– Ты вчера спас Саломе, спасибо тебе еще раз. – Он хлопнул Иоганна по плечу. – Признаюсь, такого я от тебя не ожидал. Видно, на тебя все-таки можно положиться. Иоганн протянул ему руку. Он был рад, что Петер наконец-то признал в нем своего, а то в последнее время его колкие замечания стали невыносимы. Теперь им предстоял долгий спуск, но склоны были уже не такие крутые. Дорога тянулась мимо озер и пастбищ. Их молча приветствовали крестьяне с серпами. Иоганн обратил внимание, что дома и церкви выглядят здесь иначе, чем по другую сторону перевала. Язык, на котором говорили местные жители, казался совершенно чужим. Петер объяснил ему, что эти люди принадлежали к древнему народу. Когда-то давно они слились с римлянами, и здесь, в этих уединенных долинах, еще жива была их старинная культура. Как и предсказывал Эмилио, теперь Саломе относилась к Иоганну совсем по-другому. Она то и дело подмигивала ему, украдкой брала за руку, а стоило им хоть на пару секунд остаться наедине, гладила его в промежности. Каждую ночь, пока двигались через Финшгау, а затем через Эчталь, они любили друг друга, укрывшись в каком-нибудь сарае. Саломе выказала себя прекрасной наставницей, она знала множество игр и позиций. Иоганн догадывался, где она набралась этого, и все-таки старался не вспоминать о том, что рассказывал ему Эмилио. Но тот, к счастью, не вмешивался и больше не заговаривал об этом. Казалось, он даже испытывал странное облегчение. Теперь они каждый вечер давали представления – перед своими спутниками и жителями деревень, в которых останавливались. Иоганн старался как мог, и зрители всякий раз приходили в восторг, когда он доставал яйцо из шляпы какого-нибудь крестьянина или монета исчезала у него в руке и снова появлялась. Как-то вечером Петер попросил Иоганна задержаться у костра. – Арчибальд говорил, что ты одно время учился у астролога и хироманта, – начал он. – Это правда? Иоганн настороженно кивнул. С чего бы Петер завел этот разговор? – То есть ты умеешь составлять гороскопы? – допытывался скрипач. – Для меня, например? – Ну, гороскопы требуют времени, – ответил Иоганн. – Мне нужно сделать расчеты, свериться с таблицами, которых у меня нет… Кроме того, мне необходимо знать точный день твоего рождения и место. – Место мне известно. – По лицу Петера неожиданно пролегла тень. – Хоть я и предпочел бы не вспоминать о нем. Слишком много плохого там произошло. Точного дня я не знаю – это было летом, когда османы захватили Константинополь, в тысяча четыреста пятьдесят третьем году. Иоганн задумался. По его подсчетам выходило, что Петеру больше сорока, хоть он и выглядел младше своих лет. Потом ему в голову пришла другая мысль: Тонио дель Моравиа тоже говорил о Константинополе, каким видел его до завоевания османами. Значит, с тех пор минуло почти пятьдесят лет. Как такое возможно? Тонио ничуть не походил на старика – Иоганн при всем желании не дал бы ему больше пятидесяти. У него мороз пробежал по коже. Сколько же тогда лет наставнику? – Если не можешь составить гороскоп, то хотя бы погадай по руке, – предложил Петер, прервав размышления Иоганна. Он рассмеялся и протянул ему руку. – Да только у меня в жизни было столько поворотов, что никакой ладони не хватит. Иоганн взглянул было на ладонь Петера, но что-то его остановило. После того случая в крестьянском доме в Алльгое он никому не гадал по руке. В тот раз увидел скорую смерть на ладони мальчика – и до сих пор не понимал, как это произошло. – Ну, давай же, – уговаривал Петер. Он подмигнул Иоганну. – А то я решу, чего доброго, что ты просто зазнаёшься. Нахтигаль, хоть поначалу и сомневался в нем, наконец-то воспринял его всерьез. Иоганн был ему благодарен и не хотел обидеть своим отказом. Так что он поддался уговорам и склонился над его ладонью. Пальцы у Петера были длинные и изящные, как и ожидалось от скрипача. Холм Луны и ребро ладони имели четкие контуры, что также говорило о склонности к музыке. Линия жизни была неровная и часто ветвилась. Иоганн раскрыл было рот, как вдруг его охватило то же странное чувство, что и тогда, в крестьянском доме. Линии на ладони словно ожили, и на мгновение он ощутил исходящий от них жар. Необъяснимый ужас пробрал его до самых костей. Юноша отшатнулся и выпустил руку Петера, точно обжегся. Но он уже знал, что все это означает. Приближение смерти. – Что такое? – спросил Петер, сбитый с толку его реакцией. – Что-то скверное? Ты весь дрожишь. – Нет-нет… – Иоганн тряхнул головой. – Просто мерзну по ночам, вот меня, видимо, и лихорадит. – Хм, еще бы тебя не лихорадило… – Петер ухмыльнулся. – Саломе просто дьяволица. И не думай, будто я ничего не вижу. Между вами ведь что-то есть. Хотя… разве