– Наверное, можно спросить Ингрид, – неуверенно предположила Иоганна, вытирая глаза и нос. Настоятельница протянула ей платок, и Иоганна взяла его, пробормотав слова благодарности. Она никогда не видела Ингрид и знала о ней только то, что рассказывала Биргит – что с ней можно связаться в кофейне на Элизабет-Фордштадт. До неё было не так уж далеко. – Да, пожалуй, это будет лучше всего, – сказала настоятельница. – Судя по тому, что мне известно – хотя это не так уж и много – она, скорее всего, может что-то знать. А пока… – она помолчала, подбирая слова, – наверное, для нас обеих будет лучше, если вы больше не станете сюда приходить. Иоганна отправилась на Элизабет-Форштадт, хотя уже стемнело. Район оказался ветхим – обшарпанные склады, фабрики и полуразрушенные многоквартирные дома. Улицы были пусты, если не считать нескольких человек, которые торопливо куда-то шли, стараясь никому не попадаться на глаза. Иоганна зашла в три кофейни с вопросом о том, можно ли поговорить с Ингрид, и только в четвёртой мужчина, стоявший за барной стойкой, кажется, что-то понял. – Я не знаю никого с таким именем, – безразлично ответил он, не встречаясь с ней взглядом, но Иоганна заметила в его глазах проблеск узнавания и приблизила своё лицо к его лицу, понизив голос до шипения. – Не сомневаюсь, что знаете. Не старайтесь это скрыть. Ингрид нам помогала, и если она хочет, чтобы мы вернули ей машину, ей лучше держать связь со мной. – Я не знаю ничего о машине, – тем же скучающим тоном ответил управляющий. – Зато она знает, – сказала Иоганна, хотя сильно сомневалась, что ей удастся получить машину обратно. Мужчина посмотрел ей в глаза с нескрываемой враждебностью. – Ничего я не знаю, – повторил он. – Заказывайте напиток или выметайтесь к чёртовой матери. К тому времени как Иоганна добралась до дома, её ноги и сердце горели от боли, пальто промокло от снега, и вся она промёрзла до костей. Когда она поднималась по лестнице, мать подняла на неё усталый взгляд и, увидев выражение лица дочери, даже не стала спрашивать, как дела. Иоганна рухнула в кресло, положила локти на стол. – А если мы так и не выясним? – спросила она в никуда. Мать, помешивая в кастрюле суп – неаппетитное варево из свиного жира и картофеля, плававших в жидком бульоне, повернулась и строго ответила: – Значит, мы никогда не выясним. – Не могу же я… – начала было Иоганна, но тут же поняла, что вопрос не в том, может она или нет. Ей нужно было это выяснить, вот и всё. Мать приняла новый удар судьбы с мрачной флегматичностью. Она уже пережила многое: двое её младших братьев умерли во младенчестве, всё детство она работала как могла на ферме отца, а в годы прошлой войны столкнулась с настоящей нищетой и голодом. Хедвиг Эдер научилась никогда не ждать ничего хорошего; все счастливые события она воспринимала с тревожной подозрительностью. Иоганна не хотела в этом быть похожей на мать, но сейчас, измученная страхом, чувствовала, что у неё может и не быть выбора. Спустя несколько часов, когда родители уже ушли спать и она тоже собиралась ложиться, в дверь вдруг постучали – не как обычно, а словно подавая сигнал. Её сердце подскочило к горлу, она рванула вниз по лестнице, отодвинула занавеску, но никого не увидела сквозь стекло, а открывать так поздно ей не хотелось. Вдруг она заметила сложенную бумажку, которую кто-то, очевидно, просунул под дверь. Дрожащими пальцами она развернула записку. В ней были всего четыре слова: Твои сёстры в Шанцлальме. На следующее утро Иоганна отправилась в Шанцлальм. Так местные жители называли Зальцбургскую тюрьму, большое квадратное здание в старой части города, рядом со зданием суда. Она даже не сказала матери, куда направляется, чтобы не встревожить её ещё больше, пока не удостоверится хоть в чём-то. Ингрид могла ошибиться. Иоганна