Доктор встал, и оказалось, что ростом он ниже всех присутствующих. Зато его окружал ореол авторитета. Клас, так звали медика (Клас и Ко, или еще «два К», как между собой их называли в бригаде) повернулся, чтобы осмотреть второе тело, расположенное напротив первого метрах в трех. — Если исходить из того, что я здесь вижу, и не делать поспешных выводов, то тот или та, кто это сделал — хотя гипотеза, что это была женщина, маловероятна, судя по силе удара, — поджидал обеих девушек. Он зашел сзади и очень сильно ударил по затылку вот эту, — он указал на ту, кого уже осмотрел и чье лицо не было разбито. — Она, должно быть, сразу потеряла сознание. Другая обернулась, и он стал бить ее по лицу… А потом просто съехал с катушек. А вот почему — это вы должны мне сказать. Клас протер стекла своих очков, присел на корточки перед телом второй девушки и осторожно приподнял ее подбородок пальцами в перчатках. Сервас почувствовал, как адамово яблоко застряло у него в горле. Он на секунду отвел взгляд, а потом снова посмотрел на этот распухший, изуродованный кусок плоти. Девушку не просто убили, она стала мишенью для чьей-то озверелой, совершенно невменяемой ярости. Нос, зубные дуги и скулы раздроблены ударами, точнее, раздавлены, как картофельное пюре в давилке. Ни глаз, ни ресниц совсем не видно под опухшими веками, половина зубов вылетела от ударов. Зрелище было настолько ужасное, что никакое рациональное объяснение к нему не подходило. Сыщикам открылся образ оскверненной жизни, настоящий плевок в лицо человечеству. Сервасу стало одновременно и жарко, и холодно, словно голова пылала в огне, а желудок набили ледышками. Ноги вдруг потеряли устойчивость, и он испугался, что вот-вот грохнется в обморок. Прежде чем заговорить, Мартен набрал в грудь побольше воздуха. — А почему этот тип так взъярился лишь на одну из девушек? — спросил он и понял, что голос его прозвучал надтреснуто и фальшиво, как струна расстроенной гитары. Ковальский повернулся и внимательно на него посмотрел. Очевидно, его занимал тот же вопрос. И Сервас констатировал, что вид у шефа уже не такой бодрый и элегантный, как раньше. — Изнасилована? — спросил он. Судебный медик приподнял подол ее платья. — Нет, не думаю… во всяком случае, видимых следов сексуального насилия не наблюдается. Вскрытие либо подтвердит это, либо нет. Сервас увидел, что начальник тоже присел на корточки возле девушки и затянутыми в латексную перчатку пальцами вытащил из-под кровавого месива ее лица деревянный крестик, который она носила на шее. — Платье для первого причастия, крестик… — Ковальский обернулся к доктору. — А почему на другой крестика нет? — Идите-ка сюда, посмотрите… Это голос медика… Клас был уже возле первой жертвы, это у нее он только что осматривал затылок. Сервас и Ковальский подошли к нему и наклонились, когда он снова приподнял ее мокрые волосы. — Видите? Тонкая белая шея была покрыта засохшей кровью. Запекшаяся кровь отливала черным в свете фонарика, но снизу на шее виднелась более светлая полоска телесного оттенка. Горизонтальная линия светлой кожи шириной в несколько миллиметров посреди черного пятна. След от веревки или цепочки… Точно такую же, с крестиком, носила и другая девушка. Ковальский опустился на корточки возле жертвы, а когда поднял лицо и посмотрел на сотрудников, у него хищным огоньком сверкнули глаза. — Крестик сняли, — констатировал он. — Причем сняли, когда кровь уже запеклась. Черт побери, кто-то сорвал его, когда девушка была уже мертва. — А может, убийца вернулся за ним, чтобы оставить себе как сувенир? — предположил Мартен. Ковальский метнул на него суровый взгляд. — Это тебе не эпизод из сериала «Коломбо». Тут можно выдвигать какую-то гипотезу, лишь имея под ней достаточно веские основания. Сервас запомнил это как изречение. — А гипотеза парня не так уж и глупа, — возразил судебный медик. Ковальский с раздражением мотнул головой в сторону студентов, сгрудившихся за ограждением. — Ага, конечно, нас опередил какой-то извращенец, пожелавший наповал сразить свою подружку или приятелей… Или у кого-то был только один крестик, а тут он разжился запасным. А почему он выбрал именно эту девушку, а не другую? И зачем эти платьица для первого причастия? И почему взял только один крестик? Почему, почему, почему… Да ёж вам в карман!.. Когда начинаешь вот так строить гипотезы, то выходит, что ты закрыл дверь, вместо того чтобы открыть. И не надо болтать попусту… Начальник вытер мокрое лицо. Вид у него был усталый; лицо побледнело, как гипсовое. С улицы Рампар-Сент-Этьен доносился шум, который вот уже несколько лет не давал спать Лео Ковальскому. Может, виной всему эти мертвецы? Про него говорили, что он пьет, шляется по ночным барам и якшается с проститутками. Он повернул к Сервасу залитое струями воды лицо и рыжую