикратного увеличения… Оставшуюся часть дня я посвятил наблюдению за скачкообразной, словно заводной ходьбой птиц по пляжу (океан отступил на несколько километров и еле виднелся вдали, оголив огромное серое пространство, испещренное причудливыми лужами, вода в которых казалась почти черной – мрачное это было зрелище, должен заметить). Мой довольно увлекательный орнитологический экзерсис напомнил мне чем-то студенческие годы, с той лишь разницей, что в прошлом я интересовался в основном растениями, но чем птицы хуже? Я на глаз определил три вида: чисто-белые, черно-белые и белые с длинными ногами и соответствующим клювом. Названия птиц, как научные, так и общеупотребительные, были мне неизвестны; зато их деятельность не представляла никакой загадки: то и дело вонзая клюв во влажный песок, они занимались тем, что у людей принято именовать пешей рыбалкой. Чуть раньше из текста на информационном щите я узнал, что сразу после большого отлива в песке и в лужах можно запросто набрать волнистых рожков, морских черенков, улиток бигорно, глицемерисов и, если повезет, даже устриц и крабов. Два человека (а точнее, как я выяснил благодаря своему мощному биноклю, два человека лет пятидесяти, приземистые на вид) тоже шагали по пляжу, вооружившись крюками и ведрами, с явным намерением побороться с птицами за пропитание. Я снова постучался в двери замка около семи вечера; на сей раз Эмерик оказался дома, но, судя по всему, был пьян и даже слегка обдолбан. – Ты что, опять травкой балуешься? – осведомился я. – Ага, у меня есть дилер в Сен-Ло, – подтвердил он, вынимая из морозильника бутылку водки; я решил не изменять шабли. Автомат он не собирал, зато успел вытащить откуда-то портрет очередного предка и прислонить его к креслу; это был коренастый мужичок с квадратным, гладко выбритым лицом и злым пронзительным взглядом. Закованный в металлические доспехи, он в одной руке держал огромный меч, достававший ему почти до груди, в другой – топор; от него исходила невероятная физическая мощь и жестокость. – Робер д’Аркур, по прозвищу Сильный… – пояснил Эмерик, – из шестого поколения Аркуров, то есть спустя много лет после Вильгельма Завоевателя. Сопровождал Ричарда Львиное Сердце в Третьем крестовом походе. А не так уж плохо иметь родословную, сказал я себе. – Сесиль ушла два года назад, – продолжал он тем же тоном. Ну вот, приехали, подумал я; наконец он решился заговорить на эту тему. – В некотором смысле по моей вине, я заставлял ее слишком много работать, одна ферма чего стоит, а с появлением бунгало начался просто сумасшедший дом, мне следовало бы поберечь ее, уделять ей побольше внимания. С тех пор как мы сюда переехали, у нас не было ни одного свободного дня. А женщинам необходим отпуск… – Он говорил о женщинах как-то уклончиво, будто о каком-то родственном, но лично ему малознакомом биологическом виде. – И потом, сам видишь, как у нас тут обстоит дело с культурным досугом. Женщинам культурный досуг необходим… – Он махнул рукой, словно отказываясь объяснять, что именно имеет в виду. Он мог бы еще добавить, что и с точки зрения шопинга тут особо не разгуляешься, а Fashion Week не собираются в ближайшем будущем переносить из столицы в Канвиль-ла-Рок… Ну и выходила бы тогда за кого-нибудь другого, блядь такая, подумал я. – Может, надо было покупать ей то-се, ну понимаешь, всякие красивые цацки… – Он сделал еще одну затяжку, по-моему, мысли у него уже путались. Он мог бы еще добавить нечто более существенное, а именно что они уже не трахались, вот ведь в чем суть проблемы, женщины, в принципе, менее алчны, чем принято думать, и что касается украшений, то достаточно просто время от времени дарить им какую-нибудь африканскую безделушку, тоже сойдет, но если перестаешь их ебать и вообще их хотеть, вот тут пиши пропало, и Эмерику это было хорошо известно, при помощи секса можно решить любую проблему, без секса ничего решить нельзя, но я знал, что он не заговорит об этом ни за что на свете, даже со мной, особенно со мной, я полагаю, может, с женщиной он бы и поговорил, но словами делу не поможешь, напротив, только навредишь, зачем сыпать соль на раны, вот уж не лучший вариант, ну я, разумеется, еще вчера