можно тебя винить? – Он рассмеялся и хлопнул Иоганна по плечу. – Смотри только, чтоб Эмилио не прирезал тебя ночью. Эти южане чертовски ревнивы. Иоганн заставил себя улыбнуться. – Мы с ним уже всё уладили по-мужски. – По-мужски?.. Ого! Что ж, тогда ладно, – Петер подмигнул ему. – Ну так что ты прочел по моей ладони, великий хиромант? Иоганн прокашлялся и стал объяснять Петеру изломы на линии жизни, интересный изгиб по линии головы. Посулил ему большое будущее на музыкальном поприще и обрисовал темное прошлое, каким видел его из рассказов Эмилио. Он приложил все свои умения, и Петер был впечатлен. Когда Иоганн закончил, скрипач нахмурил лоб. – Такого обо мне не рассказала бы даже любимая матушка, помилуй Господи ее душу, – проговорил он. – Мое почтение! Нам бы следовало предлагать твои услуги зрителям. За деньги, само собой. Как ты на это смотришь? – Надо подумать, – слабым голосом ответил Иоганн. Он быстро поднялся и зашагал прочь. Ему вдруг стало тошно. – Мне, видно, придется поговорить с Саломе, – бросил Петер ему вслед. – Так она вконец тебя истощит, и я опять останусь без фокусника! Иоганн шагал словно в тумане. Вокруг костров сидели торговцы и паломники, они смеялись и пили. А юноша до сих пор видел перед собой мерцающие линии на ладони Петера. И молился, чтобы это и вправду оказалось лихорадочным наваждением. * * * Чем ниже они спускались, тем становилось теплее. Иоганн заметил, что и пахло по эту сторону Альп совсем иначе. Ветер приносил с собой ароматы цветов и трав и едва уловимый солоноватый запах моря. По обеим сторонам еще высились горы, но уже не такие высокие и крутые. Даже цветы здесь росли другие, юноша прежде таких не видел. Небо подолгу бывало ясным, и лишь изредка случались ливни. Впервые с тех пор, как сбежал от Тонио, Иоганн почувствовал себя свободным. Он старался не думать о том, что увидел на ладони Петера. Тот выглядел здоровым и полным сил – Иоганн решил, что тем вечером у него вполне могло разыграться воображение. Все-таки он не знал, что в действительности сталось с тем мальчиком из Алльгоя. Лишь изредка, бессонными ночами, юноша вспоминал Маргариту, маленького Мартина и то жуткое сборище в лесу под Нёрдлингеном. Саломе помогала ему на время оттеснить мрачные мысли. Она постоянно придумывала что-то новое, давала сковать себя цепью или завязывала ему глаза. Иоганн на все соглашался. И не спрашивал, почему Саломе не противилась, когда он изливал в нее свое семя. Должно быть, она не могла иметь детей или же принимала какие-то снадобья. Каждую ночь Иоганн был словно под дурманом, который рассеивался лишь с предрассветными сумерками. Поэтому на протяжении дня он чувствовал себя совершенно разбитым. И все же уверенность его во время представлений неуклонно росла. Радость публики придавала ему сил. Однако настроение портилось день ото дня. Гордыня, которая проявилась еще в детские годы, все чаще сменялась приступами гнева. Если на выступлении что-то шло не так, он вымещал злобу на Эмилио и на остальных. И ночами, когда они спали с Саломе, их игры зачастую походили на борьбу, в которой Иоганн выходил победителем. Вечерами и в паузы между представлениями юноша продолжал упражняться с ножом. Теперь он метал его с удивительной меткостью и с такой силой, что Эмилио лишь качал головой. После того ночного разговора они, несмотря на частую ругань, стали друзьями. Хотя Саломе по-прежнему стояла между ними незримой стеной. – Удивительно, как метко ты научился метать всего за пару недель, – с одобрением отметил Эмилио. – У тебя и вправду талант. Только не надо бросать с такой силой. На тебя просто страшно смотреть, – он рассмеялся. – Можно подумать, ты каждым броском хочешь кого-то убить. «Наверное, так оно и есть», – подумал Иоганн. И метнул нож в дерево, точно в дупло от выпавшего сучка. Очень скоро они стали включать этот номер в свои представления. Под изумленные возгласы зрителей Иоганн метал несколько ножей в Саломе, привязанную к дощатой стене. Всякий раз нож вонзался в сантиметре от ее лица или груди. Риск был смертельный, но Саломе, казалось, испытывала удовольствие. Она ни разу не вздрогнула и смотрела на Иоганна с улыбкой и даже вызовом. Ему самому нравилась эта сладкая дрожь, ощущение зыбкой грани между жизнью и смертью. Словно опьяненный, юноша бросал ножи, один за другим, понукаемый необъяснимой яростью. Нож, полученный от Тонио, он в представлениях не использовал, хоть и не мог объяснить почему. Возможно, причиной тому был нелепый страх, что клинок каким-то непостижимым образом пронзит сердце Саломе. Иоганн так и не выяснил значение странных букв, выгравированных на рукояти. Спустя еще неделю перед ними раскинулось, словно море, огромное