Он решил пока не рассказывать остальным о приглашении. Дело касалось только его и Барбарезе. Ему не хотелось впутывать в это друзей и, возможно, подвергать их опасности. Юноша прождал целый день, а потом и следующий, но письма так и не получил. Когда же Барбарезе не напомнил о себе и на третий день, Иоганн решил, что послания можно уже не ждать. Возможно, вельможа всего лишь одурачил его или не придал тому разговору значения и просто забыл обо всем. Иоганн почувствовал облегчение и вновь посвятил себя представлениям. В свободное время он погружался в занятия с Арчибальдом, но познания старика почти иссякли. – Мне больше нечему тебя учить, юноша, – магистр покачал головой. – Латынью ты владеешь лучше меня, а на греческом я знаю лишь несколько похабных стихов Сапфо. – Тогда расскажите мне побольше об арифметике и геометрии, – попросил Иоганн. – Что ж, ладно – Арчибальд вздохнул и начертил на листке несколько линий. – Сегодня я познакомлю тебя с теоремой Евклида. Спустя час Иоганн сидел у себя в комнате и ломал голову над формами и простыми числами. Арчибальд дал ему несколько заданий и оставил одного. Юноша был так погружен в свое занятие, что не сразу услышал стук. Только когда в дверь забарабанили, Иоганн вскинул голову. – Кто там? – крикнул он раздраженно и убрал записи. Это был мальчишка, из тех, что служили посыльными у венецианских патрициев. Когда курьер протянул Иоганну запечатанное письмо, тот сразу понял, от кого оно. Письмо было украшено гербом в виде ревущего льва и сентенцией, какой нередко пользовалась знать. Aude sapere… – Дерзай знать, – прошептал Иоганн. Он сломал печать и прочел послание. Письмо было написано странным шрифтом, как в старинных книгах, и темно-красными чернилами, цвета крови. Синьор Барбарезе просил ждать в девять часов на пристани Фондако-деи-Тедески. Что за этим последует, в письме не говорилось. Иоганн дал мальчишке мелкую монету и отослал прочь. Затем сложил листки в ящик и попросил трактирщика передать Саломе, что ночью у него будут кое-какие дела. Иоганн отправился к Фондако-деи-Тедески задолго до назначенного времени. В отличие от припозднившихся толстосумов, он не мог позволить себе вооруженную охрану. Ему оставалось рассчитывать лишь на свою ловкость и нож, который он всегда носил при себе. Улицы лежали в кромешной тьме, и над каналами стелился извечный туман. Звезды и луна прятались за облаками. Иоганн выпросил у трактирщика лампу, и ее тусклый свет указывал ему дорогу. Ночные улицы в Венеции таили немало опасностей: угрозу представляли не только разбойники – достаточно было одного неверного шага по скользкому камню, чтобы угодить в воду. Зачастую проулки резко обрывались перед каналами, черными и холодными. Венеция представляла собой дьявольский лабиринт, улицы часто не имели названий, и проще всего было ориентироваться по церквям или так называемым campi, старинным площадкам для собраний, которые прежде имелись на каждом острове. Надвинув теплый капюшон на лицо, Иоганн спешил к назначенному месту. Кое-где в тавернах еще горел свет. Когда они остались позади, музыка и голоса постепенно смолкли. Теперь лишь слышно было, как вода плещется о склизкие бревна. К счастью, идти пришлось недалеко. Стражники уже знали Иоганна и, когда он объяснил им, в чем дело, пропустили. Юноша пересек внутренний двор, заставленный ящиками и тюками, и вышел на пристань. Днем здесь без счета причаливали и отплывали лодки, и торговцы грызлись из-за лучших мест. Но в этот поздний час на пристани царила мертвая тишина. На воде покачивалась одинокая гондола, освещенная единственным фонарем, подвешенным на носу. На корме стоял одетый в черное гондольер: голову его венчала широкополая шляпа, лицо было закутано в платок – от холода. Он жестом подозвал Иоганна. – Dimmi e questa la gondola del Signore Barbarese? [35] – спросил Иоганн на ломаном итальянском, которому за последние недели выучился самостоятельно. В тумане голос его звучал глухо, слова как будто растворялись во тьме. Гондольер молча кивнул, и юноша