бороду, всю в каплях дождя, и тот прочел в глазах патрона немой вопрос. Со всех сторон их окружала всепроникающая сырость, она забиралась под куртки и рубашки; с речной протоки несло грязью и болотом. На них со всех сторон были направлены перекрестные лучи фонарей, и деревья в их резком свете выглядели как освежеванные, что придавало всей сцене какое-то неестественное напряжение. Она напоминала театр военных действий, поле боя, а скорее — съемочную площадку, где они были солдатами и сражались с невидимым неприятелем. — Ну как, ты в порядке? — спросил наконец Ковальский, и его слова эхом отозвались в сознании Серваса: точно такой же вопрос несколько часов назад задавала ему Александра. Вот уж точно, 28 мая — проклятый день. А он на секунду об этом совсем забыл… — В порядке, — соврал Мартен. Он заметил, что шеф внимательно на него смотрит: видно, его не проведешь. А когда тот положил руку ему на плечо, Сервас, как ни странно, почувствовал признательность. * * * — Папа, а Тедди на небе? — Не знаю, сынок. — Ты не знаешь, Тедди на небе или нет? — Я не знаю, есть ли вообще то самое небо. Это уж точно не наше небо. — Тогда где же Тедди? — Нигде. — А нигде — это где? — Нигде и есть нигде. — Но Тедди же где-то есть, папа. — Нет, сынок, Тедди больше нет, вот и всё. И после этих слов тогда тоже хлынул ливень. * * * — Время смерти? — поинтересовался Ковальский. Вместо ответа Клас приподнял правую руку жертвы, которую он уже назвал «А», и осторожно встряхнул, как ребенок, который играет с куклой. — Час тому назад температура обоих тел была двадцать девять с половиной. Иными словами, наступила «промежуточная фаза быстрого снижения температуры». Нам, господа, крупно повезло. Очень крупно. Это идеальный момент. Окоченение началось, но не завершилось. Могу сказать, что смерть наступила от восьми до десяти часов назад, то есть приблизительно от полуночи до двух часов ночи. Но не будем спешить с выводами. Прежде всего, проклятая сырость ускоряет снижение температуры, да и обе девушки были довольно легкие, а малый вес способствует тому же. Этот расчет базируется на исходной температуре в тридцать семь и две десятых. Но они были легко одеты и, возможно, употребляли алкоголь, если шли с вечеринки. Температура тела перед смертью могла у них слегка повыситься, даже если на улице просто было тепло. Короче, тут в два счета можно ошибиться. Но наше преимущество в том, что у нас два тела. И если у них одинаковая температура, то велика вероятность того, что ошибки нет. Я все равно в течение трех часов отправлю их в институт: внутренняя температура органов скажет нам больше. Но даю руку на отсечение, что их грохнули нынче ночью, сразу после полуночи. Ковальский, похоже, был доволен разъяснениями. — Их перетаскивали? — Да, тащили вон оттуда, там на земле много крови. Причем тащили сразу после убийства, может, даже еще не связали, поди узнай… Это потом он — или она — привязал их к деревьям. Трупная синюшность указывает на то, что их больше не трогали с места и они оставались в одной позе… Ковальский старался все записывать в свой блокнот, но страницы намокли и разбухли. Он поскреб бороду и сказал: — Платья. Все-таки они пришли не в этой одежде… — Повернулся к Манжену, который только что подошел к ним. — Надо бы узнать, не было ли у студентов в эту ночь вечеринки или костюмированного бала. Обойди все факультеты, осведомись на всех дискотеках. — И снова обратился к доктору: — А вы как думаете, тубиб, платья были надеты до или после? — Если хотите знать мое мнение, то это убийца надел их на девушек. После того как избил и убил. В противном случае на одежде было бы гораздо больше крови. — Спасибо, док. * * * Франсуа-Режис Берко, инженер, нашедший девушек, стоял в сторонке, под тентом, и отвечал на вопросы командира отделения жандармерии. Когда они подошли, Ковальский сделал бригадиру знак, что всё в порядке и дальше допрос он поведет сам. Сервас заметил, что бригадиру это не особенно понравилось, но приказы Ко не обсуждались. — Господин Берко? Ну как вы? У вас такой вид, словно вы дрожите от холода. Инженер-химик смерил их взглядом. — Я торчу тут уже два часа. У меня промокли ноги, и меня знобит, — сказал он, одергивая тенниску. — Это одежда для занятий спортом, а не для стояния под ливнем. Если так будет продолжаться, я схвачу воспаление легких. Я ведь уже дважды ответил на все ваши вопросы. Он поплотнее закутал плечи в одеяло, которое ему принес один из охранников, — видимо, надеялся, что этот жест положит конец дискуссии. — Я знаю. Это очень утомительно. — Ковальский сразу заговорил понимающим тоном. — Еще несколько вопросов — и вы сможете вернуться домой, договорились? Франсуа-Режис Берко кивнул. — Господин Берко, был ли еще кто-нибудь на берегу, когда вы обнаружили девушек? — Нет. — Вы никого не видели?