Я не желала быть милосердной, но по крайней мере сумела не высказать того, что думала. – Нет, тетя, остаться не могу, – сухо ответила я. – Мне надо в Рубе. Тетка вздохнула: – Ну что ж… Я не смогла себя заставить обняться с ней. Никак. Только холодно простилась и через заросшую сорняками лужайку побрела к синему маяку «лагонды». Финн оторвал взгляд от замусоленных страниц журнала. Не знаю, каким было мое лицо, но он выскочил из машины. – Мисс? – За что вы сидели в тюрьме? – неожиданно для себя спросила я. – Украл медвежью шапку у гвардейца на часах перед Букингемским дворцом, – спокойно сказал Финн. – С вами все в порядке? – Врете вы про шапку. – Вру. Садитесь в машину. Я шагнула к кабриолету и, споткнувшись о гравий, едва не упала, но Финн меня подхватил и помог забраться на сиденье. Эва уже проснулась и зорко глянула на меня из-под нависших век. – Ну что? Я приложила прохладные ладони к пылающим щекам. Финн сел за руль. – Я выяснила, почему Роза ушла из дома. Она… она была беременная. Пала оглушительная тишина. – М-да, – наконец проронила Эва, уставившись на мой живот. – Если чутье меня не подводит, ты и сама в положении. Глава восьмая Эва Июнь 1915 Эва встала как вкопанная, сраженная не тяготами, описанными Лили (хотя их тоже хватало), но плакатом, под ветром трепетавшим на церковной стене. Текст на французском и немецком гласил: ДЕЙСТВИЯ ВСЯКОГО ГРАЖДАНСКОГО ЛИЦА, В ТОМ ЧИСЛЕ ПЕРСОНАЛА ГОРОДСКОЙ УПРАВЫ, В ПОМОЩЬ ВРАГАМ ГЕРМАНИИ ЛИБО ВО ВРЕД ЕЙ И ЕЕ СОЮЗНИКАМ КАРАЮТСЯ СМЕРТЬЮ. – Эти плакаты появились в конце прошлого года, – равнодушно сказала Лили. – Поначалу их никто не воспринял всерьез. Но в январе расстреляли женщину, укрывавшую двух французских солдат, и тогда народ сразу все уразумел. Эва вспомнила мобилизационный плакат на входе в ее лондонскую контору, который она разглядывала, не ведая, что за ней наблюдает капитан Кэмерон. Пробел в строю бравых пехотинцев и надпись: «Тут еще есть место для ТЕБЯ! ВСТАНЕШЬ В СТРОЙ?» Ну вот, она встала в строй. И теперь читала плакат, суливший смерть, если ее поймают. Это было вполне реально. Гораздо реальнее слов капитана Кэмерона на ветреном берегу Фолкстона: мол, женщин боши не расстреливают. Эва посмотрела на Лили, вновь отметив запавшие глаза на ее подвижном улыбчивом лице. – Мы в самой п-п-пасти зверя? – спросила она. – Да. – Лили взяла ее под руку и отвела от полощущегося на ветру плаката. Сейчас она выглядела совсем иначе, нежели в Гавре: ни тебе вызывающей шляпы, ни прически «помпадур», но простенькое саржевое платье, штопаные-перештопаные перчатки, сумочка на локте. По иным фальшивым документам она значилась белошвейкой, и потому в сумочке лежали катушки ниток и набор иголок. А за подкладкой – карты с целями для обстрела. К счастью, об этом Эва узнала уже после того, как они миновали контрольный пункт на въезде в Лилль. Она едва не лишилась чувств, а Лили только ухмыльнулась: – Вот уж была бы радость бошам! Там отмечены все новые артиллерийские позиции. – Вы к-кокетничали с солдатами, проверявшими ваши документы, а в сумочке у вас было это? – Да, – безмятежно ответила Лили, и Эва задохнулась от восхищения, смешанного с ужасом. Теперь она поняла, что похвальба превзойти лучшего агента капитана Кэмерона обречена на провал, ибо Лили просто нет равных в хладнокровии. Наверное, она немного сумасшедшая, – с еще большим восхищением подумала Эва. Явно того же мнения была и Виолетта Ламерон, встретившая их в убогой съемной комнатушке неподалеку от центральной площади города. Крепышка в круглых очках на хмуром лице и с аккуратным узлом волос на затылке, Виолетта обняла Лили и, облегченно выдохнув, тотчас стала пенять: – Надо было послать меня встретить новенькую. Ты так часто всюду мелькаешь, что вскоре привлечешь внимание! – Уймись, трусиха! – сказала Лили по-французски, а затем перешла на английский. Она уже уведомила Эву, что между собой они говорят только по-английски. Если кто-нибудь их подслушает, гораздо проще состряпать оправдание английской болтовне, нежели объяснить, с какой стати по-французски