догадался, что его бросила жена, и сегодня у меня было время подготовиться к контратаке и выработать позитивную программу, но всему свое время, пока что я закурил еще одну сигарету. – Кстати, она ушла к другому, – сообщил он, промолчав целую вечность. И после этих слов, «к другому», у него вырвался непроизвольный мучительный стон. Что тут скажешь, вот это уже была жесть, унижение в чистом виде, и мне тоже ничего не оставалось, как издать болезненный стон, ему под стать. – К пианисту, – продолжал Эмерик, – к известному пианисту, он дает концерты по всему миру, записывает диски. Приехал сюда проветриться, перевести дух и отбыл с моей женой… Он снова замолчал, но я уже наловчился заполнять паузы, можно было, например, подлить себе шабли или хрустнуть пальцами… – Я просто идиот, сам виноват, – заговорил наконец Эмерик, но так тихо, что я встревожился. – Тут в замке есть прекрасный кабинетный рояль, Bosendorfer, принадлежавший моей прабабке, она держала что-то вроде салона во времена Второй империи, у нас в роду меценатством не занимались, в отличие от семьи Ноай, но у нее все-таки был салон, говорят, на этом рояле играл сам Берлиоз, ну, короче, я ему предложил сыграть, если он хочет, рояль, конечно, пришлось настроить, но в итоге он проводил все больше времени в замке, ну и вот, они живут теперь в Лондоне, много ездят, он концертирует по всему миру, в Южной Корее, в Японии… – А что твои девочки? – Я попробовал отвлечь его от истории с роялем, хотя подозревал, что и с дочками дела у него обстоят не блестяще, но все же Bosendorfer сам по себе был убийственной деталью, в буквальном смысле слова, ведущей прямиком к самоубийству, мне надо было срочно вышибить это у него из головы, а дочки давали хоть какую-то надежду. – Детей, разумеется, присудили мне, но живут они в Лондоне, я уже два года их не видел. А что прикажешь тут делать с девочками пяти и семи лет? Я окинул взглядом гостиную, валявшиеся тут и там вскрытые банки с кассуле и каннеллони, опрокинутый шкаф, из которого высыпался разбитый вдребезги фарфор (не исключено, что Эмерик сам его опрокинул в приступе пьяного бешенства); и правда, ему трудно было возразить, но мужчины все же опускаются на удивление быстро. Накануне я заметил, что одежда на Эмерике просто-таки грязная и даже подванивает; еще в Агро он на выходные относил стирать свое белье матери, ну я тоже, конечно, но все-таки я научился пользоваться стиральными машинами, предоставленными в распоряжение студентов в подвале общежития, и пару раз там постирал, тогда как он, полагаю, и не подозревал об их существовании. Может, и впрямь, ему лучше было махнуть рукой на дочек и сосредоточиться на главном, в конце концов, дочки – дело наживное. Он снова налил себе полный стакан водки, выпил его залпом и вполне трезво заметил: «Пропала жизнь». Вот тут что-то у меня щелкнуло, и я с трудом подавил улыбку – с самого начала я ждал, что он рано или поздно это скажет, и в паузах, то и дело прерывавших его повествование, я успел отточить свою реплику, ту самую контратаку, позитивный проект, который я тайно сочинял полдня, наблюдая за морскими птицами. – Твоя основная ошибка, – ринулся я в бой с каким-то даже задором, – состоит в том, что ты женился на женщине из своего круга. Все эти девицы, всякие там Роан-Шабо и Клермон-Тоннер, что, в сущности, они представляют из себя в наши дни? Обыкновенные сучки, на все готовые, лишь бы заполучить стажировку в культурном еженедельнике или у какого-нибудь дизайнера из мира альтернативной моды (тут я нечаянно попал в точку, потому что Сесиль носила фамилию Фосиньи-Люсенж и, следовательно, принадлежала к семейству того же уровня – того же уровня аристократичности, я хочу сказать). Фермерских жен из них никак не выйдет. Притом что есть сотни, тысячи, миллионы баб (я как с цепи сорвался), для которых ты являешься идеалом мужчины. Заведи себе молдаванку или, по другим соображениям, девушку из Камеруна, Мадагаскара, да хоть из Лаоса, на худой конец: они небогаты, прямо скажем бедны, выросли в деревенской среде, мира за ее пределами в жизни не видели и даже не догадываются, что таковой имеется. И вот тут ты такой появляешься, красавец-мужчина чуть за сорок, в