Ланг пожал плечами. — А что толку? Это наверняка какие-нибудь придурки, что притаились за своими компьютерами или телефонами. У них пошла явная фиксация на моих книгах, и фантазия разыгралась до галлюцинаций… Как сказал Фрейд, изначально слова были составной частью магии, и они сохранили былое могущество. Словом можно кого угодно сделать счастливым или несчастным, увлечь или убедить, слова вызывают эмоции и позволяют людям влиять друг на друга. Это знает каждый писатель. Эти придурки и пытаются былое могущество слов обратить против меня, но вовсе не собираются привести угрозы в исполнение… — Капитан, — раздался чей-то голос. Сервас обернулся. Посередине комнаты стояла Фатия Джеллали и подзывала его рукой. Он встал и подошел к судмедэксперту. Она наклонилась к самому его уху. — Амалия Ланг под платьем первопричастницы была совершенно голая, и я полагаю, что перед самой смертью у нее был сексуальный контакт. Мартен медленно вернулся на свое место и посмотрел на Ланга. — Ваша жена, — сказал он тихо. — Под ночной рубашкой у нее было надето платье первопричастницы, как в вашем романе… И она была… голая под платьем. У вас был сексуальный контакт с супругой в эту ночь? Ланг помолчал. — Ну, просто… интимная игра… Фантазия, если хотите… — После того, что произошло в девяносто третьем? — вскинулся Сервас. — И вас это не смущает? Он увидел, как вздрогнул Ланг. Глаза его вдруг сузились и сверкнули, когда он посмотрел на сыщика. — А что вы знаете о девяносто третьем годе? — Дело первопричастниц: я был в той бригаде, что вас допрашивала. — Вы? Эсперандье и писатель оба напряженно уставились на Серваса. — Да, я. Прежде чем заговорить, Ланг еще раз внимательно в него вгляделся. — Да, теперь я припоминаю… У вас тогда были длинные волосы, совсем как у студента… — Он немного помолчал и продолжил: — Вы тогда единственный вступились за меня, когда этот тип меня ударил. У него в голосе зазвенел гнев. Значит, он ничего не забыл… И бешенство сидело у него внутри все это время. — Вы не находите это странным? — сказал Сервас. — Прошло двадцать пять лет, а мизансцена все та же… Ланг снова вздрогнул. — К чему вы клоните? Я же вам уже сказал: это не имеет никакого отношения… Просто интимная игра между нами. Сексуальная игра, — прибавил он. — И в эту… игру… вы играли часто? — Очень редко… Если вы читали роман, то знаете, что героиня любила заниматься любовью с другими мужчинами, а не с мужем, в платье, которое она надевала на первое причастие, а потом хранила в шкафу. За что муж ее и убил, и на ней тогда было ее первопричастное платье. На самом деле это все моя фантазия… И я не спрашивал себя, почему: такие вещи необъяснимы. Сексуальность — континент неизведанный, капитан. Некоторым мужчинам нравится переодеваться женщинами, некоторым женщинам нравится заниматься любовью в автомобиле, на парковке или на пляже перед другими мужчинами. Но какое отношение все это имеет к взломанному окну и к смерти моей жены? Это… Это мои змеи убили ее, капитан… Не пытайтесь забираться так далеко: если кто за это и в ответе, то только я. Каждая черточка его лица выражала неизбывную боль. Либо Эрик Ланг заслуживал «Оскара», либо был искренен. И Сервас вдруг припомнил маленький урок глубинной психологии, который писатель преподал им когда-то, будучи под арестом. Он снова посмотрел на листки с угрозами и сказал: — Нам придется конфисковать ваш компьютер. И нам будут нужны ваши логин и пароль для доступа в Фейсбук. Вы пользуетесь еще какими-нибудь соцсетями? — Твиттер, Инстаграм. — Те, кто вам угрожал, проявились где-нибудь, кроме Фейсбука? — Нет. — В почтовом ящике ничего не было? — Нет. — Впечатления, что за вами следят, тоже не было? — Нет. — А анонимных звонков? — Были. Конечно. Наверное, всем звонят, с этими проклятущими телефонными вышками… — А среди ночи звонки бывали? — продолжал Сервас, вспомнив давнее дело. — Нет. — В общем, ничего, что вас встревожило бы? — Я уже говорил, у меня есть несколько странных поклонников. Но на том дело и кончается. Большинство читателей — люди вполне нормальные и уравновешенные. Скажите, а на этот раз вы меня тоже арестуете? — ядовито поинтересовался Ланг. — Я любил свою жену, капитан. Она была для меня самым дорогим и самым главным человеком. Не знаю, кем я стал бы без нее, но знаю точно, что ее убили мои змеи. Если б не эти проклятые рептилии, она была бы жива. Сервас выдержал его взгляд. Боль в потемневших глазах писателя сменилась яростью. Но то была ярость на себя самого. — Кто вам сказал, что ее убили змеи, а не удар по голове? «Как в девяносто третьем», — подумал он. — Я слышал, что говорила та брюнетка, — ответил Ланг. — Она ведь патологоанатом, верно? Она не верит в то, что удар был смертелен. Сервас подумал о словах специалиста по змеям. — Ваши змеи настолько агрессивны, чтобы