перебрался к нему в лодку. Посередине имелась лишь одна скамья, обтянутая красным бархатом; все остальное было выкрашено в черный цвет, даже весла. Не успел Иоганн устроиться, как они отчалили. Гондола скользила по маслянистой глади, мимо многочисленных дворцов. В темноте угадывались лишь их очертания – темные силуэты на фоне ночного неба. Между тем стал накрапывать дождь; ледяные капли стекали по лицу Иоганна. Гондола бесшумно скользила сквозь ночь. Гондольер хранил молчание; только и слышно было, как весло с плеском погружается в воду. Изредка навстречу им попадались другие лодки, на носах у них тоже горели фонари – маленькие точки света в тумане, как звезды в море тьмы. Когда до Дворца дожей оставалось несколько сот шагов, гондольер направил лодку в узкий канал, который вывел их к величавому трехэтажному дому. Фасад его был украшен мозаикой и старинными фресками, которые выглядели так, словно создавались еще до расцвета христианства. Лишь в одном из окон, на верхнем этаже, горел свет. Столбы на пристани украшало изображение ревущего льва, уже знакомое Иоганну. Каменный причал и ворота образовали вход на первый этаж. Гондола замерла у причала; гондольер за все время не произнес ни слова. Иоганн молча сошел на пристань, преодолел несколько скользких ступеней и оказался во внутреннем дворе. Там царила тишина, чего никак нельзя было ожидать во дворце венецианского вельможи. Куда девались стражники, слуги?.. Со стен осыпалась штукатурка, фрески выцвели, каменный пол толстым слоем покрывала пыль. Неужели гондольер ошибся и доставил его не туда? А может, это ловушка, неизвестно кем подстроенная? Иоганн уже направился было обратно к пристани, но тут заметил слугу в нише у стены. Это был огромный мавр в ливрее, вышитой золотыми нитями, и юноша невольно вспомнил Мустафу. Как и тот, слуга хранил молчание и стоял неподвижно, как статуя. Но вот он поднял канделябр с зажженными свечами и стал подниматься по широкой мраморной лестнице. Иоганн робко последовал за ним, на ходу разглядывая мрачные портреты людей, в которых угадывалось смутное сходство с синьором Барбарезе. Среди них висели пейзажи и изображения библейских сцен. Некоторые, к удивлению Иоганна, были перевернуты, другие завешены черным полотном. Это место казалось ему все более странным. Синьор Барбарезе ожидал его в коридоре на третьем этаже. В одежде его, скроенной словно в прошлом веке, отражалось необычное убранство дома. На советнике был черный вамс, с высоким воротом и широко распахнутый на груди, а брюки были до того узкие, что ноги его напоминали паучьи лапы. Как и в первую их встречу, он был в затемненных очках, хотя дом утопал в полумраке. Кода Иоганн подошел ближе, венецианец распростер объятия, точно встретил после долгой разлуки любимого сына. – Я рад, что ты сумел выбраться, – приветствовал его синьор Барбарезе и властным жестом велел слуге удалиться. – Прости, что заставил ждать несколько дней, но у меня возникли кое-какие… дела. Однако же вот ты здесь, – он показал в сторону коридора, увешанного дорогими коврами и новыми картинами. Свечи отбрасывали на рисунки неверные отсветы. – Прекрасные произведения! – мечтательно произнес венецианец. – Их нарисовал Джентиле Беллини, мой хороший друг. Тебе известны его работы? Иоганн помотал головой. – Жаль. Воистину, он мастер своего дела. Хотя не так давно в Венеции побывал некий Дюрер, он мне тоже понравился. Кажется, он родом из Нюрнберга… – Барбарезе вздохнул. – Прискорбно лишь, что столь немногие могут насладиться этими картинами. Моя супруга умерла довольно рано, и детей у нас не было. Да… боюсь, древний род Барбарезе прервется с моей смертью. Он поднял палец, длинный и тонкий, в тусклом свете похожий на щупальце или коготь. – Род, между прочим, берущий начало от первых беженцев, которые почти тысячу лет назад поселились на этих островах. На острове Торчелло, если быть точным, на котором и зародилась нынешняя венецианская роскошь. Мои предки родом, вероятно, из Рима, и кое-кто даже заседал в сенате. Но что-то я