Сервас не верил своим ушам: этот человек говорил о женщине, которую изнасиловал, когда ей было семнадцать лет, сестру которой он убил, — и он еще корчит из себя жертву, черт его побери! И все-таки в этот момент в Эрике Ланге было что-то до отчаяния искреннее. — Эту женщину я любил больше всего на свете, капитан. Я мечтал состариться рядом с ней и однажды умереть в ее объятиях… А у нее планов и мечтаний было на двоих. Она даровала мне силы и радость. Каждый проведенный с нею день был праздником, пока она не заболела. — Когда появились первые симптомы? — Полтора года назад. Глаза его снова лихорадочно сверкнули. — Она сама попросила меня это сделать, чтобы избежать смерти в ужасных страданиях, — продолжил он. — Покончить с собой у нее не хватало мужества. Но прежде всего, она не хотела знать, в какой момент ее настигнет смерть, когда она придет, понимаете? Ланг был сейчас собственной патетической тенью, лицо его исказила гримаса. — Разумеется, поначалу я протестовал, отказывался, говорил, что об этом не может быть и речи. Не то чтобы я боялся сесть за это в тюрьму, я просто не хотел ее убивать. Такое решение не годилось. Мне не хотелось, чтобы этот образ потом преследовал меня до конца дней. Руки его взметнулись на миг, как две птицы в клетке. — Но она становилась непосильной ношей… Без конца умоляла меня, плакала, раза два даже встала на колени. Она целыми днями изводила меня, стараясь затронуть самую чувствительную струну: «ты меня не любишь». Ее состояние день ото дня ухудшалось. В общем, кончилось тем, что я сдался… Но я не мог убить ее собственными руками, это было невозможно, у меня на это не хватало сил. И я не хотел, чтобы она мучилась, я должен быть уверен, что смерть ее была быстрой и безболезненной. Потому я и подумал о змеях… если ее усыпить, а потом позволить самым опасным рептилиям ввести яд, то смерть наступит через несколько секунд, говорил себе я… Закончив говорить, Ланг сгорбился на стуле. Он освободился от того, что его мучило, и блуждающий взгляд писателя остановился на точке где-то над левым плечом Серваса. — И вы решили накачать ее наркотиком, чтобы ослабить все ее рефлексы, — сказал он. Ланг, похоже, снова удивился. — Нет, я уже вам говорил, что наркотик — это не я. Мартен вздрогнул. — Вы можете все это доказать? — спросил он. — Я имею в виду болезнь… Я могу, конечно, эксгумировать тело, провести дополнительные анализы. Но мне хотелось бы этого избежать. Ланг явно колебался. — Единственной, кроме меня, кому она говорила о своей болезни, была Лола, ее подруга по сквоту: она сама мне говорила. Сервас смерил его ледяным взглядом. — Нет. Весьма сожалею, но она ничего такого не говорила Изабель Лестрад. — Кто такая Изабель Лестрад? — Это настоящее имя Лолы. Она ничего не говорила ей о своей болезни. Наоборот, утверждала, что соблюдает диету. Ланг был ошеломлен, словно свалился с небес на землю. — Доктор Бельядж! — крикнул он вдруг. — В Центральной университетской больнице Тулузы! Он специалист по латеральному амиотрофическому склерозу — это научное название болезни. Амалия посещала его раз в неделю, а в последнее время даже два раза. Он может все подтвердить… Сервас качал головой, глядя в изможденное лицо писателя. И вдруг его посетило ужасное сомнение. Он встал с места. — Хорошо. Я скоро вернусь. И вышел. * * * Мартен позвонил в ЦУБ. Благодаря своему терпению, довольно долго проблуждав по разным службам клиники, он наконец добрался до сотрудницы, которая объяснила ему, что ЦУБ Тулузы хорошо известна как базовый центр изучения восьми редких заболеваний, но болезнь Шарко в их список не входит. Та же сотрудница сообщила, что этой болезнью на базе ЦУБ занимается Центр ресурсов латерального амиотрофического склероза, который входит в объединение нейрофизиологических разработок неврологического отделения больницы. Сервас спросил даму на другом конце провода, не знает ли она доктора Бельяджа. Та ответила, что нет, не знает, но из этого не следует делать выводы: