Сбоку было написано имя: Реми Мандель. Сервас прочел несколько постов. Это были комментарии к прочитанному, но он не смог бы уверенно сказать, что речь шла о романах Эрика Ланга. — О’кей. Мы имеем дело с одним из фанатов. Есть что-нибудь еще? — Вот это, — сказала Самира и кликнула на иконку галерея. Она запустила показ слайдов. Первые фото демонстрировали, что именно Реми Мандель ел в ресторане и что он пил в баре. Потом шел портрет кота, такого страхолюдины, что фото казалось смонтированным специально. Потом появились книжные обложки, и все они принадлежали книгам Эрика Ланга. Затем Эрик Ланг собственной персоной, в бархатном костюме табачного цвета, белой рубашке и с торчащим из нагрудного кармана белым платочком. Водрузив на нос очки, он с улыбкой подписывал книги читателям, выстроившимся в очередь. Ланг, пожимающий руки, принимающий награды, Ланг, что-то говорящий в микрофон, Ланг, позирующий в группе читателей… Вдруг Сервас насторожился. На этот раз господин Ланг был изображен в компании господина Сахарная Борода. Реми Мандель был высокий. Очень высокий. На целую голову выше писателя. Он обнимал Ланга за плечи, почти касаясь большим пальцем его шеи за ухом, словно ему страстно хотелось его приласкать. Без всяких сомнений, это был жест любви. Оба улыбались в объектив — Ланг профессионально, Мандель почти экстатически. Сервас ждал продолжения. На следующем снимке фигурировал дом Ланга, и снимок был сделан сквозь решетку ограды, как раз в том месте — между правой стойкой ограды и живой изгородью, — откуда он и сам когда-то, наклонившись, наблюдал за домом. Все это, по меньшей мере, говорило о пристальном интересе и о вмешательстве в частную жизнь, и у Мартена снова начал зудеть затылок. Самира прокручивала снимки дальше. И тут Сервас вздрогнул. Опять дом Ланга… ночью… Но на этот раз он снят с гораздо более близкого расстояния. О господи! Да он туда вошел! На последнем снимке в этой серии было запечатлено темное и мрачное здание, которое отбрасывало тревожную тень на сад, залитый лунным светом. Сервас вспомнил планировку участка и удостоверился, что Реми Мандель не мог в этом ракурсе снять дом сквозь решетку, даже работая зумом. Он находился в нескольких метрах от дома, когда его обитатели спали… — Снимки сделаны около пяти месяцев назад, — сказала Самира, прервав повисшее в комнате молчание. — Вся серия отснята в одно и то же время. — Значит, в ту ночь, когда он взломал окно и проник в сад, — прокомментировал Сервас. — Остается выяснить, возвращался ли он еще раз. Видимо, ей хотелось сказать, что ночей было две, но она не стала так в открытую формулировать мысль, то ли из суеверия, чтобы не сглазить, то ли из простой осторожности. Как опытный сыщик, Самира понимала разницу между ложной очевидностью, собственным желанием быстро сделать выводы и реальными фактами. Между тем именно эта ее осторожность говорила и о другом: а что, если… Они переглянулись, и у них в глазах читалась неуверенность пополам с надеждой. — Надо справиться… — начал Мартен и услышал, что у него в кабинете зазвонил телефон. — Покажи это Венсану, — сказал он уже на пороге. — Я скоро вернусь. Вышел в соседнюю комнату и поднял трубку. — Сервас слушает… — Майор, я кое-что обнаружил, — послышался на том конце провода голос Ланга. — Откуда вы узнали мой прямой номер? Молчание. — У меня, знаете ли, есть в этом городе кое-какие связи. Сервас уселся в свое кресло. — Я вас слушаю. — У меня кое-что украли… Мартен резко выпрямился. — Рукопись последнего романа. — Объясните, пожалуйста… — Она лежала у меня на рабочем столе в кабинете, рядом с компьютером. Около двухсот страниц текста и еще четыреста — черновики и предварительные заметки. Все распечатано. Конечно, у меня есть много сохраненных копий, но бумажный вариант исчез. — Вы в этом уверены? — Абсолютно. Я распечатываю последние страницы каждый вечер и кладу их в одно и то же место, чтобы перечитать на следующее утро. Это первое, что я делаю, когда пью утренний кофе. В общем, разогреваюсь, как атлет… Сервас задумался. Его мозг складывал два и два, чтобы получилось четыре: невозможно не заметить связь этой кражи с присутствием Манделя, фаната-проныры, в саду у Лангов несколькими месяцами раньше… Может быть, здесь и кроется объяснение? Кража, только совершенная из абсолютно другой алчности? Кража, которая плохо кончилась… — Когда вы это заметили? — Сегодня утром, когда сел за рабочий стол. — А почему не вчера? — Вы это серьезно? Вы правда полагаете, что я мог вчера писать? — Прошу прощения, но я должен был задать этот вопрос, — смутился Мартен. Он поблагодарил и отсоединился. Потом поискал номер прокуратуры. Ему на ум пришли еще две фанатки, убитые двадцать пять лет назад, и вот теперь появился еще один фанат и пересек дорогу Эрику Лангу. Судя по фотографиям, ему было около пятидесяти. Стало быть, почти его ровесник и на несколько лет старше Амбры и Алисы… Что делал Реми Мандель двадцать пять лет тому назад? 