* * * — Ладно, хорошо, — произнес Ковальский с таким благодушным видом, словно собирался посидеть с друзьями за шашлычком. — Так откуда мы начнем: с того, чем вы занимались в ночь убийства, или с вашего вранья в тот день, когда мы к вам приходили? Выбирайте сами. Ланг сидел напротив них. Лицо его не выражало абсолютно ничего. Ковальский положил ноги на стол, скрестил на затылке руки и балансировал на двух ножках стула. За окном наступила ночь. — С какого вранья? — Люк Роллен, тебе это имя о чем-нибудь говорит? Ланга перекосило — не то от неожиданного «ты», не то от услышанного имени. — Так говорит или нет? — Да… — Вот так так! Так, значит, ты уже давно не встречался с сестрами Остерман, как утверждал тогда в гостиной, а? Ланг помедлил, потом улыбнулся. — Ну и что? Подумаешь, ну соврал. Но это еще не делает из меня убийцу. Все это он произнес с насмешкой, и Сервас услышал, как рядом с ним вздохнул Манжен. — Эту арию мы уже слышали, — спокойно ответил Ко. — И я тогда тебе ответил, что невиновного это из тебя тоже не делает. — А можно перестать «тыкать»? — поморщился романист. — Мы пока недостаточно для этого знакомы, инспектор, и меня это «тыканье» пугает. — Почему ты соврал? — продолжал Ковальский, не обратив никакого внимания на реплику. Ланг поднял глаза к небу и развел руки в притворном раскаянии. — Признаю?, я свалял дурака. Но тогда у меня было только одно желание: поскорее от вас избавиться. Если б я ответил, что недавно виделся с Амброй, я навлек бы на себя еще целый залп вопросов. А я торопился. А поскольку я не имею ко всему этому ни малейшего отношения, то сказал себе, что большой беды не будет, если все немного упростить и сократить. — Упростить? Но ты ничего не упростил, Ланг, ты просто соврал. А соврать полиции — это правонарушение. — Правонарушение, но не преступление, — уточнил писатель. Рядом с Сервасом снова раздался вздох Манжена. Он повернул голову и увидел, что тот одну за другой терзает свои огромные пятерни. — Ты не прекращал контакта с обеими девушками, ведь так? — терпеливо спрашивал Ко. Ланг жестом дал понять, что ничего подобного. — Да нет, вовсе нет. Прошлым летом я получил письмо от Амбры, и это было первое письмо за много лет. Она писала, что собирается переехать в кампус на острове Рамье, и теперь мы будем… в некотором роде соседями. — Письмо еще у тебя? — Нет, я его выбросил. — Почему? — Ну, скажем так, я не коллекционер. — Но ты на него ответил? — Да. Ковальский поднял бровь, приглашая его продолжать. — Она хотела увидеться. Я согласился… Мы встретились в кафе «Чунга», что на дороге в Нарбонну, знаете? «Любимое злачное местечко местных студентов», — подумал Сервас. — И?.. Ланг заговорил чуть медленнее: — Она ничуть не изменилась. Это была все та же Амбра, маленькая грешница, все та же сумасбродка… О, Амбра — мастер соблазнения. Она обожала играть с мужчинами, это был ее конек. И поверьте мне, она умела их разогреть. Она умирала от желания трахнуться, а на самом деле была на это не способна… — Он непристойно усмехнулся и продолжил: — Эта девчонка была настоящая бомба замедленного действия. Рано или поздно с ней что-нибудь должно было случиться. — Она ведь была уже совершеннолетняя, — тихо сказал шеф группы, вернув стул на четыре ножки и наклонившись к Лангу, — так что тебе мешало ее трахнуть? И «тыканье», и тон, и лексика — все было нужно, чтобы вывести писателя из себя. Веки Ланга сузились, и сквозь щелки в сторону сыщика сверкнул змеиный взгляд. Потом на лице снова заиграла улыбка. — Вы действительно верите, что я могу угодить в такую грубую ловушку, инспектор? Кроме шуток?.. Это было частью игры, которая все время между нами происходила: разогревать друг друга, прекрасно зная, что это ни к чему не приведет. Сервас услышал, как Манжен заерзал на стуле; затем произнес: — Это должно было вызывать чертовское недовольство, фрустрацию. — У вас — может быть… Следователь привстал со стула, но Ковальский крепко сжал ему руку и заставил сесть. Ланг повернулся к шефу группы. Друг напротив друга оказались два доминирующих самца. — После этого ты еще встречался с Амброй? — Вы прекрасно знаете это, ведь мальчишка меня опознал. — И что вы сказали друг другу? — Она написала мне письмо, что встретила другого, он милый, добрый