здесь слишком много врачей, всех не упомнишь. И посоветовала ему позвонить на кафедру неврологии в научный сектор неврологического отделения. Мартен спросил, не даст ли она телефон кафедры, и сразу же его получил. На кафедре неврологии ему задали вопрос, что конкретно ему нужно, потом оставили его ждать добрых четверть часа, причем все это время в трубке звучала музыка, которой он не знал, но которую Моцарт мог бы, наверное, сыграть ногами. На исходе четверти часа уже другой голос вывел его из транса: — А что конкретно вас интересует? Он объяснил. — У вас имеется факс? Я отправлю вам список практикующих врачей. Если ваш доктор Бельядж работает в области латерального амиотрофического склероза, вы найдете его в этом списке… В списке никакого Бельяджа не оказалось. * * * Сервас шел к своему кабинету. Ланг соврал ему, попытался проделать очередной трюк с недостоверной информацией. Чего он хотел добиться своим последним маневром? Ведь это лишено всякого смысла. Мартен подумал об Амалии под действием наркотика. И вдруг за этой реальностью смутно ощутил другую, пугающую и жуткую. Надо сделать еще один звонок… * * * — А как она вернулась в больницу? — спросил он четвертью часа позже. — Сначала на своей машине, потом на такси. — Вы ее сопровождали? — Нет. Она отказалась, чтобы я провожал ее в больницу, и я ждал ее здесь, внизу. — А с этим доктором Бельяджем вы встречались? Ланг осторожно и нерешительно на него посмотрел. — Я видел его однажды… Мне тогда удалось настоять, чтобы пойти с ней вместе… Она указала мне на него в холле ЦУБ и попросила подождать в машине, а сама подошла к нему. — Вы видели, как она заговорила с ним? — Нет. Сервас внимательно на него поглядел и скривился. — Мне очень жаль, но я думаю, что ваша жена вас обманывала. — Как это? — Амбра… Амалия совершенно сознательно толкала вас на убийство, рассчитывая, что вас косвенно признают виновным еще в двух преступлениях, оставшихся безнаказанными: в ее изнасиловании и убийстве вашей сестры Алисы. Она сама приняла наркотик, чтобы полиция наверняка отказалась от версии неудавшегося ограбления и все подозрения пали бы на вас. Это она положила крестик в ящик стола, чтобы его там нашли и подняли материалы следствия девяносто третьего года… Он положил ладони на столешницу. — Ей пришлось сесть на строжайшую диету, чтобы сильно похудеть; не исключено, что она искусственно вызывала у себя рвоту… Что же до речевых нарушений, то она их мастерски симулировала, пока находилась рядом с вами, дома. Должен признать, этот спектакль ей блестяще удался… за пределами дома все симптомы исчезали, включая и провалы в памяти. Я только что звонил Лоле Шварц: она категорически утверждает, что у Амбры… у Амалии не наблюдалось ни одного описанного вами симптома. Ланг оставался безучастен. Но лицо его стало совсем серым, и Сервас испугался, как бы ему не стало плохо. — Никакого доктора Бельяджа в ЦУБ Тулузы не существует. Его вообще не существует. А следовательно, ни один из ваших доводов не доказан, и суд квалифицирует все это как заранее подготовленное убийство, учитывая применение наркотиков. Может потянуть на пожизненное заключение. — Но вы, вы-то мне верите! Сервас пожал плечами. Из самой глубины сознания поднялась волна какого-то порочного, извращенного восторга. — На этой стадии уже нет ничего существенного, Ланг. Все факты против вас, и моя малозначительная гипотеза останется тем, что она есть: невероятным, ничем не подтвержденным предположением. — Но сравнение ДНК доказывает, что Амалия — это Амбра, вы же сами сказали. — И что с того? — Они… Суд неизбежно задаст себе вопрос… — Ну, и?.. Вот всё, что они увидят: вы убили свою жену, на которую думали, что убили еще в девяносто третьем году. Это лишь усугубит ваше положение. Как доверять тому, кто уже был убийцей двадцать пять лет назад? Кроме того, я выключил камеру, когда только что выходил из кабинета… После того как вы сознались в убийстве жены. Все, что было сказано потом, не записано…