– Что ты имеешь в виду? – Я знаю человека, который может достать фальшивые документы, – выпалила она вне себя от волнения. – Она уже их доставала для… ну, для евреев. Мне кажется, она поможет и тебе, тем более что она у меня в долгу. – Биргит, – Вернер с силой сжал её руку, – о чём ты говоришь? – Помнишь, как мы познакомились? Я была на собрании коммунистов. Там я её и встретила. Точнее, я встретила её ещё раньше, но… – Ты сказала, что пришла на это собрание из-за подруги, – перебил он. – Да, но потом пришла снова. – Биргит говорила быстрее и быстрее, будто это могло помочь ему скорее её понять. – Я ей помогала, и остальным тоже. Не то чтобы очень, это верно, но делала что могла. – Она решила, что пока не будет рассказывать ему о ночных вылазках. Только не сейчас. – Помогала… – Ты же видишь, что творится, Вернер! Ты сам видел, какие они гнусные. Я должна была что-то сделать. И к тому же Франц… – Франц? Ты имеешь в виду помощника твоего отца? – Да. Он еврей. И я помогла его спрятать. – Где? Биргит медлила, внезапно осознав, что всё может пойти не так. Вдруг Вернер лишь на миг поддался печали, только и всего? Вдруг он сочтёт своим долгом её выдать? Выдать Франца? Но нет, он не мог. Она ему доверяла. Она его любила. – В аббатстве Ноннберг. Там есть монахиня, которая нам помогает. Кунигунда, – добавила она на тот случай, если Вернер подумает, что это Лотта. Её сердце бешено колотилось, желудок скрутило в тугой узел. Что, если она совершила ужасную ошибку? Что, если она всё разрушила? Вернер мог рассказать кому-то о ней, о Кунигунде, обо всех её тайнах. – Ты же понимаешь, правда? – умоляюще прошептала она. – Ты должен. Ты теперь понимаешь, Вернер, что выхода нет… – Понимаю ли я? – У него вырвался не то всхлип, не то стон, он уронил голову на руки. Биргит в замешательстве и ужасе смотрела на него. – Биргит, – сдавленно прохрипел он, – как ты могла? Разве ты не знаешь, до чего это опасно? Если это выяснится, тебя отправят в лагерь, и это в лучшем случае. – Я знаю. – Ты вообще представляешь, что такое лагерь? Нет, конечно же нет. Ты не можешь представить. – Он поднял голову, встряхнул ею, вынул из кармана пачку сигарет. Биргит смотрела, как он закуривает, глубоко вдыхает дым; она не знала, о чём он думает. – Ты… ты злишься? – пробормотала она, разорвав мучительную тишину. – Ты же не… – Конечно, злюсь! Но не потому, что обожаю Гитлера или ненавижу евреев, как бы твоя семья обо мне ни думала, а только из-за тебя. Я не хочу, чтобы ты подвергала себя опасности, Биргит. Я тебя люблю. – Я знаю, что это опасно, – тихо сказала она. – Просто доверься мне. Я не говорю, что это легко… – Значит, ты готова отдать жизнь за помощника твоего отца? – В его голосе звучало скорее отчаяние, чем презрение. – Я готова отдать жизнь за благо человечества, – ответила Биргит. Вот что вынуждало её выбираться из дома среди ночи и стоять на страже, пока Ингрид подкладывала бомбы под поезда, воровала оружие и совершала другие противозаконные действия. Ей было очень страшно, но она понимала, что так надо. – Но ты прав, Вернер. Мы не можем утратить человечность. Вот что делаю я, чтобы её сохранить. Долгое время он молчал и курил, потом устало пробормотал: – Так вот зачем ты расспрашивала меня, где я бываю и что делаю. Чтобы передавать информацию этим коммунистам? Биргит молчала. – За это тебя совершенно точно убьют. Как предательницу. Меня, скорее всего, тоже. Почти наверняка. – Я никогда… – Она замялась, не зная, что сказать. – Мне очень жаль, – проговорила она наконец. – Ты же понимаешь, мне пришлось… Он не ответил. – Ты же не собираешься… – Она сглотнула, не в силах продолжать. Взгляд Вернера был полон тоски и боли. – Выдать тебя? Ты всерьёз думаешь, что я на такое способен, Биргит? – Я думаю, что ты хороший человек, – уверенно ответила она. – Хороший человек, втянутый в ужасную, чудовищную ситуацию. Не возвращайся туда, Вернер. Ты тоже можешь прятаться в аббатстве вместе с Францем… – Прятаться до конца войны? – Он смотрел на неё, не веря своим ушам. – А что потом? Гитлер намерен победить, чего бы ни стоила победа, и ты это знаешь. Даже сейчас я не сомневаюсь, что так оно и будет. – Всё, конечно же, изменится. Эта… эта бойня должна однажды прекратиться. – Значит, будет ещё хуже. – Вернер бросил окурок в окно, мрачно смотрел, как он падает на землю. – Я не вижу будущего ни для кого, Биргит, неважно, что случится. Победим мы или проиграем, мы в любом случае катимся в ад. – Значит, по дороге мы должны совершить столько добра, сколько сможем, – твёрдо сказала Биргит. Вернер лишь покачал головой, молча завёл машину и вновь вырулил на дорогу. Весь остаток пути до Зальцбурга никто из них не проронил ни слова. Глава двадцать вторая Лотта Январь 1942 Война шла. Она не могла не идти. Хотя монахини Ноннберга должны были быть выше мирских дел, Лотта и несколько других монахинь продолжали вечерами слушать радио в келье настоятельницы и пытаться отличить пропаганду от правды. В прошлом месяце в