отвлекся… Синьор Барбарезе улыбнулся, и Иоганн обратил внимание, до чего он бледен, словно в теле его не осталось ни капли крови. Впрочем, возможно, всему виной был полумрак, царивший в коридоре. – Я обещал показать тебе библиотеку, – продолжал венецианец. – Что ж, она здесь. Он торжественно распахнул двустворчатые двери, и взору Иоганна открылся зал, от пола до потолка заставленный книгами. Их были сотни, не считая пергаментных свитков и отдельных листков. Юноша застыл в изумлении. Даже в монастыре Маульбронна ему не доводилось видеть столько книг разом. Синьор Барбарезе заметил его изумление и рассмеялся. – Я знал, что тебе понравится. Признаюсь, сам я прочел лишь небольшую часть этих книг. Глаза уже подводят, и даже очки мало помогают. Среди пергаментов, кажется, есть документы, уцелевшие после пожара в Александрии. Есть и труды греческих ученых, и даже несколько переводов с арабского. Книги всегда были нашим пристрастием. А этот новомодный печатный пресс и вовсе поражает воображение. Ведь теперь книги станут и дешевле, и доступнее, – он широким жестом обвел стеллажи. – Чувствуй себя как дома, мальчик мой. – И я… могу прочесть все эти книги? – спросил потрясенный Иоганн. Синьор Барбарезе вновь рассмеялся. В этот миг он напоминал старого ужа. – Боюсь, это не под силу никому. Но ты можешь углубить здесь свои знания и кое-что брать с собой. Я буду рад обсудить с тобой содержание некоторых трудов… Иоганн кивнул. Как зачарованный, он осторожно обошел стеллажи. Книги были в старых кожаных переплетах, уже изрядно потрескавшихся. Среди них лежали пергаментные свитки и стопки потрепанных документов, в основном на латыни. Иоганн нерешительно снимал с полки какую-нибудь книгу, возвращал на место и брал следующую. В руки ему попался труд «Opus Majus» некоего Роджера Бэкона. Он полистал его немного и взял за другой фолиант. Это была «Поэтика» Аристотеля, о которой ему рассказывали отец Антоний и отец Бернард. – Здесь есть стол и стул, чернила и перо, если захочешь выписать что-нибудь, – сказал синьор Барбарезе. – А если вдруг проголодаешься, в том углу вино, сыр и хлеб. Я оставлю тебя на время. А потом можем немного побеседовать. С рассветом мой гондольер доставит тебя к Фондако. Договорились? Иоганн рассеянно кивнул, мысли его уже витали среди тысяч страниц. Он сел за стол и погрузился в мир книг. – Приятно провести время, – сказал синьор Барбарезе и закрыл дверь. И юноша остался наедине с книгами. * * * Иоганн словно оказался за столом, ломящимся от изысканных яств, и не знал, что попробовать в первую очередь. Он разворачивал ломкие пергаменты, проводил пальцем по корешкам книг, рассматривал красочные литеры, разбирал заглавия на латыни и на греческом, после чего возвращал книгу на место и хватался за следующую. Некоторые фолианты были массивные и тяжелые, как каменные блоки, но попадались и небольшие, со страницами из тончайшей кожи. Встречались и рукописные экземпляры, переписанные монахами, которых давно не было в живых. Их отличали яркие иллюстрации, первые буквы в главах сами по себе представлялись произведениями искусства. Когда Иоганн раскрывал очередную книгу, воздух наполнялся запахом старой пыли, клея и красителей. Возбуждение постепенно улеглось, и Иоганн с головой погрузился в записи о приливах и отливах. Он читал об использовании оптических линз, рассматривал зарисовки вскрытых человеческих тел. Ему даже попалось изображение эмбриона в материнском чреве. Если что-то казалось ему особенно интересным, он делал заметки. Некоторые книги были снабжены замками, и оставалось только гадать, что за тайны хранились под их обложками, сокрытые от случайного читателя. Они носили такие названия как «Dialectica» или «Periphyseon». Здесь были книги об иудейской каббалистике и катарах, христианской секте, чьи заветы сохранились в труде «Liber de duobus principiis», «Книге о двух началах». Нашлась даже загадочная книга Альберта Великого, которой так восхищался отец Антоний. Называлась она «De secretis mulierum» и, по всей видимости, была посвящена