озеро. Путники двинулись с восточной его стороны и скоро добрались до Вероны. Иоганну еще не доводилось видеть таких городов. Дома патрициев, внушающие трепет своими размерами, стояли посреди римских дворцов и древних развалин, свидетелей давно минувших дней. Здесь была громадная полуразрушенная арена, издавна служившая местным жителям каменоломней. Когда-то там сжигали еретиков, теперь же изредка устраивались театральные постановки. Иоганн знал, что итальянцы, в отличие от суровых немцев, любили роскошь и все яркое, кричащее. Вся страна виделась ему старой пьяной потаскухой, вульгарно накрашенной, но еще не растерявшей остатков былого очарования. Петер в эти дни то и дело спрашивал Иоганна, готов ли тот гадать зрителям по руке. Юноша всякий раз отделывался обещаниями. И вот теперь, в Вероне, Петер предпринял новую попытку. – Веронцы богаты и суеверны. Мы бы заработали кучу денег… – Он с мольбой взглянул на Иоганна. – Соглашайся! Это же обыкновенное представление. Ну что тебе стоит? Но Иоганн оставался непреклонным. При этом он все чаще ловил на себе задумчивый взгляд Арчибальда. Как-то вечером, после представления на Пьяцца делле Эрбе, которая со времен римлян служила местом сбора и рынком, магистр решил поговорить с ним. Они сидели на берегу реки Эч, протекавшей через арки каменного моста, а напротив, окруженная домами, высилась арена. Небольшой костер разгонял ночную прохладу. Арчибальд глотнул вина из бутыли и икнул. – А ты знал, что раньше на таких вот аренах устраивали травлю христиан? – начал он. – До чего же переменчива эта жизнь! Сначала христиане подвергались гонениям и умирали, а теперь сами жгут еретиков. Катары, вальденсы, колдуны… – Он искоса взглянул на Иоганна. – Твой наставник был таким же колдуном? – Он был астрологом и хиромантом, – неуверенно возразил Иоганн, сбитый с толку вопросом старика. – Он занимается белой магией, одобренной Церковью. Юноша поостерегся говорить Арчибальду о другой, темной стороне Тонио – с которой он и сам познакомился лишь под конец. Магистр прокашлялся и взъерошил свои редкие седые волосы. – Кажется, ты не особо жалуешь хиромантию, – заметил он. – С чего бы? Ты усомнился в умениях прежнего наставника? Иоганн пожал плечами. – Петер верно сказал. Во многом это просто фокус. – В самом деле? – Арчибальд вскинул брови. Голос его звучал твердо и убедительно. В эту минуту он совсем не походил на старого пьяницу. – Что ж, это справедливо для большинства хиромантов. Но я слышал, есть и такие, которые действительно могут предсказать судьбу. В том числе и смерть. Он пристально посмотрел на Иоганна. Тот смущенно хмыкнул. – Даже не знаю… – Я наблюдал за тобой все эти дни, Иоганн, – перебил его Арчибальд. – Я давно живу на этом свете и, думаю, неплохо разбираюсь в людях. Ты не простой артист. Ты чертовски умен, умнее всех юнцов, каких я встречал. Ты бы мог стать великим ученым – а может, и шутом, что высмеивает мир. В тебе сокрыто что-то темное, неподвластное моему разуму, и эта тьма ширится. В неугомонных поисках она устремляется в глубины, куда простым смертным лучше и не заглядывать. Ты меняешься, Иоганн, и меня это пугает. Та фраза… – Не понимаю… о чем вы. – Та фраза на латыни, которую ты произнес в первый наш разговор, – продолжал Арчибальд. – Она все не выходила у меня из головы. Помнишь ее? Homo Deus est. Где ты ее услышал? – Мой… мой наставник однажды произнес ее. А почему вы спрашиваете? – Тонио дель Моравиа. Так ведь его звали? – Старик задумчиво покивал. – Необычное имя для бродячего астролога. Я еще выясню, где слышал это имя. Человек есть Бог… Хм, так они распознают друг друга. – Кто? О чем вы говорите? – спросил Иоганн. Но Арчибальд не ответил. Иоганн смотрел на костер и вдруг увидел перед собой объятого пламенем шпильмана в Нёрдлингене. Даже услышал сквозь треск поленьев его истошные вопли. И крики христиан, растерзанных львами на арене Вероны. Арчибальд поднял голову и посмотрел в небо, усеянное звездами. – Почтенный Бертольд из Регенсбурга, ученый францисканец и помощник Альберта Великого, считал, что ангелы небесные представляются в десяти сословиях, но одно все же откололось от Господа и теперь составляет воинство дьявола. На земле, по убеждению Бертольда, тоже существует десять сословий, одно из которых поклоняется дьяволу. – И… что это за сословие? – спросил Иоганн неуверенно. Арчибальд улыбнулся. – А сам ты как думаешь? Это артисты, музыканты, бродячие маги и шарлатаны. Бертольд даже наделил их именами дьявола. Азазель, Бафомет, Вельзевул, Мефистофель… Он вновь приложился к бутыли, затем громко рыгнул. – Чертовски хорошее вино у этих итальянцев. Только вот варить пиво пусть лучше предоставят немцам.