предполагала, что наспех нацарапанная записка была от Ингрид, хотя не могла знать наверняка. Она ничего не могла знать наверняка. В записке, с болью отметила она, не было ни слова о Франце. Что это могло значить? Ингрид не знает, что с ним случилось, или он погиб? Но если бы он погиб, она, конечно, об этом бы сообщила. Мысли впивались в мозг Иоганны, разъедали его изнутри. Она до крови искусала губы, сгрызла ногти до основания. Но когда она поднималась по ступеням Шанцлальма, всё её тело наполнилось отчаянной, холодной решимостью. Швейцар впустил ее в тесный приёмный зал. Она позвонила в звонок. – Я ищу Биргит и Лотту Эдер, – сказала она с резкостью, за которой скрывался страх, когда к столу подошел человек в зелёной форме немецких правоохранительных органов. После аншлюса Федеральную жандармерию включили в их состав, а многие австрийские жандармы были уволены или заключены в тюрьму. – С ними что-то случилось? – вежливо спросил он, и Иоганна устыдилась своей резкости. – Я полагаю, их держат здесь, – ответила она. Поведение мужчины сразу изменилось. – Заключённым не разрешается принимать посетителей, фройляйн. Она сглотнула. – Пожалуйста… Я просто хочу узнать, здесь ли они. От них нет вестей уже две недели, а моей младшей сестре, Лотте, всего двадцать два. Мужчина чуть смягчился, вздохнул. – А почему вы думаете, что они здесь? Они были арестованы? – Я не знаю. Мне сказал один человек, что они могут быть здесь. – Поняв, что идёт по краю опасной территории, Иоганна тут же осеклась и беспомощно пожала плечами. – Прошу вас… Я не знаю, что случилось, и мама вне себя от беспокойства, а отец нездоров. Мы просто хотим узнать. Мужчина колебался. Вид у него был недовольный. Наконец он неохотно буркнул «Ну хорошо» и вынул из-под прилавка тяжёлую бухгалтерскую книгу в кожаном переплёте. Открыв её, Иоганна увидела список, выведенный каллиграфическим почерком, так любимым нацистским режимом. Мужчина повёл пальцем вниз по странице, и Иоганна затаила дыхание. Его лицо напряглось, он почти чопорно поджал губы. У неё упало сердце. – Да, они здесь. Их привезли сюда из Иннсбрука три дня назад. – Он поднял взгляд, сузив глаза и неприязненно скривив рот. – Они осуждены за укрывательство и подстрекательство к побегу лица еврейской национальности. – Ой… – Иоганна была слишком убита горем, чтобы пытаться скрыть свои чувства. – Я не… это… а с ним что случилось? – Я не сказал, что это мужчина. – Я… просто так подумала. Это… неважно, – каждое новое слово давалось ей мучительнее предыдущего. – С ним разберутся, – сухо ответил мужчина, закрывая книгу, и она не могла думать о том, что он имеет в виду. Она не могла сломаться прямо здесь, в помещении тюрьмы. – Прошу вас… мои сёстры… мне можно с ними увидеться? Или хотя бы передать посылку? – Посылку можете, – так же раздражённо буркнул он. – Хотя не знаю, сколько их тут продержат. – А что будет потом? Будет суд? Сержант пожал плечами, и паника охватила Иоганну, впившись когтями так глубоко, что несколько секунд она не могла дышать. – Прошу вас! – Она едва не задыхалась, наклоняясь к нему через стол, шепча эти слова, хотя даже не знала, о чем именно просит. – Больше я вам ничего не могу сказать, – так же холодно, без малейшего сочувствия ответил он. – Хорошего дня, фройляйн. Иоганна медленно вышла из здания тюрьмы и спустилась по ступеням на Рудольфсплац, не зная, куда идти и что делать. Она не могла вернуться домой, к родителям, ничего не выяснив, и всё же понятия не имела, как узнать хоть что-нибудь. Потерянная, опустошённая страхом и горем, не зная, куда идёт, и просто переставляя ноги, она брела по улице. Дул ледяной ветер, падал мокрый снег. Минут пятнадцать спустя она поняла, что идёт к Элизабет-Форштадт, сама того не сознавая. Ингрид была единственным человеком, который мог что-то