искусать человека, который не движется и не представляет для них никакой опасности? — спросил он. Ланг покачал головой. — Инстинкт прежде всего подсказывает им бежать. Если жена не двигалась, они должны были оставить ее в покое и ползти своим путем. По крайней мере, так обычно поступает большинство из них… Одна из змей вполне могла укусить Амалию, если та упала прямо на них или очень близко от них. Но столько укусов — это… это просто непостижимо. Сервас вспомнил слова змеелова: «Я не понимаю, откуда взялось столько укусов». Может быть, кто-то натравил их на Амалию Ланг? Но как? И зачем? — Змеи ползали повсюду, — продолжил ее муж. — Мне пришлось распихивать их ногами, чтобы поднять ее и унести, но она уже не дышала. Я сделал ей… непрямой массаж сердца… но все было бесполезно. Тогда я запер дверь и вызвал помощь. Сервас представил себе, как Эрик Ланг делает непрямой массаж сердца мертвой жене, а вокруг ползают ядовитые змеи, и нервно сглотнул. * * * Они вышли из дома Эрика Ланга около восьми утра. Уже рассвело. Выйдя на улицу, Мартен сделал несколько шагов, остановился и вдохнул холодный утренний воздух, а потом закурил сигарету. Половина полицейских машин уже уехала, остальные все еще отбрасывали в небо лучи вертящихся фонарей. Он пытался хладнокровно проанализировать все, чему только что был свидетелем. Кое-что произошло уже очень давно, такой же ночью, и теперь прошлое снова возникло, явившись без предупреждения. То самое прошлое, которое он всеми силами старался позабыть и которое чуть не увело его в сторону от собственного призвания. Тогда следствие закончилось провалом, зашло в тупик, и в те времена ему была отведена роль мелкой сошки. Зато теперь он был в первом ряду, и от него зависело, как пойдет расследование. Теперь Мартен мог регулировать любое воздействие. Разве не все вместе мы делаем эту работу? Но вот способен ли он справиться со снова вынырнувшим прошлым, Сервас не знал. Может быть, надо ходатайствовать, чтобы его группу освободили от этого расследования… — А что там была за история? — спросил Эсперандье, поравнявшись с Мартеном. — Расскажешь? — За чашкой кофе, — ответил тот, докурив сигарету. Он сел в автомобиль, и они минут десять колесили по городу, пока не нашли открытый бар на Нарбоннской дороге. Сервас заказал маленькую чашечку черного кофе, Эсперандье — кофе с молоком и два круассана. Вокруг них тихо переговаривались полусонные студенты, которые явно не отказались бы задержать прошедшую ночь, перед тем как снова разойтись по лекционным залам и лабораториям. Мартен коротко рассказал о событиях 1993 года, стараясь не упустить ничего, даже ареста Ланга, и глаза его заместителя сделались огромными. — О господи! — то и дело восклицал Эсперандье, и Сервас подумал, что в то время Венсану было пятнадцать лет, и он, наверное, даже не знал, что станет полицейским. Ясное дело, промахи случались и сейчас, но теперешние допросы не имели ничего общего с напряженными, конвульсивными и жесткими баталиями той поры. Некоторые из «стариков» об этом сожалели. Они признавали, что подозреваемым надо разрешать сесть за стол, а всякое хулиганье не имеет права смеяться в лицо следователю, да еще и вместе со своими адвокатами. Нынче в преступлениях признаются только непрофессионалы, случайно попавшие в «обезьянник». Сервас помнил, что в те времена хозяева всяческих «заведений» — гостиниц, баров, публичных домов — ожидали, что они окажутся «хорошими мальчиками», то есть членами преступных группировок, — но та эпоха уже давно миновала: отныне существовала только цифра, только аресты и еще раз аресты… И неважно, что попадается только мелкая рыбешка, а крупная остается вне досягаемости. Если завтра Сервас задержит врага общества № 1, это принесет ему меньше славы, чем арест какого-нибудь бухгалтера, похитившего несколько тысяч евро. У него завибрировал мобильник. Эсэмэска гласила: Гюстав в школе. Ночь прошла спокойно. Он целует папу. Я тоже. Когда Мартен читал это послание, внутри у него все сжалось. Такое воздействие всегда оказывала на него Шарлен Эсперандье. Не обращать внимания на это чисто физическое воздействие было невозможно, как невозможно наркоману не обращать внимания на отсутствие наркотика. Было время, когда они чувствовали друг к другу почти непреодолимое влечение, и Мартен знал, что тогда как раз была возможность этому влечению уступить. Но они решили по-другому: больше не воскрешать прошлое и избегать друг друга. Подумав о сыне, он улыбнулся. — Ты мне никогда не говорил об этом деле, — раздался с другого конца столика голос Венсана. Сервас помедлил. — Это было мое самое первое дело в Тулузе, — словно оправдываясь, сказал он, — и мне особенно нечем гордиться. — Ты в то время не был шефом группы, так что не можешь винить себя, если что-то пошло не так.