войну наконец вступили американцы, к облегчению и радости многих, хотя никто этого не признавал. Наверное, теперь, когда они были на стороне союзников, победа была лишь вопросом времени. Но Германия по-прежнему вела нескончаемую войну с Советским Союзом, а тем временем бомбардировщики союзников, по-видимому, обстреливали небо, хотя ни один из них не достиг Зальцбурга. Лотта слышала по радио о бомбах, падающих на Францию, а иногда и на Германию. Она могла лишь надеяться, что вскоре «летающие крепости» Соединенных Штатов будут господствовать в небе. Они ждали. Лотта продолжала выполнять свои обязанности, отдавать дань Сопротивлению и послушанию и пришла к выводу, что эти понятия более чем близки. Франц продолжал жить в аббатстве, другие приходили и уходили. Лотта понимала, что она не такая храбрая, как Кунигунда, но была рада и тому, что хоть чем-то ей помогает. Когда кто-то скрёбся в ворота, иногда именно она их открывала. Коммунисты, католики, беглые арестанты – кем бы ни были эти люди, имён которых Лотта не знала, она давала им приют и еду, а когда они уходили, молилась за них. В сентябре пришли несколько пациентов больницы, которой управляли сёстры милосердия; их должны были убить за их так называемую неполноценность. В октябре – дезертиры из вермахта, после Рождества – поляки, бежавшие от принудительных работ, которые были ничем не лучше рабства. Все они были разными, но все они нуждались в помощи, и как и настоятельница, Лотта вскоре тоже научилась видеть в них детей Божьих. Она научилась жить в постоянном страхе и даже, несмотря на этот страх, ощущать покой. А потом, в конце января, пришли гестаповцы. Лотта была в библиотеке, расставляла книги на полках, наслаждаясь тишиной, когда услышала громоподобный стук в дверь. Книга выскользнула из её пальцев, упала на пол, рассыпав страницы. Не шевелясь, Лотта прислушивалась к звукам: щёлканью засова, повышенному голосу сестры Винифред, крикам, стуку сапог. Минута, может быть, две прошло в оцепенении. А потом – крик и за ним тишина. Лотта на цыпочках подобралась к двери и в щёлку увидела, как Кунигунду уводят два гестаповца, двигаясь так быстро, что её ноги едва касались пола. Её намитка съехала набок, но лицо оставалось спокойным, взгляд – вызывающим. Она встретилась глазами с Лоттой и прошептала одно слово: Франц. Франц. Они пришли за Францем. Может быть, его искали прямо сейчас, а если нет, это должно было случиться очень скоро. Как только гестаповцы и Кунигунда вышли из аббатства, Лотта выбежала из библиотеки. Едва хлопнули двери машины и взревел мотор, она помчалась к келье настоятельницы. К удивлению Лотты, настоятельница спокойно собирала вещи. Несколько секунд Лотта, тяжело дыша, ошеломлённо наблюдала, как она укладывает буханку хлеба и флягу с водой поверх скрученных в рулоны, судя по всему, одеял и одежды. – Нам нужно немедленно увести его отсюда, – быстро сказала она, словно отвечая на вопрос. – Думаю, лучше всего будет вернуть его в дом ваших родителей, пока мы не решили, что делать дальше. – Но их уже подозревают в… – Ненадолго, лишь пока мы готовимся. Нам понадобится машина, водитель. Чем меньше людей об этом узнают, тем лучше. – Машина… – Лотта непонимающе уставилась на неё. Она чувствовала себя совсем глупой, но не понимала, о чём говорит настоятельница. Нужно увести Франца, конечно, но как? И куда? – Переправить его за границу, – объяснила она, считая швейцарские франки. – Это единственный выход. – Но это сотни километров! – Да, вам придётся ехать по просёлочным дорогам, и, наверное, ночью. Днём будете отдыхать. Лотта какое-то время смотрела на настоятельницу, прежде чем до неё дошёл смысл сказанного. – Нам? – Мне кажется, так будет лучше всего. Вы знаете Франца, и если вас остановят, монахиню и её спутников вряд ли будут допрашивать с пристрастием. И, конечно, Биргит тоже следует поехать с вами, поскольку у неё все необходимые связи. Она умеет водить? – По-моему, нет. – Мысли Лотты метались. Сопровождать Франца всю дорогу до Швейцарии? Эта поездка могла занять несколько дней, а опасность поджидала в любую секунду. – Почему я? – почти прохныкала она. Настоятельница ласково и сочувствующе посмотрела на неё. – А почему бы и не вы, сестра Мария Иосиф? Вспомните, что ответил Исаия на призыв Господа: «вот я, пошли меня». И мы должны быть такими же послушными, невзирая на опасности. – Да, я знаю, – с трудом проговорила она, понимая, что настоятельница права, и вместе с тем отчаянно желая, чтобы она была неправа. Чтобы нашёлся кто-то другой, кто угодно. – Вероятность ареста здесь для вас даже выше, чем по пути в Швейцарию, – тактично ответила настоятельница. – Так что всё к лучшему. Скажите, что едете в гости к родне матери. Она ведь из Тироля, да? – Да, из Ладиса, это неподалёку от Иннсбрука. – Это почти что на границе с Швейцарией! Замечательно, – настоятельница кивнула, закрыла сумку. – А теперь поторопитесь, дочь моя. Скорее идите в дом на Гетрайдегассе. – А Франц? – Он тоже туда пойдёт.