– В Руан, – повторила я. – Переночуем в Гавре, а утром двинемся в путь. Хотя могли быть там уже сегодня вечером, если б поехали поездом… Эва наотрез отказалась передвигаться на чем-нибудь, кроме машины, и мне пришлось выложить кругленькую сумму за портовый кран, погрузивший «лагонду» на паром. Мы выглядели британскими аристократами, собравшимися на автомобильную прогулку по континенту, где будут пикники с шампанским. На деньги за перевозку машины (из-за которой пришлось сесть на медленный паром до Гавра, а не быстрый до Булони) я бы смогла переправить шесть человек во Францию и обратно. – Неужели эта карга не могла встряхнуться и вытерпеть поезд? – проворчала я. – Вот уж чего не знаю, – ответил Финн. Я посмотрела на свою непредсказуемую союзницу на другом конце палубы. Всю дорогу она молчала либо ругалась, а в Фолкстоне отказалась выходить из машины, и мы вдвоем с Финном отправились за билетами на паром. Вернувшись, мы обнаружили, что Эва исчезла, и потом, поколесив по улицам, нашли ее на Морском бульваре, где она хмуро разглядывала ветхое здание под номером восемь. – Все думаю, что стало с тем худеньким англичанином, которого отчислили с курсов, – ни к селу ни к городу проговорила Эва. – Попал в окопы, где его разорвало на куски? Повезло дураку. – С каких еще курсов? – спросила я раздраженно, но она только хрипло рассмеялась: – На паром-то не опоздаем? А вот теперь она, простоволосая, в потрепанном пальто, сидела в углу, одну за другой смоля сигареты, и почему-то выглядела очень уязвимой. – Мой брат тоже всегда садился в угол, – сказала я. – По крайней мере, после возвращения с фронта. Однажды, пьяный, он сказал, что теперь ему беспокойно, если он не видит все возможные линии огня. – К горлу подступил комок, когда я вспомнила широкоскулое лицо брата, некогда красивое, а позже отечное от пьянства, с застывшей улыбкой и пустыми глазами. – Это характерно для многих фронтовиков, – безучастно сказал Финн. – Знаю. – Я сглотнула комок в горле. – Подмечала это не только за братом, но и за солдатами, приходившими в кофейню, где я работала. – Я поймала удивленный взгляд Финна. – Что, думали, богатенькая американка в жизни не ударила палец о палец? Ясное дело, именно так он и думал. – Отец считал, что его дети должны знать цену деньгам. С четырнадцати лет я работала в его конторе. – В юридической фирме, специализировавшейся по международному праву, телефонные разговоры на французском и немецком велись не реже, чем на английском. Сначала я поливала цветы и варила кофе, но вскоре уже разбирала бумаги, сортировала отцовские записи и даже вела бухгалтерию, когда выяснилось, что я это делаю быстрее и аккуратнее его секретарши. – А потом поступила в Беннингтон, где не было матери с ее запретами, – улыбаясь, продолжила я, – и устроилась на работу в кофейню. Там-то я и встречала солдат. Финн как будто удивился: – Зачем работать, если в том нет нужды? – Мне нравится быть полезной. И не слыть белоручкой-неженкой. А в кафе видишь разных людей и сочиняешь им истории. Вон тот – немецкий шпион, а вон та – актриса, готовится к прослушиванию на Бродвее. Кроме того, я дружу с числами – в уме подсчитаю сдачу, могу работать за кассой. В колледже математика – мой главный предмет. Мать нахмурилась, узнав, что буду изучать алгебру и дифференциальное исчисление: «Я знаю, тебе это по душе, ma chere, – не представляю, как я разберусь со своей чековой книжкой, когда ты уедешь в Вермонт! – только не вздумай щеголять математическими способностями на свиданиях. А то еще начнешь наперегонки с официантом складывать в уме все цены в меню. Парни этого не любят». Наверное, оттого-то по прибытии в Беннингтон я тотчас устроилась на работу в кофейню. Мой маленький бунт против наставлений, которыми всю жизнь меня потчевали: что пристойно, что уместно, что нравится парням. Мать отправила меня в колледж за мужем, но я хотела чего-то другого. Пойти не избранным для меня путем, а другим – путешествовать, работать и всякое такое. Я сама еще не до конца разобралась в своих желаниях, но тут случилась Маленькая Неурядица, напрочь разрушившая все планы матери и мои собственные. – Подсчитывать сдачу за чашку кофе – милый способ пережить войну, – криво усмехнулся Финн. – Не моя вина, что по возрасту я не могла стать сестрой милосердия. – Живот еще крутило, но разговор помогал отвлечься, и я, помешкав, задала вопрос: – А какой была ваша война? У всех она была