* * * Вечером Сервас вернулся домой совсем без сил. Каждая минута допроса больно била по нервам, возвращаясь в памяти с пугающей четкостью. Напряжение и насилие, царившие на допросе, глубоко потрясли его. Так не должно было быть. Александра почувствовала, что с ним что-то не то, и спросила, что случилось, но Мартен не стал отвечать, сославшись на усталость. Спать он отправился рано, но так и не смог сомкнуть глаз. Опершись на локоть, всматривался в лицо женщины, спавшей рядом. Его жены. Во сне она была невинна и простодушна, как ребенок. Она спала на боку, сложив руки под левой щекой, длинные темные ресницы подчеркивали линии закрытых глаз… Сейчас это была совсем другая Александра, без той враждебности, горечи и подозрительности, что царили в их отношениях с недавних пор. Это была Александра времен их первого знакомства, та, кого он выбрал на всю жизнь. Мартен встал и вышел в гостиную, к открытому окну. Пять часов утра, небо над домом напротив уже начало светлеть, на маленькой улочке царил покой. Он сварил себе кофе, вернулся в гостиную, забрав с собой чашку, и поставил ее на подоконник. Потом закурил одну сигарету, за ней другую, да так и остался у окна, глядя на зарождающийся день и думая о человеке, который спал сейчас — или не спал — в камере. * * * В 9.30 утра Эрика Ланга снова привели в кабинет Лео Ковальского, и допрос продолжился. Минуты за три до этого шеф группы вошел в кабинет Серваса и предложил ему не присоединяться к ним. Несмотря на то, что начальник буквально излучал гнев, молодой следователь настаивал на том, чтобы участвовать в допросе. — Как пожелаешь, — бросил Ковальский ледяным тоном и вышел. Когда Мартен выходил из кабинета, чтобы присоединиться к группе, внутри у него все словно узлом завязалось. Манжен встретил его презрительным взглядом, Ко даже не посмотрел в его сторону, и только Сен-Бланка поздоровался как ни в чем не бывало. Сервас догадался, что Ланг провел скверную ночь. Землистое лицо и темные круги под покрасневшими глазами выдавали нехватку сна. Писатель полностью растерял всю свою вчерашнюю гордость и заносчивость. Мартен знал, что новые камеры для задержанных в подвале были гораздо чище камер в старом здании. Но и здесь бывали ночи, когда из-за пьяных, из-за мелких стычек по причине взыгравшего тестостерона и визга проституток с площади Байяр камеры превращались в настоящий человеческий зверинец, и уснуть там было почти невозможно. Для неподготовленных умов — в основном для обычных горожан, в чем-то не поладивших с полицией, — такое окружение при долгом общении вполне могло стать посвящением в ряды преступников. «Машина, чтобы сломить невиновных и ожесточить виноватых, — подумал Сервас. — Литургия из воплей, проклятий, произнесенных сквозь зубы, из отчаяния, опасности и страха». Он знал, что последний час перед допросом тяжелее всех и что сейчас Ланг почти благодарен Манжену за то, что тот вызволил его из этих катакомб и поднял в кабинет. Имел ли писатель право на отдельную камеру или у Манжена хватило наглости поместить его в общую? — Ну, как прошла ночь? — поинтересовался Ковальский. На этот раз Ланг даже не отозвался. Он сидел в позе полного подчинения, ссутулившись и зажав в коленях руки. — Похоже, сервис в номерах оставляет желать лучшего, — продолжил шеф группы, закуривая новую сигарету. — Хочешь закурить? Ланга передернуло. Он помолчал, взвешивая «за» и «против» и явно соображая, нет ли тут ловушки. Потом все-таки согласился. Ковальский вытащил пачку «Голуаза», зажег вторую сигарету и протянул ее писателю. Сервас заметил, с каким наслаждением тот, закрыв глаза, сделал первую затяжку. — Мы проверили твои банковские счета. И обнаружили некоторые странности. Ланг открыл глаза. — Вот уже четыре года ты каждый месяц снимаешь крупную сумму наличными. И сумма эта каждый год возрастает. С тысяча девятьсот восемьдесят девятого года она более чем удвоилась. — Я трачу свои деньги так, как мне нравится. — Интересно, что ты поставил рядом два слова: деньги и нравится[15], не находишь? Ведь ты же писатель и, несомненно, очень тщательно подбираешь слова… Почему ты их убил? — вдруг спросил Ковальский. — Потому что они тебя шантажировали? Ланга словно слепень ужалил. — Я их не убивал, — ответил он слабым голосом. — И эти деньги ты снимал для них, ведь так? И нынче ночью ты снова от нас «отделался». Ты никогда не прерывал с ними контакт. И это из-за денег ты подошел, когда они гуляли с Ролленом. И именно по этой причине ты попросил Роллена отойти… Правой рукой Ко открыл один из ящиков стола и порылся в нем. Когда рука снова показалась на свет божий, в пальцах у нее покачивался деревянный крестик. — Узнаешь? Ланг отрицательно помотал головой. — Уверен? А вот я думаю, что узнаешь. Это тот самый крестик, что был на шее у Амбры, когда ее нашли, тот самый, что ты на нее надел… Платья, крестик… Лицо у Ко смягчилось, и он одарил писателя почти сочувственной улыбкой. — Ты убил их и при этом подумал, что, если воспроизведешь сцену из своего же романа, тебя заподозрят в последнюю очередь. Что же такое произошло, после чего они начали тебя шантажировать? Амбра была девственницей, значит, ты изнасиловал ее младшую сестру? Так или не так? Что