самом расцвете сил, внешне еще о-го-го, и к тому же тебе принадлежит половина лугов и пастбищ в департаменте (тут я хватил через край, но смысл был ясен). Разумеется, в финансовом отношении тебе это ни хрена не приносит, да им и невдомек, у них и мысли такой не возникнет, в их понимании богатство – это земля, земля и скот, так что не волнуйся, они тебя не бросят, не отступятся, будут трудиться не покладая рук и вставать в пять утра на дойку. Кроме того, эти молодые девки уж куда сексуальнее всех твоих аристократических телок, да и ебутся они в сто раз лучше. Только пить надо меньше, не то они вспомнят родину, особенно девушки из Восточной Европы, ну, в любом случае тебе не вредно было бы поменьше пить… Так вот, в пять утра они встанут на дойку, – совсем распоясался я, почти уверовав в собственные заклинания и живо представляя себе вышеозначенную молдаванку, – разбудят тебя минетом и завтрак подадут! Я взглянул на Эмерика, уверенный, что до сих пор он ловил каждое мое слово, но он уже дремал, видимо, начал выпивать еще до моего прихода, сразу после обеда, скорее всего. – И твой отец со мной бы согласился… – заключил я, испытывая острую нехватку аргументов; в последнем я был не вполне уверен, отца его я не знал, пересекся с ним лишь однажды, на вид он был симпатичный мужик, слегка упертый, социальные перемены, произошедшие во Франции после 1794 года, судя по всему, от него ускользнули. Я знал, что в историческом плане был прав, при первых же признаках вырождения аристократы, недолго думая, освежали генофонд своего поголовья при помощи прачек и белошвеек, теперь просто за ними надо дальше ехать, вот и все, но как знать, сможет ли Эмерик проявить здравый смысл. И тут меня охватили более общие сомнения биологического характера – зачем спасать старого поверженного самца? Мы оба дошли до практически одной и той же черты, судьбы наши отличались, но их финалы стоили один другого. Теперь он окончательно заснул. Может, я не напрасно тут разглагольствовал и какая-нибудь молдаванка проберется в его сновидения. Он спал, сидя на диване с прямой спиной и широко открытыми глазами. Я понимал, что ни завтра, ни в ближайшие дни Эмерика не увижу, он пожалеет о своих откровениях, но к 31-му все же объявится, ведь нельзя же совсем ничего не делать вечером 31-го, ну, со мной-то такое уже несколько раз случалось, но мы с ним были не похожи друг на друга, я все же более устойчив к разного рода условностям. Итак, мне предстояли четыре дня одиночества, и я сразу сообразил, что птиц мне будет недостаточно, телевизора и птиц ни вместе ни поврозь мне будет недостаточно, и тогда я вспомнил о немце, и уже утром 27-го числа наставил на немца бинокль Schmidt & Bender, в глубине души я всегда подозревал, что во мне погиб полицейский, я хотел бы вмешиваться в жизни людей и разгадывать их тайны. Что касается немца, то я и не надеялся, что он хоть чем-то меня порадует, но я ошибся. Около пяти часов пополудни в дверь его бунгало постучалась маленькая девочка; ну, маленькая девочка – давайте называть вещи своими именами – это была брюнетка лет десяти с детским лицом, но на вид гораздо старше своего возраста. Она приехала на велосипеде, видимо, жила совсем неподалеку. Само собой разумеется, я сразу заподозрил что-то педофильское: зачем еще десятилетняя девочка будет стучаться к сорокалетнему мрачному мизантропу, вдобавок еще и немцу? Он, что ли, стихи Шиллера собирается с ней читать? Уж скорее покажет член. Кстати, он сильно смахивал на педофила, одинокий культурный мужчина лет сорока, неспособный на общение с окружающими, особенно с женщинами, подумал я, прежде чем до меня дошло, что обо мне можно сказать то же самое и описать меня ровно в тех же выражениях, я разозлился и, чтобы успокоиться, наставил бинокль на окна его домика, но он задернул занавески, и в тот вечер я больше ничего не узнал, разве только что вышла она от него часа через два и, прослушав сообщения на мобильнике, села на велосипед. На следующий день она явилась снова приблизительно в то же время, но на сей раз немец забыл закрыть занавески, благодаря чему я рассмотрел видеокамеру на треноге; мои подозрения подтвердились. К сожалению, как только девочка