7. Четверг Фанат — Ты уверен, что это здесь? — Адрес нам дали в налоговой, — ответил Венсан. Сервас поднял голову и посмотрел на окна, заколоченные досками, на фасад в строительных лесах, весь покрытый граффити и потеками ржавчины и сырости, похожими на размазанную по лицу тушь. — Здесь никто не живет, — сказал он, ухватившись за ручку источенной червями деревянной двери, которая выходила на узкую, как кишка, улочку де Жест в самом сердце Тулузы, в двух шагах от Плас дю Капитоль и Рю де Ром. К его огромному удивлению, дверь с жалобным скрипом открылась. Он отступил на шаг: в этом отрезке тесной улочки с трудом могли разойтись двое. А сделай он не один, а два шага назад — и уперся бы спиной в фасад дома напротив. Теперь они с Венсаном, рискуя свернуть себе шеи, старались разглядеть окна на последнем этаже. — Я бы сказал, что под самой крышей еще кто-то живет, — сказал Эсперандье, стукнувшись об стенку затылком. — Ставни открыты. Они вошли в мрачный, обветшалый коридор, пропахший плесенью. — А замок новый, — сказал Сервас, указывая на дверь, куда они только что вошли. — По углам полно мышиного дерьма, но нет ни стаканов, ни пивных бутылок: кто-то закрывает дверь на ночь. — И на одном из почтовых ящиков обозначено имя, — заметил Эсперандье. Сервас оглядел шеренгу выкрашенных в зеленый цвет почтовых ящиков. Все ярлычки с именами были сорваны, кроме одного, написанного синими чернилами: МАНДЕЛЬ. Мартен приподнял клапан: в ящике лежали рекламные проспекты. Они с Венсаном переглянулись. Потом оглядели деревянную лестницу, такую же шаткую и обветшалую, как и весь дом. — Я очень удивлюсь, если тут обнаружится лифт, — заметил Эсперандье. Ступеньки скрипели и стонали, а железные перила так шатались, что полицейские изо всех сил старались на них не опираться. Добравшись до последней площадки под самой крышей, Сервас осмотрел единственную дверь. Замок и засов. Ни глазка, ни звонка. Мартен приложил к двери ухо, услышал приглушенное бормотание телевизора и посмотрел на часы. Было десять сорок пять. Он постучал в дверь. С той стороны раздались шаги. Звук телевизора еще приглушили, засов вытащили из паза, и дверь приоткрылась. На них смотрели два больших бегающих глаза. — Да? — Реми Мандель? — Э… — Можно войти? — спросил Сервас, приложив удостоверение к щели в двери. Мандель, видимо, старался найти такой ответ, чтобы оставить полицейских на лестничной площадке, но не нашел и, нехотя подвинувшись, пропустил. Шагнув через порог, Сервас сразу же зажал нос: в ноздри ударил затхлый запах кошачьей мочи, плесени, едкого пота и еще с полдюжины запахов, опознать которые он не смог. Эта адская смесь мало чем отличалась от вони из помойного ведра, куда целую неделю кидали огрызки, очистки и счищали с тарелок остатки мяса и рыбы. На окнах висели зеленые гардины, в комнате царил зеленоватый полумрак и беспорядок. Фанат Эрика Ланга был ростом около двух метров, и Сервас поднял на дылду глаза. — Вы догадываетесь, почему мы здесь? Сгорбившись, Мандель отрицательно помотал головой. Он производил очень любопытное впечатление: напоминал ребенка, который слишком быстро вырос и слишком рано состарился. Как и на фото из Фейсбука, его пышная седая шевелюра над выпуклым высоким лбом походила на облако сладкой ваты. Молочно-белую кожу щек сплошь покрывала короткая и жесткая седая щетина, похожая на колючки или на воткнутые в пластилин зубочистки, а маленький рот алел, как спелая ягода. — Такой фанат, как вы, я думаю, в курсе, что случилось с Эриком Лангом? Мандель провел кончиком языка по растрескавшимся губам. Большие, глубоко посаженные глаза быстро забегали под коричневатыми веками, и он покачал головой. За все время он пока не произнес ни слова. — Вы немой, господин Мандель? Великан прокашлялся. — М-м-м… Нет… — Нет — это значит, вы не в курсе? — М-м-м-м… да, я в курсе и… м-м-м… нет, я… я не немой. Одну часть комнаты занимал футон[22], другую — маленькая кухонька. Под облупившимся наклонным потолком Сервас заметил пустые пивные бутылки, на кухонном столике громоздились стопки грязных тарелок. На полу внахлест лежали разномастные ковры, а на футоне бесформенной кучей валялась одежда вперемешку с иллюстрированными журналами. Похоже, ложась спать, Мандель даже не удосуживался разгрести постель от хлама, под которым она была погребена. Зеленоватый полумрак комнаты подрагивал вместе с тусклым светом телеэкрана. Шла лента новостей, и голоса журналистов сливались в какое-то инфразвуковое жужжание. Мартен вдруг почувствовал, как что-то потерлось о его ноги, и опустил глаза. Кот. Та самая страхолюдина, что они видели на фотографии в Фейсбуке. Его тигровая шкурка в рыжую, белую и черную полоску, была вся в проплешинах, как выношенный плюш, морда приплюснутая, как у боксера, один глаз закрылся, а другой был подернут полупрозрачной пленкой. Он терся о ноги и громко мурлыкал, точнее, тарахтел, как двухтактный двигатель, и Мартен вдруг подумал, что в кошачьем уродстве есть нечто неотразимо привлекательное. Когда он поднял голову, его очень удивил взгляд Манделя.