— Это Алиса. — Алиса… а фамилия? — Не знаю… просто Алиса… Она на факультете современной литературы, я так думаю. Ее комната вон там. Он указал на дверь в середине коридора. — Какой номер? Тридцать третий или тридцать пятый? — Тридцать пятый. А в соседнем живет ее сестра, Амбра. Она на медицинском, как и я. Разговор вдруг прервался. Взгляды полицейских были направлены на парня. Дождь стучал по разбитому окну в коридоре; с нижнего этажа доносились чьи-то голоса — видно, кто-то поднимался по лестнице. — Она похожа на сестру? — спросил Ковальский голосом, который сразу стал глуше, сдержаннее и осторожнее. — Они очень похожи, приятель. Их все принимают за близнецов, но на самом деле они погодки. — Рыжий постучал по фотографии пальцем. — Видите, один и тот же цвет волос, одна и та же стрижка, и фигурами они похожи. Потом до него, похоже, дошло, что что-то тут не так, что-то случилось. Он пристально посмотрел на полицейских, переводя взгляд с одного на другого. — А что? С ними что-то произошло? В 11.27 с помощью охранника, прибежавшего бегом, им удалось попасть в комнату № 35. Дождь слезами стекал по окну. Маленькую комнату с душем озарял свет серого непогожего дня. Ковальский бесшумно вошел первым, Сервас — за ним следом. Подойдя к окну, он увидел, что оно выходит как раз на небольшой лесок на юге острова, и заметил внизу, между деревьями, мигающий свет полицейских машин. Он был похож на искрящую зажигалку, которая не желает загораться. Сервас отвернулся от окна и заметил на маленьком столике фотографию: по всей видимости, Алисы и Амбры. Обе сестры действительно были очень похожи: белокурые, узколицые, с огромными, на все лицо, глазами… Очень миловидные, без всякого сомнения. Но что-то в их глазах, в манере смотреть в объектив, привлекло его внимание… Но что? Ковальский, тоже взглянув на фото, опустил его в прозрачный пакетик. А Сервас тем временем осматривал аккуратно застеленную кровать и ночной столик. От него не укрылся безупречный, почти спартанский порядок и то, как Алиса умудрялась использовать каждый сантиметр крошечного пространства. Он старался дышать спокойнее и отогнать дурное предчувствие, которое вызывала комната уже умершей девушки. Алиса не придет больше на занятия, не сядет за этот стол, не рассмеется и не поболтает с подружками. На стене висел большой постер с надписью: ACHTUNG BABY, IT’S U2 IN PARIS MAY07, 1992[4] И фотография группы на концерте. Сервас о такой даже никогда не слышал. Полицейские заглянули под кровать, в выдвижные ящики стола, но долго осмотром не занимались. Более подробно они все изучат потом, сейчас неотложное дело звало их в совсем другое место. Они вышли из комнаты и подошли к другой двери, возле которой их дожидался охранник, маленький, сухонький, лысенький, с кустистыми черными бровями и глазками, похожими на пуговицы. На очень черные пуговицы. Именно эти глазки-пуговицы и заставили их поторопиться. — Взгляните, — сказал охранник, указав на замок и дверную раму. Сервас увидел, что от рамы отлетело несколько мелких щепок. Дверь была взломана… В противоположность комнате сестры комната Амбры была погружена в полумрак. Ковальский щелкнул выключателем, и они на миг застыли на пороге. Здесь царил полный хаос, не то что в комнате Алисы. Одежда, книги, кассеты, CD-диски, тетради, брошенные как попало, устилали пол и неубранную кровать. На ночном столике и на рабочем столе громоздились в беспорядке листки бумаги, исписанные неровным почерком. Еще Сервас заметил чайную чашку, превращенную в пепельницу и до отказа набитую окурками со следами красной помады, и пиалы, заполненные разноцветными резинками, булавками и дешевой бижутерией. По полу разбросаны джинсы, лифчики, трусики и пустые пивные бутылки… В комнате Алисы ничем не пахло, а в комнате Амбры стоял запах табака, парфюма и пива. Стены сплошь покрывали постеры и фотографии. Сервас прочел названия групп: «Нирвана», «Ганз’н’Роузиз», «4 Нон Блондс». Как и на афише в комнате Алисы, названия ему ни о чем не говорили, но он был уверен, что их старые поклонники на филологическом факультете эти группы узнают. Осматривая туалет, Мартен нашел в раковине длинный светлый волос. Он обернулся — и чуть не налетел на Ковальского. — Мартен, — сказал тот, пристально глядя на Серваса и чем-то размахивая. Глава 6, в которой наступает тишина Они пересекли границу между департаментами Верхняя Гаронна и Жерс всё под тем же проливным дождем. Наперекор ливню, который что есть силы барабанил по ветровому стеклу, автомобиль Ковальского, двухлитровый «Рено 21 Турбо», мчался со скоростью, которая явно не вызвала бы одобрения у сотрудников дорожной службы, если б хоть один из них оказался на шоссе. — Ну, так что скажешь? — спросил шеф у Серваса. — Что же все-таки произошло, как по-твоему? Тот