вошла, он заметил, что занавески раздернуты, подошел к окну, и комната исчезла из поля моего зрения. Потрясающий я приобрел бинокль, мне удалось в мельчайших подробностях разглядеть выражение его лица, он был в состоянии крайнего возбуждения, мне показалось на мгновение, что у него слюнки потекли; он, со своей стороны, я уверен, даже не заподозрил, что за ним наблюдают. Девочка ушла, как и накануне, часа через два. То же действо повторилось и на следующий день с той лишь разницей, что девочка, как мне показалось, прошла на заднем плане в одной футболке, с голой попой; правда, картинка была нечеткой и промелькнула слишком быстро, я навел фокус на лицо немца, меня терзала проклятая неизвестность. Удобный случай представился наконец утром тридцатого. Около десяти часов я увидел, как он уезжает, загрузив в свой внедорожник (коллекционный «дефендер», возможно модели 53-го года или что-то вроде того, этот кретин оказался не только мизантропом и, по всей видимости, педофилом, но к тому же еще и паршивым снобом, чем, интересно, его не устраивал обычный «мерседес», как у всех нормальных людей, у меня в том числе, нет, рано или поздно он за это заплатит, и очень дорого), короче, педофил (я не упомянул, что он выглядел как типичный немецкий профессор, немецкий профессор в отпуске по болезни или скорее в творческом отпуске, наверняка он собирался наблюдать за полярными крачками у мыса Ла-Аг на северо-западе Котантена или что-то в этом роде), в общем, он положил в багажник своего «дефендера» портативный холодильник, наверное, с одному ему известными банками баварского пива и полиэтиленовый пакет, надо думать, с сэндвичами, их ему хватит на полдня, и он, скорее всего, вернется часов около пяти, впритык к своему ритуальному свиданию, так что настало время действовать и разоблачить его. Все-таки я выждал час для верности, потом спокойно, прогулочным шагом, направился к его бунгало. Я захватил с собой ящик с инструментами первой необходимости, который всегда держал в багажнике, но немец не потрудился закрыть дверь, удивительно, какая доверчивость пробуждается в людях, приезжающих в Манш, они словно погружаются тут в некое мирное, туманное пространство, вдали от привычных людских целей и задач, вдали от зла в каком-то смысле, такое, во всяком случае, у них возникает впечатление. Мне пришлось все-таки включить компьютер, видимо, немец экономил электроэнергию, избегая даже спящего режима, очевидно, он убежденный эколог, зато пароля у него не было, с ума сойти, в наши дни у всех есть пароль, у шестилетних детей на планшете установлен пароль, что же он за фрукт? Все файлы были отсортированы в хронологическом порядке, по годам и месяцам, и в декабрьской папке хранилось всего одно видео, озаглавленное «Натали». Мне никогда не приходилось смотреть педофильские фильмы, я знал, что такое бывает, но не более того, и сразу понял, что его любительщина меня убьет, в первые же секунды он случайно наставил камеру на плиточный пол в ванной, потом перевел ее выше, на лицо девочки, девочка красилась, намазывая губы толстым слоем алой помады, слишком толстым слоем, залезая за контуры губ; затем она так же неумело, ляпая как попало, нанесла синие тени на веки, но это орнитологу явно очень нравилось, было слышно, как он бормочет «гут, гут», пока что это была единственная противная сцена. Потом он попробовал поснимать на отходе, точнее говоря, просто сам отступил с камерой, поэтому мне стала видна девочка перед зеркалом в ванной комнате, абсолютно голая, если не считать коротеньких джинсовых шорт, в которых она приехала. Груди у нее еще почти не было, угадывался лишь легкий на нее намек, некие посулы на будущее. Он что-то сказал, слов я не разобрал, но она тут же сняла шорты, села на табуретку в ванной, раздвинула ноги и начала водить себе большим пальцем, у нее оказалась вполне сформированная маленькая писька, совершенно гладкая, безволосая, я думаю, что на этом этапе педофил совсем распалился, и действительно, я слышал, как учащается его дыхание, да и камера подрагивала в его руке. Внезапно картинка изменилась, девочка появилась уже в гостиной, надев мини-юбку в шотландскую клетку. Она натягивала чулки в сеточку, пристегнув