– Ага, вы в раздумьях! Признайтесь! – сказал он, когда Фауст особенно долго раздумывал над своим ходом. – Я заставил вас попотеть. – Если я и потею, то из-за пекла, которое ты устроил, – проворчал Иоганн. – Опять напихал слишком много дров… Тут жарко, как на костре, которого ты чудом избежал в Кёльне. Вагнер промолчал и лишь посмотрел на него со смирением. Но было в его глазах еще что-то, чего Иоганн не мог распознать. И позднее, когда он стал все чаще ловить на себе этот взгляд, в голову ему не приходило никаких мыслей. Однако его и без этого занимали более важные материи. В первый же день Иоганн в одиночку отрыл короб и с замирающим сердцем поднял крышку. Книги и труба были завернуты в вощеные тряпицы и не пострадали. Труды, которые так тщательно сберег Тонио, касались в большинстве своем астрономии. Во многих книгах страницы были испещрены по краям столбцами цифр и символов, для Иоганна совершенно непонятных. Казалось даже, будто Тонио поместил в них зашифрованные пометки – послания, которые он оставил для Иоганна. Ему вспомнились тайные письма, которые они с Маргаритой писали в Книтлингене. И в этом случае наверняка существовал какой-то способ, позволяющий прочесть ряды чисел. Но сколько Иоганн ни бился, разгадать секрет ему не удавалось. Фауст проводил многие часы в попытках расшифровать записи, днем и ночью. При этом он вздрагивал всякий раз, когда снаружи доносился звук – или снег падал с ветвей, или пробегала дикая кошка, или кричала ворона… Он в любую минуту ожидал возвращения Тонио. Но наставник не появлялся. Быть может, он навсегда покинул это место? Если ночь выпадала ясная, Иоганн поднимался на платформу и наблюдал за звездами. Хоть и не сразу, но ему удалось самостоятельно установить трубу. В сущности, устройство напоминало латерну магику: внутри располагалось несколько линз, что и позволяло разглядеть удаленные предметы. Звезды были видны теперь как на ладони. Луна, обычно висевшая над ними желтым диском с размытыми контурами, оказалась усеяна рытвинами и пересохшими морями, как маленький слепок с Земли. И планеты, даже созвездия восьмой сферы, стали видны гораздо лучше. Правда, что именно скрывалось за пределами восьмой сферы, этого Иоганн увидеть не смог. Наверное, требовались более мощные линзы. Таким образом, он ни на шаг не приблизился к ответу на главный свой вопрос. Фауст попытался получше изучить линзы, не вынимая их из устройства. Ему еще не доводилось видеть у стекольщиков такой тонкой работы. Настоящее произведение искусства. И в который раз Иоганн задумался, откуда у Тонио взялось это удивительное приспособление. До сих пор он не видел такой трубы ни в университетах, ни при дворе какого-нибудь вельможи. Оно словно появилось из другого мира. Тепло пошло на пользу Сатане, она почти не отходила от камина. Иоганн откладывал для собаки лучшие куски мяса, но та к ним едва притрагивалась. Собака быстро худела и лишь изредка лакала немного териака. Всякий раз, когда Иоганн гладил ее, Сатана преданно смотрела на него. У него сердце разрывалось от этого взгляда. «Что мне делать, когда тебя не станет?» – думал он, и ему казалось довольно странным, что он задает такой вопрос животному. По дороге они запаслись провиантом, так что им не приходилось наведываться в деревню. Кроме того, снега выпало уже столько, что об этом и думать не приходилось. Под окнами и перед дверью башни намело сугробы. Иоганну и Вагнеру каждый день приходилось браться за лопату, чтобы выйти за дровами. – Мы здесь как узники! – пожаловался как-то вечером Карл, когда они снова сидели за шахматной доской и за окном сгущались сумерки. – Хватит нести чушь, – проворчал Иоганн и забрал его ферзя. – Я тебе уже говорил: ты мог бы сидеть сейчас в темнице в Кёльне и дожидаться костра. – Почему мне нельзя хотя бы подняться на третий уровень? – спросил Вагнер. – Или на платформу? Эта штука, через которую вы смотрите на звезды… Они и вправду становятся намного ближе? – Я сказал