— «Я уверен, что твое тело нежное, теплое и податливое», — прочел он, и сигарета при этом двигалась у него в губах. — О боже! — вскричал Манжен. — Черт побери, у меня встал! Ланг обратился к Ко: — Вы не могли бы сказать вашему неандертальцу, чтобы он заткнулся? Наступившая тишина угрожающе вибрировала, как зловещая волна, предвестница надвигающейся бури. Примерно секунду Ковальский и Манжен глядели друг на друга, потом шеф сделал тому знак. Сервас видел, как расширились глаза Ланга, когда Манжен встал и медленно обошел стол. С него разом слетел весь рыцарский дух. — Не делайте глупостей, Ковальский. Отзовите своего сторожевого пса. Подумайте о том, что мэтр Ногале… Оплеуха была такой силы, что даже Сервас вздрогнул. Ланг слетел со стула и покатился по полу, закрыв рот ладонью. Из его нижней губы капала кровь. — Черт, да вы все тут больные! — Сядьте, — приказал Ковальский. — Мой копчик! Вы за это ответите! Манжен снова подошел к Лангу. Писатель поднял руки. — Ладно, ладно, я… Но Манжен уже ударил. Тяжелым кулачищем по самой макушке. Ланг сморщился от боли и поднес руки к голове. Верзила-сыщик схватил его за воротник, и тот с треском порвался. Прежде чем вернуться на место, Манжен с такой силой впечатал писателя в стул, что тот чуть не развалился. Смертельно побледнев, Ланг мотнул подбородком в сторону великана. — Ваш коллега, вот этот, еще пожалеет о своем поступке. Клянусь, что вы все у меня… — Вернемся к тому, чем ты занимался в ночь с четверга на пятницу, — бесстрастно сказал Ковальский. — Вы поняли, что я вам сказал? — рявкнул разъяренный Ланг. Сен-Бланка, похоже, чувствовал себя неловко. Манжен был доволен собой. Ко — безразличен. И Сервас не знал, как себя повести в этой ситуации. Он только что присутствовал при сцене, полностью оправдывающей отношение к полиции студентов, к которым он себя до недавнего времени причислял. Он наблюдал такие сцены и не раз открыто осуждал их, когда находился в противоположном лагере. Что же, теперь поступаться своими принципами под тем предлогом, что он зачислен в полицию? Закрыть на все глаза и сказать себе, что Ланг сам напросился? На месте преступления, для тех маленьких людей, на которых нападали из-за нескольких тысяч франков, Сервас был полицейским. А вот перед превышениями полномочий, профессиональным насилием и произволом он все еще был студентом. — Я хочу сказать, что не одобряю того, что здесь произошло, — вдруг выпалил он. В комнате повисла тишина, тяжелая и плотная, как ртуть. Манжен, тоже закуривший сигарету, усмехнулся сквозь завесу дыма, словно напоминая: «А я ведь вам говорил…» — В самом деле? — произнес Ковальский, и лицо его стало бесстрастным, как у мертвеца, а голос сделался опасно слащавым. — Вы не можете… — начал Сервас. — Заткнись. Еще одно слово — и я вышвырну тебя из группы. А после этого ты всегда сможешь попросить дядюшку найти тебе местечко. Холодный и жесткий тон этой реплики подействовал как пощечина. Теперь и Манжен, и Ковальский станут относиться к нему с одинаковым отвращением. Сен-Бланка уткнулся в свои записи. И в этот момент Сервас понял, что только что скатился в группе на последнюю ступень иерархии, что было равносильно тому, чтобы стать для них неприкасаемым или прокаженным. — Мне очень хотелось бы, чтобы ты рассказал нам, что делал в ночь с четверга на пятницу, — сказал шеф группы Лангу все тем же ледяным тоном. — И советую тебе усилиться. Потому что в этой комнате есть по крайней мере двое, у кого руки чешутся врезать тебе еще разок. Сервас заметил, что Ланг вспотел: под мышками у него расплылись два темных пятна. — С какого часа по какой? — спросил он. — Начиная с девяти вечера, — ответил Ковальский. Писатель задумался. — С двадцати одного часа до двадцати трех включительно я смотрел фильм на видеомагнитофоне. Кассета должна быть еще там. — Какой фильм? — «Мой личный штат Айдахо»[14]. Ковальский встал и вышел, не сказав ни слова. Сервас понял, что он отправился навести справки о результатах обыска: была ли кассета в магнитофоне. Может, заодно и хотел показать писателю, что теперь он, Ко, — единственный заслон между ним и разгневанным Манженом. А тот не сводил с Ланга глаз, пока шеф отсутствовал. — Итак, что было дальше? — сказал Ковальский, снова войдя в кабинет. Он закурил еще одну сигарету. — Дальше, с двадцати трех до двух ночи я работал над новой книгой. Около полуночи позвонил своему издателю, и мы проговорили почти двадцать минут. — В полночь? — Да. Можете проверить. Ковальский и Сен-Бланка что-то отметили для себя. Ланг поскреб себе ноги сквозь брюки. В тесном кабинете, где сидели пять человек, становилось очень жарко. — Я хочу пить, — сказал вдруг Манжен. — Кто-нибудь еще хочет? Все, один за другим, ответили согласием. — Можно мне попросить «Кока-колы» или стакан воды? — спросил Ланг. Манжен никак не отреагировал. Он вернулся с питьем, все освежились и снова закурили, сидя напротив задержанного, у которого по лицу катились крупные капли пота. Под потолком повисло густое облако дыма. — И никто не заходил? — допытывался Ковальский, отставив в сторону запотевшую бутылочку пива. — Нет, — отвечал Ланг, тяжело дыша открытым ртом и переводя глаза со стакана воды, к которому пока никто не прикоснулся, на пачку сигарет. — «Ягуар Даймлер Дабл Сикс» — твоя машина? — Да. — Когда ты ее в последний раз заправлял? Ланг нахмурил брови и провел языком по пересохшим губам. — Не помню. Недели две тому назад… — Какой был день недели? — Я же вам сказал… — Постарайся вспомнить. Из голоса шефа группы разом улетучились все интонации спокойной беседы. Ланг задумался. — Во вторник, на автостраде, на въезде в Париж. — В какой зоне? Ланг посмотрел на них усталым взглядом и ответил. Ковальский сделал пометку. Отпил еще глоток. Отставил бутылку. Прищелкнул языком. — Сколько раз ты выезжал с того времени? — Вы шутите? — А что, похоже? Ланг дважды принимался перечислять, сколько раз. Ковальский тщательно записывал малейшую информацию в блокнот. — Ты уверен, что ничего не забыл? — Да. — Ты недавно ездил на остров Рамье? — Нет. — Ты недавно навещал Амбру и Алису? — Нет. Ко посмотрел на часы и повернулся к Манжену. — На сегодня все. Проводи его в камеру. Продолжим завтра утром. — Но, черт возьми, вы не можете меня бросить вот так, без еды и питья, — запротестовал Ланг. — Это противоречит всем правилам… Ковальский взял стакан с водой, к которому пока никто так и не прикоснулся, и отпил глоток. Потом плюнул в стакан и протянул его писателю.