женским секретам. Синьор Барбарезе, как и обещал, вернулся через несколько часов. Иоганн был так поглощен чтением, что даже не притронулся к вину и закускам. Они поговорили о некоторых работах, венецианец задавал вопросы или что-то подсказывал, и Иоганн получал новую пищу для размышлений. На рассвете гондольер доставил Иоганна в Фондако-деи-Тедески, где он и проспал еще пару часов, пока его не растолкала Саломе. – Где ты был? – спросила она обиженно. – В комнате тебя не оказалось, и мне пришлось мерзнуть ночью. Иоганн протер глаза. Он проспал всего пару часов, но чувствовал себя отдохнувшим и свежим. – У тебя свои тайны, у меня – свои. – Он приложил палец к ее губам. – Мы ведь так условились? Я не твоя собственность. Это твои слова. Несколько секунд Саломе задумчиво смотрела на него, потом улыбнулась. – Посмотрим, что от тебя оставила эта потаскуха, – сказала она и ухватила Иоганна между ног. Они любили друг друга пылко и второпях. Саломе решила, что у него появилась другая любовница. Эта мысль пришлась Иоганну по душе. «И не одна, а сотни, – подумал он, когда Саломе его оседлала. – Каждая из этих книг как девица, которую мне предстоит познать». * * * Теперь каждую ночь у Фондако-деи-Тедески ждал гондольер. Он доставлял Иоганна к дому синьора Барбарезе, где хозяин церемонно встречал его и провожал в библиотеку. Венецианец всегда был одет по моде прошлого века и никогда не снимал очков. Несколько часов Иоганн читал в одиночестве, затем они вели продолжительные беседы. За одну такую ночь юноша узнавал больше, чем за целый месяц занятий с Арчибальдом. Нередко они говорили о человеке и его месте перед Богом и церковью. – Так называемая схоластика, как учит нас церковь, опирается на неизменные факты, неопровержимые истины, ставить под сомнение которые недопустимо, – говорил синьор Барбарезе. – Все уже сказано в древних письменах, истолкованию поддается разве что слово Божье. Кто в этом усомнится, тот еретик. А ведь мы, люди, способны сами наблюдать за природой и делать собственные заключения. Мы сами можем познавать мир, разобрать его по частям и расщепить, чтобы узнать его внутренние связи. В наши дни многие ученые избирают этот путь и поворачиваются спиной к церкви. Времена меняются, Иоганн! У меня есть записи Леонардо да Винчи. Это умнейший человек, он изучает геометрию, статику, человеческую анатомию и многое другое. В своем гении он ничуть не уступает Творцу. – Человека нельзя сравнить с Богом, – возражал Иоганн. – Должно же что-то стоять за всем этим и за нами. Какая-то сила – и имя ей Бог. Что это был бы за мир, который зиждется на хаосе, созданный по воле случая? Синьор Барбарезе усмехнулся. – Ну, вполне себе человеческий мир, разве нет? Юноша страдал от недосыпания, и Саломе просто пожирала его. Он был уверен, что ею движет ревность. Она домогалась его при каждом удобном случае и отдавалась с таким неистовством, что Иоганн не чувствовал ничего, кроме опустошения. Во время представлений он часто бывал несобран, снова стал срываться на друзей – прежде всего потому, что теперь они работали спустя рукава. Обильные возлияния и хорошая еда давали о себе знать. Иоганн и сам допускал ошибки, которых еще пару недель назад не замечал за собой. – На тебя смотреть страшно, – сказал однажды Эмилио, когда юноша во время выступления едва не попал ножом в Саломе. – Ты не заболел? Может, стоит передохнуть? Иоганн лишь хмуро помотал головой. – О себе лучше беспокойся, – проворчал он. – И в следующий раз бросай мне шары как следует, или я подыщу другого жонглера. Эмилио выглядел оскорбленным, и Иоганн пожалел о своих словах. Наверное, он слишком мало спал и от этого стал раздражителен. Но разум его был бодр, как никогда. Даже днем книги синьора Барбарезе не давали ему покоя. Мысли о них не оставляли его ни на минуту, даже во время утех с Саломе. Занятия с Арчибальдом он забросил, чтобы хоть иногда отдыхать. Раз уж старик не мог дать ему новых знаний, Иоганн рассудил, что и обижаться он не станет. Однако Арчибальд выглядел обеспокоенным.