немного подумал, прежде чем ответить. — Что сказать на этом этапе расследования? Произойти могло что угодно… Убийство из ревности, когда ссора зашла слишком далеко, дело рук какого-нибудь психа, а может, девушки просто оказались не в том месте и не в то время… — Но больше похоже на преднамеренное убийство, так? Мартен кивнул. — Да, эти платьица для первого причастия, несомненно, на них надели потом… — Разве только они не шли с какой-нибудь вечеринки, — уточнил Ко, сворачивая с шоссе № 124 на местную дорогу. — Просто не сняли карнавальные костюмы. Другую их одежду не нашли… Что еще? Сервас снова подумал. — Что-то тут все-таки не вяжется. — Ну-ка, ну-ка… — У них в комнатах нет никаких примет религиозности. Ничего. Ни крестов, ни Библии. Тогда к чему эти наряды, к чему деревянный крестик? К чему вся мизансцена? И потом, в комнате Амбры дверь взломана, а в комнате Алисы — нет. — Может, тот, кто их убил, был религиозен. И не одобрял их поведения. Я хочу, чтобы ты в ближайшие дни занялся личностями сестер. Покопайся-ка в их жизнях. Выясни, с кем они общались, о чем думали, куда ходили. Ты заметил, как различаются их комнаты? — Заметил. Комната Алисы очень аккуратная, даже чересчур. А в комнате Амбры настоящий бардак. Теперь они катили по дороге, петляющей среди залитых дождем холмов, и Сервас увидел, как плотная стена дождя движется над полем, напоминая ряды пехотинцев XIX века. Фермы и рощицы выплывали из серой пелены и снова тонули в ней, как на пейзаже в серых тонах. И ни одной живой души. Ковальский подал голос: — Это департамент Жерс, меньше тридцати жителей на квадратный километр. Если считать, что состояние комнат девушек есть отражение их личностей, то это означает, что внешне они были очень похожи, а вот внутренне — совсем необязательно. Или нет? Сервас знал, что это «или нет?» в конце каждой фразы вовсе не является вопросом, ибо у шефа на все имелось собственное мнение. Просто этой присказкой он побуждал собеседника продолжить разговор. — А ты к какому выводу пришел? — спросил Мартен шефа. — Пока ни к какому, — ответил Ко. — Ты же сам сказал: еще слишком рано делать выводы. Двадцать минут спустя они въехали в деревню. И на площади перед церковью, напротив памятника павшим, сразу заметили почтальона, который воевал с мопедом, не желавшим заводиться. Дождь барабанил по его непромокаемому плащу. Надвинув капюшон до самых глаз, почтальон обернулся и взглянул на полицейских. Сервасу на миг померещилось, что из-под капюшона на него глянуло призрачное лицо, застывшее в крике. А потом оптическая иллюзия рассеялась, и он понял, что человек не только не кричал, но и вообще на них не смотрел. Эта галлюцинация, наверное, возникшая из-за дождя, вызвала у него приступ дурноты. Перед самым выездом из деревни дорога разделилась, и они поехали налево. Дом Остерманов был предпоследним. Амбра и Алиса Остерман. В ящике стола во второй комнате Ковальский нашел паспорт с фамилией. А потом они позвонили в ректорат и узнали адрес. На фоне набухших дождем облаков серый дом выглядел мрачно. Сервас отметил про себя, что в этом районе все дома такие. Ну почему не выкрасить фасады синим, желтым, зеленым или красным? Когда ему было восемь лет, он ездил с родителями в Эльзас и был поражен этим взрывом ярких цветов на улицах. Дома там словно сошли со страниц сказок Андерсена. Они уже выходили из машины, когда дождь вдруг кончился. А в следующее мгновение из-за туч выглянуло солнце, и его лучи ласково коснулись лиц. Заржавевшие железные ворота заскрипели, когда их толкнули. Полицейские прошли по посыпанной гравием дорожке и нажали маленькую стальную кнопку звонка. Сервас заметил, что водостоки вокруг крыши переполнены и переливаются через край. В прихожей их встретили оленья голова на стене и два встревоженных лица. — Мадам и месье Остерман? — осведомился Ковальский ничего не выражающим голосом. — Да… * * * Выглянувшее солнышко нарисовало на полу гостиной и на протертом до дыр ковре квадраты окон, разделенные на четыре части оконным переплетом. И в этом свете была видна каждая черточка лиц родителей, только что получивших страшное известие. Лицо матери, с покрасневшими, полными слез глазами, выражало только беспредельную боль. Зато на угрюмом лице отца к боли присоединился гнев: и на убийцу, и на полицейскую систему, не сумевшую защитить его дочерей. Оба сидели, тесно прижавшись друг к другу, на диване, покрытом шотландским пледом, а полицейские расположились напротив в старых, продавленных креслах. Отец обнимал мать за плечи, но чувствовалось, что каждый погружен в свою боль. В один миг разрушилась их семья, четыре жизни были разбиты и разгромлены до самого основания. И Сервас подумал, что от них остались разве что разрозненные кусочки, которые никогда уже не удастся соединить.