обсуждаются секретные донесения и британские шифры. Лили говорила на безупречном английском, пересыпанном французскими ругательствами. – Скоро нам с тобой предстоит переправить добытые сведения через границу, а пока надо ввести Маргариту в курс дела. – Лили улыбнулась. – Образ глупышки превосходен, однако над нашей новой подругой еще надо поработать. В учебном центре Фолкстона все было как положено: инструкторы в военной форме, ряд парт, флаги. Сейчас обучение проходило совсем в иных условиях: сырая комнатка с узкой кроватью и рукомойником, зигзагообразная трещина в потолке, неистребимый запах плесени, преподнесенный нескончаемым колючим дождем. В выборе комнаты главным были не удобства, а ее защищенность от подслушивания: за одной стенкой глухой торец церкви, за другой – старая нежилая квартира, над потолком пустой чердак. И вот три женщины, прихлебывая отвратительное питье, сваренное из листьев грецкого ореха с лакрицей (немцы конфисковали весь запас кофе), буднично говорили о чем-то совершенно невероятном. – Вы идете по улице, навстречу вам немецкий офицер, – начала Виолетта, предварительно плотно затворив дверь и окно. В отличие от жизнерадостной начальницы она излучала серьезность, которой с лихвой хватило бы им обеим. – Ваши действия? – Не поднимая глаз, уступлю дорогу. – Неверно. Поклон. Иначе вам грозят штраф в двадцать марок и трехдневный арест. – Виолетта взглянула на Лили: – Чему их там учат в Фолкстоне? Эва ощетинилась: – Многому. – Ничего, поднатаскаем, – успокоила Лили своего заместителя. – Немец потребовал ваши документы и начинает вас лапать. Что вы сделаете? – Ничего? – предположила Эва. – Нет. Вы улыбнетесь в знак, что ничуть не против, иначе вас наградят пощечиной, да еще обыщут. Немец спрашивает, почему у вас руки в карманах. Как вы поступите? – Т-тотчас их выну… – Нет. Вы никогда не держите руки в карманах, ибо гансы могут решить, что вы прячете нож, и проткнут вас штыком. – Да не может такого быть… – натянуто улыбнулась Эва. Щеку ее ожгла звонкая пощечина от Виолетты. – По-вашему, мы сочиняем? На прошлой неделе вот так закололи четырнадцатилетнего парнишку! Эва схватилась за щеку и посмотрела на Лили, невозмутимо гревшую руки о кружку. – Что такое? – спросила Лили. – Решили, что вы на посиделках с подружками? Мы должны вас обучить, маргаритка. Эву захлестнули гнев и обида на предательницу, которая в Гавре была такой мягкой и ласковой, а теперь показала свое истинное лицо. – Меня уже обучили! Виолетта закатила глаза. – Отправляй ее обратно. Толку не будет. Эва изготовилась грубо рявкнуть в ответ, но Лили приложила палец к губам, а затем спокойно сказала: – Маргарита, ни вы, ни дядя Эдвард понятия не имеете о том, что здесь происходит. Вас подготовили к заброске сюда, а наша задача – обучить вас, как уцелеть и быть полезной. На это у нас всего пара дней. Не освоите новые знания, станете просто обузой. Взгляд ее был тверд и неумолим. Она походила на фабричного бригадира, наскоро инструктирующего нового рабочего. Теперь щеки Эвы пылали от смятения. Она медленно выдохнула, разжала стиснутые зубы и заставила себя кивнуть: – Кланяться офицерам. Не противиться лапанью. Не держать руки в к-карманах. Что еще? Муштра казалась нескончаемой. Упражнения на встречу с немцем: как поступить, если… Упражнения на смекалку: чем отвлечь внимание, если не успела спрятать донесение? Наставления о правилах жизни в оккупированном Лилле. – Не верьте ничему в газетах и сводках, – поучала Лили. – Все напечатанное – ложь. – Всегда носите с собой паспорт, пистолет прячьте, – говорила Виолетта, небрежно поигрывая своим «люгером». – Гражданским запрещено иметь оружие. – Держитесь подальше от офицеров. Они считают, что могут поиметь любую женщину, и неважно, согласна она или нет… – …но после этого многие назовут вас немецкой подстилкой, которая раздвинула ноги ради льгот. – Жить будете в этой комнате. Прежде мы использовали ее для разовых ночевок, но теперь это ваш дом. Перед дверью повесьте табличку со своим именем и возрастом – на случай проверки жителей квартала…