их к поясу с подвязками, – все это было ей великовато, наверное, он привез взрослые вещи размера XS, ну и так сошло, правда с трудом. Потом она нацепила крошечный топ, тоже из шотландской ткани, и правильно сделала, на мой взгляд: за неимением груди появился хотя бы какой-то ее прообраз. Далее последовал невнятный пассаж, он занимался поисками аудиокассеты и, найдя ее, вставил в кассетный магнитофон, я и не подозревал, что эти штуки еще существуют, в общем, снова винтаж, под стать «дефендеру». Девочка сидела сложа руки в ожидании начала. Наконец зазвучала песня, я не узнал ее, но она напоминала дискотечную музыку конца семидесятых – начала восьмидесятых, какая-нибудь Corona, возможно, но девочка отреагировала должным образом, она тут же принялась кружиться и танцевать, и вот тут мне правда стало тошно, но не от ее танцев, а от ракурса – он, скорее всего, присел на корточки, чтобы снять ее с низкой точки, и скакал вокруг старой жабой. Девочка, захваченная ритмом, явно испытывала неподдельное удовольствие, она то крутила юбкой, открывая орнитологу чудные виды на свою юную попу, то замирала лицом к камере и, раздвинув ноги, засовывала себе пальцы в промежность, затем в рот и долго сосала их, он все больше возбуждался, движения камеры стали совсем хаотичными, мне это все уже порядком надоело, но тут он наконец успокоился, поставил камеру на треногу и снова сел на диван. Девочка еще кружилась некоторое время под музыку, а он с обожанием смотрел на нее, он уже кончил – мысленно, я имею в виду, – оставался физиологический аспект, полагаю, он уже начал дрочить. Внезапно раздался громкий щелчок, и музыка заглохла. Девочка быстро поклонилась, с какой-то иронической ухмылкой, потом подошла к немцу и опустилась на колени у него между ног – он приспустил штаны, но не снял их. Камера так и осталась стоять на треноге, мне почти ничего не было видно, это нарушало все основополагающие принципы порновидео, любительского в том числе. Несмотря на нежный возраст, девочка, судя по всему, умело справлялась со своей задачей, время от времени орнитолог довольно похрюкивал, осыпая ее всякими нежностями вроде Mein Liebchen, в общем, мне показалось, что он очень привязан к этой девочке, вот уж чего я никак не ожидал от отмороженного немца. Ну вот так я и сидел, фильм подходил к концу, он, по моим расчетам, должен был вот-вот кончить, как вдруг послышался шорох шагов по гравию. Я мгновенно вскочил, сразу сообразив, что выхода у меня нет, я неминуемо с ним столкнусь, и это столкновение может оказаться смертельным, ему ничего не стоило прибить меня на месте и выйти сухим из воды – ну, вряд ли все-таки, но как знать. Открыв дверь, он дернулся, словно в каталептическом припадке, и задрожал всем телом, я понадеялся было, что он сейчас грохнется в обморок, но увы, он твердо стоял на ногах, только лицо его стало пунцовым. «Я вас не выдам!» – заорал я, чувствуя, что надо орать, что только отчаянный крик может спасти меня в этой ситуации, но тут же подумал, что он может не знать слова «выдать», и, проорав несколько раз подряд еще громче: «Я буду молчать! Я ничего никому не скажу!» – стал медленно пробираться к двери. Не прекращая орать, я развел руками, словно в знак невинности моих намерений; судя по всему, он не был склонен к физическому насилию, хорошо, если так, больше мне не на что было рассчитывать. Я незаметно продвигался вперед, повторяя уже немного тише, но, надеюсь, достаточно убедительно: «Я буду молчать! Я ничего никому не скажу!» И вдруг, когда я уже был чуть ли не в метре от него, вступив таким образом, возможно, в его личное пространство, не знаю, он отскочил назад, открыв мне доступ к двери, и я бросился в спасительный просвет, пронесся по дорожке и через минуту уже заперся у себя в бунгало. Я налил себе полный стакан грушевой водки и попытался собраться с мыслями: в опасности был он, а не я; его могут посадить на тридцать лет без права на досрочное освобождение, а не меня. Так что он здесь не задержится. Действительно, минут через пять я уже наблюдал – какой все-таки замечательный бинокль я купил, – как, запихнув вещи в багажник «дефендера», он сел за руль и отбыл навстречу неведомой судьбе.