разной. Для меня война состояла из домашних заданий по алгебре, случайных свиданий и ежедневного ожидания писем от Розы и Джеймса. Для моих родителей это «Сады Победы» и сбор металлолома, а для матери еще и расстройство, что шелковых чулок не достать, а потому приходится рисовать стрелки на голых ногах. Для моего несчастного брата… Он не рассказал о своей войне, заставившей его сунуть ствол дробовика в рот. – Какой была ваша война? – повторила я, отгоняя образ Джеймса, чтоб не перехватило горло. – Вы сказали, что служили в противотанковом полку. – Меня даже не ранило. Прекрасно провел время, лучше не бывает. Финн явно насмешничал, однако я не приняла это на свой счет. Хотелось его расспросить, но лицо его стало замкнутым, и я не решилась наседать. Ведь мы едва знакомы с этим работником за всё, верзилой шотландцем, приготовившим завтрак. Я не понимала, нравлюсь я ему или он просто соблюдает вежливость. А я хотела ему понравиться. Не только ему, но и Эве, хоть она меня ставила в тупик и раздражала. В их обществе я все начинала с чистого листа. Для них я была Чарли Сент-Клэр, сколотившей невиданную поисковую партию, а не законченной распутницей, покрывшей себя несмываемым позором. Потом Финн ушел, и у меня опять скрутило живот. Весь остаток пути я пялилась на горизонт, через силу сглатывая. Когда раздался возглас «Гавр!», я, волоча свой маленький баул, первой подбежала к сходням и была так рада вновь очутиться на твердой земле, что едва не расцеловала причал. Немного придя в себя, я огляделась. В Гавре следы войны были заметнее, чем в Лондоне. Порт разбомбили начисто – его накрыло шквалом огня и железа, сообщали газеты. Повсюду руины, многие здания разрушены до основания. Но самое главное, вокруг царила атмосфера уныния и усталости. Вот лондонцы, я заметила, держались с этаким мрачным юмором, вид их говорил: «Что ж, нет сливок к завтраку, зато нас никто не оккупировал, верно?» А Франция, несмотря на победную эйфорию (те же газеты писали о ликующих толпах и триумфальном шествии генерала де Голля по парижским бульварам), выглядела изможденной. Вскоре ко мне присоединились Эва и Финн, и я, отбросив внезапную меланхолию, пересчитала франки, которые обменяла в Фолкстоне («Милочка, а ваш отец знает, что вы меняете такую большую сумму?»). Доставив Эву и ее обшарпанный чемодан, Финн побежал проследить, чтоб при разгрузке не помяли его драгоценную «лагонду». Я вторично пересчитала франки, борясь с непрошеной волной усталости. – Нужно найти отель, – рассеянно сказала я. – Не знаете, какой тут подешевле? – В приморском городе дешевки хватает. – Эва смотрела насмешливо. – Поселишься с Финном? Два номера – дешевле, чем три. – Нет, спасибо, – холодно ответила я. – Какие вы, американки, скромницы! – усмехнулась Эва. Мы замолчали. Наконец из-за угла показалась синяя «лагонда». – Интересно, как он заполучил такую машину? – сказала я, вспомнив заношенную рубашку Финна. – Наверное, украл, – беспечно ответила Эва. Я захлопала глазами. – Вы шутите? – Ничуть. Думаешь, от хорошей жизни он работает на зловредную стерву вроде меня? Просто больше никто его не возьмет. Да и я не взяла бы, если б не моя слабость к красивым мужикам с шотландским выговором и тюремным сроком. Я чуть не грохнулась наземь. – Что?! – А ты еще не поняла, что ли? – Эва вскинула бровь. – Финн – бывший уголовник. Глава шестая Эва Июнь 1915 В Гавре шел дождь. Маргарита Ле Франсуа, приличная девушка в перчатках и шляпке, вошла в кафе, села за угловой столик и робко заказала официанту стакан лимонада, явив выговор уроженки Северной Франции. Если б кто-нибудь заглянул в ее сумочку, он бы увидел, что все ее документы в полном порядке: семнадцати лет, родом из Рубе, служащая. Пока что Эва и сама не знала, какая она, ее Маргарита, – образ был расплывчат и еще не оброс деталями, которые придали бы ему реальность. В Фолкстоне капитан Кэмерон, он же дядя Эдвард, посадил Эву на паром и сообщил ей место назначения, перед тем снабдив ее только безукоризненным набором фальшивых документов, не новым, но вполне пристойным дорожным платьем и хорошо послужившим чемоданом, в котором лежала столь же не новая приличная одежда. – В Гавре вы встретитесь со связным, – сказал он. – От нее узнаете все, что вам нужно для дальнейшей работы. – Та самая звезда? – не сдержавшись, спросила Эва. – Ваш лучший агент? – Да. – Кэмерон улыбнулся, от глаз его разбежались морщинки. Нынче военную