нет, и точка. – Следующим ходом Иоганн поставил Вагнеру мат, после чего развернул доску и принялся заново расставлять фигуры. – Еще раз; теперь ты черными. В действительности Фауст не знал, почему запрещает Вагнеру подниматься наверх. Там ничего не было. Если не считать размытой пентаграммы – краски на полу до сих пор не выцвели, как и не потускнели воспоминания. Куча рваной детской одежды… Несколько раз Иоганн пытался смыть пентаграмму, но тщетно. Она служила напоминанием о том, что Тонио мог вернуться в любую минуту. * * * Сатана умерла морозной декабрьской ночью. Вечером она еще лежала у камина, полакав немного териака, а утром, когда Иоганн спустился к ней, была уже мертва. Холодная и неподвижная – громадный скелет, обтянутый лохматой шкурой. Фауст опустился на колени и долго гладил собаку, вспоминая прекрасные мгновения, пережитые вместе. Они были неразлучны с тех самых пор, как Иоганн покинул Гейдельберг, и пусть это была всего лишь собака, он любил ее больше, чем многих из людей. Фауст лег рядом с Сатаной перед камином и попытался почувствовать хоть какое-то тепло, остатки жизни. Но ощутил только холод. В последнее время Иоганн многое перепробовал, чтобы помочь Сатане. Собирал в лесу еловые побеги и готовил из них отвар, прощупывал собаке живот. Когда же он наткнулся на твердый сгусток в нижней части живота, то понял, что надежды нет. Он мог лишь облегчить страдания. В сущности, Иоганн был рад, что Сатана умерла сама. Если б собаке стало еще хуже, ему пришлось бы убить ее. И он сомневался, что у него поднялась бы рука перерезать ей глотку. Они похоронили собаку в яме, где до этого был закопан короб с книгами и подзорной трубой. Читать молитву показалось Иоганну неуместным, однако он долго стоял у засыпанной ямы, не замечая холода и пронизывающего ветра. Вагнер какое-то время постоял рядом, затем тяжело вздохнул, с сочувствием посмотрел на доктора и оставил его одного. В те дни Иоганн не замечал ничего вокруг, не наблюдал за звездами, и даже шахматы не приносили ему радости. Он надеялся постичь здесь тайну своего рождения, но не выяснил ничего, и все надежды оказались напрасными. Теперь, когда Сатаны не стало, Фауст утратил волю к жизни, утратил ту силу, которая с детских лет заставляла его двигаться вперед. На него навалилась тяжелая усталость, и он лишь сидел, уставившись в огонь. Все эти годы, проведенные в странствиях, Иоганн только и делал, что бежал от самого себя. Что толку от всех его познаний? Ночами он все чаще сидел перед камином, глядя на остывающие угли. На третий день Вагнер исчез. Утром он не спустился вниз. Когда Иоганн поднялся на второй этаж, кровать оказалась пустой. Должно быть, на рассвете, когда Фауст провалился в сон, Вагнер прокрался мимо него и ушел навсегда. Иоганн не мог его винить. Он и сам сознавал, что за эти годы превратился в запальчивого, высокомерного и порой невыносимого человека. Теперь, лишенный воли к жизни, он и не мог быть наставником. С чего бы Карлу оставаться с ним? Если б его не обвинили в содомии, Вагнер многого добился бы. Он был умен и любознателен, пусть и несколько наивен для этого мира. При мысли о нем Иоганн вдруг ощутил тоску. Поздно… Странно только, что Вагнер не взял ни провизии, ни одеял. Лошадь тоже осталась. Как он собирался выжить в горах? Несколько часов Иоганн сидел перед угасшим камином, пока снаружи бушевала вьюга. Ему хотелось покончить с жизнью. Стоило лишь выйти, лечь в снег и уснуть. Но куда уместнее было бы рассечь себе яремную вену ножом, подаренным Тонио. Тонио… Казалось, наставник будет преследовать его до конца дней, как и Жиль де Ре, чье странное имя никогда не давало ему покоя. Этот человек так и остался для него загадкой. Не раз Иоганну приходило в голову, что Агриппа, возможно, что-то знал о Жиле де Ре и сознательно умалчивал это. Но поздно было задавать вопросы. Поздно было для всего. Снаружи прокаркал ворон. Трижды, словно постучал в дверь. Иоганн резко встал, поколебался