и относится к ней с уважением. Некто милый и добрый… Но я-то знаю, что Амбра не любит милых и добрых, ей нравятся плохие мальчики с червоточинкой. — При этих словах Ланг провел языком по верхней губе. — В том же письме она писала, что… всякий раз, когда тот парень целовал ее и прижимался к ней, она думала обо мне… а когда просила его сжать ей руками шею, представляла себе, что это я хочу ее задушить… Он боялся ее ударить, но она уверена, что я-то уж точно отвесил бы ей оплеуху, не раздумывая. Встретив их тогда на улице, я подошел к ней и сказал, чтобы она перестала посылать мне по почте свои жалкие фантазии. Сервас вспомнил, что сказал Люк Роллен: он ни разу не прикоснулся к Амбре. — Но ведь на самом деле это тебе было не так уж неприятно, — словно подсказывая, произнес безразличным тоном Ковальский. Как и следовало ожидать, Ланг скорчил гримасу. — Разве тебя не нервировало, что у нее есть парень? — А что меня должно было нервировать? Что он — полное ничтожество? Вы его рожу видели? — А ты себя не спрашивал, что она в нем нашла? Не чувствовал себя униженным, что твоя самая большая поклонница увлеклась таким лузером? А может, она с ним связалась, чтобы заставить тебя ревновать? Что ты на этот счет думаешь? Ланг коротко рассмеялся. — В таком случае она просчиталась. Сколько еще раз повторять: с этой точки зрения Амбра меня не интересовала. — В самом деле? — Послушайте… я признаю, что у меня и воображение, и внутренняя жизнь богаче среднего уровня. И в фантазиях нет никакого порядка… Тут он подался вперед, и Сервас уловил в его голосе раздражение. Кожа писателя блестела, словно ее покрыли тонким слоем жидкой пудры. — Представьте себе, если сможете, множество темных комнат, где происходят почти все мыслимые и немыслимые сексуальные игры: свальный грех, садизм, анальный секс, жестокий секс с истязаниями, ондинизм[13], ролевые игры… В этом здании Ментальный лабиринт полон сокровищ… Что там за двери, что за закоулки, господа… Когда вы располагаете таким изобретательным, таким творческим умом, как у меня, повседневная жизнь покажется вам бледной. На его лице появилась высокомерная усмешка, больше похожая на оскал. — Я не собираюсь читать вам курс психоанализа, но не уверен, что все здесь присутствующие когда-либо слышали о понятии «Я», о персональном сознании и о понятии «Сверх-Я», — продолжал Ланг, пристально глядя на Манжена, и Сервас понял, что он нащупывает слабое место в группе, куда можно было бы ударить, чтобы ее разделить. — Скажем так, «Я» царит на вершине ясно, сознательно и добровольно. «Я» — это сама наша личность, оно позволяет нам познать самих себя. А внизу находится наше подсознание, наши неосознанные стремления. Сильное, царственное «Я» спокойно и беспристрастно оценивает их и либо принимает, либо сознательно отвергает. Слабое «Я» боится своих неосознанных стремлений и старается их подавить. Так возникают неврозы: тревожность, агрессивность, чувство вины. Но существует еще «Сверх-Я», несгибаемое, суровое, всегда выполняющее роль судьи, цензора. Как правило, оно является продолжением авторитета родителей, общества, религии. Миллиарды человеческих существ на этой планете ему подчиняются, они не способны на малейшую внутреннюю свободу, на свои суждения и мораль. — Ты часто мастурбируешь? — вдруг, ухмыльнувшись, вставил Манжен, и Ланг, перед тем как шаловливо ему подмигнуть, бросил на него убийственный взгляд. — Что за смешной тип, — сказал он, как бы ни к кому не обращаясь. У Серваса промелькнула шальная мысль: напряжение в этой комнате достигло того предела, что стало просто невыносимым, и взрыв может произойти от малейшей искорки. — О’кей, господин интеллектуал, — сказал Ковальский. — Ты сейчас опустил нас ниже плинтуса, но чего ты собирался этим добиться? Сервас заметил, что «тыканье» постепенно начало размывать защиту Ланга, и он каждый раз закусывал губы. Однако улыбка неизменно возвращалась на его лицо. — У меня нет нужды спать с девчонками, чтобы удовлетворять свои неосознанные стремления… Вот что я хотел до вас донести. — Тогда как ты объяснишь свои письма? — Я уже говорил, что девушки были блестящие, интересные и очаровательные. Ковальский вытащил пачку сигарет и закурил одну. Потом опустил глаза на разложенные на столе письма.