знать. Когда она вошла в кофейню, за барной стойкой стоял тот же мужчина, что и в прошлый раз. Он отвёл взгляд и нахмурился. Дрожа от холода, отряхивая снег с пальто, Иоганна вслед за официантом прошла к столику. Она слишком устала, замёрзла и была измучена горем, чтобы пререкаться с управляющим, так что заказала кофе меланж, сняла мокрое пальто и шарф, повесила их на спинку стула. Когда она в последний раз обедала одна и было ли это хоть когда-то? На работе её обед состоял из кусочка ржаного хлеба, смазанного тонким слоем паштета, который она съедала прямо за столом, хотя другие секретарши часто выбирались куда-то вместе, посплетничать и покурить. Принесли кофе, и первые несколько секунд Иоганна непонимающе смотрела на чашку, словно этот предмет был ей незнаком. Хотя она не сомневалась, что он приготовлен из цикория или желудей, пенка выглядела густой и соблазнительной. И всё же она не могла отхлебнуть ни глотка. Она поняла, что плачет, лишь когда слёзы, скатившись по щекам, закапали на стол. Но даже тогда не смогла остановиться. Просто сидела, замерев, смотрела на чашку кофе и беззвучно рыдала. Может быть, думала она, ей уже не суждено больше увидеть сестёр. А Франц… он, скорее всего, погиб, но даже если каким-то чудом выжил, она ничем не сможет ему помочь. Мысли о том, что могло с ним случиться, где он мог оказаться, были невыносимы. Может быть, его застрелили на месте, в поле или при попытке бежать? Она представила его скорченное тело, кровавые пятна на снегу. А может быть, его арестовали и теперь допрашивали в какой-нибудь мрачной дыре; может быть, он, испуганный, кричит от боли, когда ему ломают кости? Желудок Иоганны скрутило. Она вздрогнула и отодвинула кофе. – Ну как, нашла их? Низкий голос и какое-то движение за соседним столом заставили её поднять голову, и она изумлённо заморгала, когда напротив неё села женщина. Ей было, судя по всему, чуть за тридцать, но в ней ощущалась зрелость, которой, как знала Иоганна, очень не хватало ей самой. У женщины были тёмные волосы и алые губы, и, несмотря на заляпанную рубашку и мужские брюки, она выглядела по-своему стильно. – Ингрид, – тихо сказала Иоганна. – Она самая. – Ингрид вынула из кармана сигареты, одну протянула ей. – Нет, спасибо, – начала было Иоганна, но тут же протянула руку. – Хотя почему бы и нет? – Она ни разу в жизни не курила, но ей показалось, что сейчас самое время начать. Ингрид хрипло рассмеялась, зажгла обе сигареты, глубоко затянулась и откинула голову назад. – Ну? – повторила она, выдохнув. – Ты их нашла? – Вы были правы. Они в Шанцлальме, – Иоганна тоже затянулась и с трудом сдержалась, чтобы не закашляться, когда дым наполнил её тело и у неё закружилась голова. Она чуть обмякла на стуле. Ингрид сочувственно склонила голову набок. – Мне очень жаль. – Мне разрешили отправлять им посылки. – Голос Иоганны дрожал. Она вновь затянулась, с силой вдохнула дым. – Как вы думаете, долго их там продержат? По лицу Ингрид промелькнула тень чего-то похожего на жалость, но она тут же отвела взгляд. – Что такое? – спросила Иоганна. – О чём вы не хотите мне сказать? – Я не знаю, сколько они пробудут в Шанцлальме, – медленно проговорила Ингрид, глядя в никуда, – но сомневаюсь, что они оттуда выйдут. – Вообще? – Хотя Иоганна думала, что такой приговор возможен, он всё-таки её поразил. – Помощь еврею в организации побега? В лучшем случае они до конца войны пробудут в трудовом лагере. – В трудовом лагере, – повторила Иоганна. Может быть, это было не так ужасно. – Так они их называют. – В голосе Ингрид послышались нотки горечи. Она стряхнула пепел с сигареты. – А правда заключается в том, что их заставляют работать до самой смерти. В буквальном смысле. Иоганна сжала обеими руками угол стола. – Откуда вы знаете? Ингрид посмотрела на неё, скривила губы.