произошло? Сервас увидел, как у Ланга дернулось вверх-вниз адамово яблоко: он нервно сглотнул. — Это так, Эрик? Горячо, верно? Ковальский не сводил с писателя глаз. Сервас помимо воли подался вперед. Он буквально спиной чувствовал возникшее напряжение. — Скажи, что горячо, Эрик, — не унимался Ковальский. — Ну, давай, облегчи душу. Теперь все глаза нацелились на Ланга. И вдруг словно взорвалась целая цепь петард. Раздался громовой хохот. Раскатистый и оглушительный. Полный дерзости и всемогущей уверенности. Запрокинув голову, Ланг хохотал во всю глотку. Потом повернулся к полицейским, расплылся в широкой улыбке и сделал вид, что аплодирует. — Славное доказательство, — сказал он восхищенно. — Мои комплименты! Черт возьми, меня пробрало до дрожи… Видеть вас в таком состоянии… Вы что же думаете? Что ночь в вашей камере в компании с животными и пара оплеух от этого кретина заставят меня расколоться? Серьезно? Господа, вы и вправду меня настолько недооцениваете? Он покачался на стуле взад-вперед. Глаза его сверкали, и Сервас подумал, что этот человек спятил, но в то же время рассудок его абсолютно ясен. — Давай я с ним разберусь, — сказал Манжен. — Заткнись, — отозвался Ковальский и, не мигая, пристально поглядел на Эрика Ланга. — Ты только что нажил себе врага, и врага смертельного… Это ты понимаешь? — Потому что на этот раз у вас ничего не вышло? — Я не собираюсь тебя выпускать, мои зубы уже впились тебе в ногу, чувствуешь? И я не перестану искать доказательства, что это ты их убил. Так что ты пропал, Ланг… — Ко! — раздался за дверью чей-то голос. Все глаза устремились на командира отделения жандармерии, который появился на пороге. По выражению его лица все поняли: что-то случилось. — Что такое? — спросил шеф группы. — Нашли Седрика Домбра. — Жандарм выдержал драматическую паузу. — Он повесился. У себя в комнате. И оставил предсмертную записку, где признается в двойном убийстве. И еще пакет с одеждой девушек. На пакете он написал: «Родителям»… Глава 16, где поставлена последняя точка Мне не страшно. Сейчас утро. Повсюду тишина, повсюду сумрак, и снаружи, и внутри. Все еще спят. Тем лучше. Сегодня их ожидает забавное открытие… Изящная красавица Амбра, наивная и простодушная Алиса, бедные загубленные души: с каждым утром ваша любовь становилась все нежнее. Но так надо, я должен вас убить. Не сердитесь на меня, так было предначертано. Только что занялся день, настоящий погожий день. Дождь наконец прекратился. Прекрасный день, чтобы уйти. Потому что теперь настала моя очередь. Ты ведь понимаешь, что такой день выпадает нам только однажды, правда, Эрик? И что я сделал это для тебя. Единственно и исключительно для тебя. Внимание, которое ты им оказывал, было так же невыносимо, как полное безразличие ко мне. Откровенно говоря, я заслуживал лучшего. Я всегда был твоим самым горячим поклонником. Держу пари, что с сегодняшнего дня я займу в твоих мыслях то место, которого заслуживаю. Твой фанат номер один, навсегда преданный тебе, Седрик. — Мне нужна графологическая экспертиза, — резко бросил Ковальский, прежде чем отдать записку эксперту. — Охранник сказал, что дверь была распахнута настежь. Его, проходя мимо, увидел один из студентов и поднял тревогу. Ко внимательно посмотрел на командира жандармов, который только что доложил обстановку, и поднял глаза на мертвого. Парень повесился на двух трубах, которые шли под самым потолком, спиной к желтой стене, и ноги его не доставали до пола всего каких-нибудь четыре сантиметра, и ни сантиметром больше, а до конца веревки — сантиметров девять. «Вот что называется использовать все пространство, какое имеется», — подумал Сервас. Сверкнувшая молния на миг подсветила студента снизу, и на эту долю секунды показалось, что он парит в воздухе, как Дэвид Копперфилд, и на потолок проецируется его тень. Не дожидаясь судмедэксперта, Ко ощупал ноги трупа сквозь брюки. — Он повесился совсем недавно, — сказал он. — Окоченение пока не наступило. — Убийство это или самоубийство, но что касается этого парня, у Ланга железное алиби, будь оно неладно, — буркнул Манжен. Сервас ничего не сказал. Он знал, что его мнение в группе никого не интересует. Вспомнил фотографии трупов, смертельный ужас студента в подвале медицинского факультета и того, «кто будет к нему беспощаден, если он проговорится». Была ли в этом хоть крупица правды? Но он видел глаза Домбра в этот момент: в них светился абсолютно искренний страх. Где-то в самой глубине сознания Мартен чувствовал, что они что-то упустили и в пазле не хватает одного элемента. Однако Домбр вместе с запиской оставил как дополнительную улику большой прозрачный полиэтиленовый пакет с одеждой девушек. «Если уж ты такой большой фанат, то где твои книги?» — сказал себе Сервас. Правда, на этажерке стояли «Первопричастница» и еще несколько других томиков, но он не помнил, чтобы видел их, когда впервые вошел в эту комнату. Конечно, он мог и не обратить внимания, но, с другой стороны, как вообще можно пропустить такую деталь? Стало быть, все так и закончится? Самоубийство налицо, признание имеется: конец истории? — Найдите мне номер телефона родителей, — приказал Ковальский. — Надо с ними встретиться прежде, чем набежит пресса…