форму он опять сменил на твидовый костюм. – Пожалуй, лучше нее вас никто не подготовит. – Я тоже стану звездой. – Эва посмотрела ему прямо в глаза. – Вы будете мною г-гордиться. – Я уже горжусь всеми вами, – сказал Кэмерон. – Как только новый агент получает задание, меня переполняет гордость за него. Потому что работа наша не просто опасная, но еще грязная и противная. Не очень-то приятно подслушивать под дверью и вскрывать чужую почту, хоть и вражескую. Это считается неблаговидным даже на войне. И уж тем более для дамы. – Чушь собачья, – отрубила Эва. Кэмерон рассмеялся: – Не то слово. Однако работа наша не вызывает уважения даже у тех, кто пользуется нашими донесениями. За нее ни почестей, ни славы, ни наград. Только риск. – Капитан чуть поправил блеклую шляпку на тщательно причесанной голове Эвы. – Так что насчет моего уважения не беспокойтесь, мисс Гардинер. – Мадмуазель Ле Франсуа, – уточнила Эва. – Верно. – Кэмерон уже не улыбался. – Будьте осторожны. – Конечно. А как зовут ту женщину? Вашу звезду, которую я собираюсь превзойти. – Алиса. Алиса Дюбуа. Разумеется, это псевдоним. И если вам удастся ее превзойти… – Капитан хмыкнул – …война закончится уже через полгода. Он еще долго стоял на причале и смотрел на паром, уходивший в пролив, взрыхленный барашками волн. Эва тоже не сводила глаз с фигуры в твидовом костюме, пока та не растаяла вдали. Кольнула грусть от расставания с единственным человеком, который в нее безоговорочно поверил, и всей прежней жизнью. Однако вскоре взбудораженность победила чувство одинокости. Англию покинула Эва Гардинер, а в Гавр прибыла Маргарита Ле Франсуа. И вот теперь она, потягивая лимонад, ждала встречи с таинственной Алисой, вызывавшей в ней любопытство поистине жадное. В кафе было людно. Сновали хмурые официанты с грязными тарелками и винными бутылками в руках, на входе новые посетители стряхивали мокрые зонтики. Эва внимательно рассматривала каждую женщину, попадавшую в поле зрения. Дородная, но подвижная дама с абсолютно незапоминающимся лицом выглядела вполне способной создать шпионскую сеть… Или вон та худая молодая женщина. Свой велосипед она оставила на улице и теперь на пороге протирала очки, за которыми, наверное, скрывался ястребиный взгляд, уже пробежавший по целой уйме немецких секретных планов… – Маргарита, дорогая моя! – вскричал женский голос, и Эва, приучившая себя откликаться на это имя, точно щенок на кличку, зашарила взглядом по залу. На миг ей показалось, что на нее надвигается шляпа, и не какая-то обычная, а размером с тележное колесо и украшенная прозрачной розовой тканью и шелковыми розанчиками; в следующую секунду обладательница шляпы заключила ее в объятия и, утопив в аромате ландыша, звучно расцеловала в щеки. – Вот так встреча, cherie! Как поживает дядюшка Эдуард? Это был пароль, но Эва будто онемела. Вот эта вот – руководитель шпионской сети? Хрупкая пигалица лет тридцати пяти едва доходила Эве до подбородка. Вдобавок к огромной розовой шляпе на ней был броский костюм ядовито-лилового цвета. Кинув пакеты с покупками на пол, она уселась за столик и принялась щебетать, перескакивая с беглого французского на столь же беглый английский, который здесь никого не удивлял благодаря солдатам и медсестрам, прибывавшим с передовой на побывку. – Mon Dieu, ну и дождь! Моя шляпа, наверное, погибла. Может, оно и к лучшему. Я никак не могла решить: она бесповоротно ужасна или бесповоротно прекрасна? И тогда ничего другого не осталось, как ее купить. – Пигалица выдернула перламутровые заколки и бросила шляпу на свободный стул, показав светлые волосы в прическе «помпадур». – Когда бываю здесь, я непременно покупаю какую-нибудь сомнительную шляпу. Домой, конечно, ее не беру. Стоит показаться в симпатичной шляпе, как патрульный немец тотчас ее конфискует для своей новой любовницы. По приезде в Лилль я расстаюсь со всем модным, хожу в старой сарже и унылом канотье, и потому все мои приобретения успевают устареть. Думаю, свои сомнительные шляпы я оставила во всех уголках Франции. Бренди, – сказала она возникшему официанту и, заметив его удивление, послала ему чарующую улыбку: – У меня был жуткий день, мсье, поэтому принесите двойную порцию и не делайте козью морду. – Затем вновь повернулась к Эве, до сих пор не проронившей ни слова, и, смерив ее взглядом, вдруг посерьезнела: – Черт! Что это вдруг дядя Эдвард вздумал присылать младенцев, только-только из колыбели?