мгновение, а затем направился к сундуку. Будь ты проклят! Тебе меня не заполучить! Нельзя, чтобы Тонио вновь получил над ним власть. И, похоже, был лишь один способ сбежать от него. На дне сундука лежал нож с инициалами. Иоганн взял его в руку и провел пальцем по острому лезвию. Казалось, клинок этот был выкован в жерле вулкана еще во времена сотворения мира. Всего один удар, и бегству конец. Наконец-то он вновь окажется с Маргаритой, с Валентином, с Мартином, с мамой – со всеми, кого он утратил, кого разочаровал. Всего один удар… Иоганн стиснул рукоять ножа и воздел, словно в ритуальном жертвоприношении. Тебе меня не заполучить… В этот миг послышался шум, скрипнула дверь. Фауст был уверен, что это Тонио. Наставник вернулся за ним. Но вместо Тонио он увидел Карла Вагнера. Весь в снегу, юноша походил на белое чудище с раскрасневшимися щеками. С него капала вода, и под ногами у порога собирались лужи. Иоганн опустил нож, у него задрожала рука. Он с трудом сдержал слезы, по-настоящему тронутый впервые за долгие годы. Что-то пронзило холодный панцирь вокруг его сердца, и для этого не понадобился нож. Вагнер не бросил его! Он стоял у двери и неуверенно улыбался. На руках у него был грязный сверток, в котором что-то пищало и барахталось. Вагнер осторожно развернул его. Это был маленький щенок с черной как смоль жесткой шкурой. Виляя хвостом, песик неловко засеменил через комнату. – Я не мог вынести вашего скорбного вида, – сказал Вагнер. – И вот, задумался, что бы могло вернуть вас к жизни. Он кивнул на щенка. Тот неуклюже прыгал перед Иоганном и тявкал. – Я нашел его у пастуха, недалеко от деревни. Это овчарка. Согласен, вид пока не очень-то и грозный, но пастух сказал, что из них вырастают настоящие волкодавы. Можете снова назвать его Сатаной, если вам хочется, – тут Вагнер подмигнул. – И кстати, теперь это он, я сам проверил. – Сатана, – произнес Иоганн и наклонился. Он протянул руку; щенок осторожно приблизился и шершавым языком лизнул ему ладонь. Стало щекотно, и Иоганн невольно улыбнулся. – Спа… спасибо, – сказал он Вагнеру. – Я… никогда этого не забуду. Фауст прокашлялся, в горле у него пересохло. Только теперь он осознал, что за несколько дней не произнес ни слова. Карл пожал плечами. У него вспыхнули глаза, и он уставился себе под ноги. – Признаться, я не очень-то люблю собак. Но я думал, что подарить, и мысль о щенке показалась мне Божьим знамением. Иоганн поднял щенка на руки и погладил. – Божьим знамением? – Так вы позабыли? – Вагнер широко улыбнулся. – Сегодня же сочельник. Счастливого Рождества! Снаружи крупными хлопьями падал снег. * * * Позднее Иоганну казалось, что и появление Вагнера стало Божьим знамением. Он готов был покончить с собой в тот день, когда появился на свет Христос. Но когда Карл вернулся со щенком на руках, он вновь почувствовал в себе тягу к жизни. Фауст вспоминал, как тоскливо ему было в то Рождество, когда они с Тонио сидели в башне, а из деревни доносился звон колоколов. В этот раз они с Вагнером пили сладкое рейнское вино и ели маринованные яйца и засоленную ветчину. Щенок тоже не остался без угощения. Иоганну пришлась по душе идея назвать щенка Сатаной, как будто старая Сатана обретала новую жизнь. И щенок вполне оправдывал свою кличку: терзал подушки, обгрызал ножки стульев и рвал дорогое покрывало на кровати. Уже сейчас было видно, что он вырастет настоящим сорвиголовой. Иоганн довольно быстро привязался к щенку, а щенок – к нему. Фауст вернулся к своим книгам. И пока он листал их в поисках ответов на свои вопросы, Сатана сидел у него на коленях. Когда доктор, стоя на платформе, наблюдал за звездами, щенок терся о его ноги. Теперь Иоганн разрешал и Вагнеру подниматься наверх, и они вместе рассматривали созвездия на зимнем небосводе. – Зимой звезды особенно яркие, – объяснял Фауст в новогоднюю ночь. – Видишь вон там звезды Зимнего круга? Сириус, Поллукс и Процион в Малом Псе. Если направить туда трубу, за ними станут видны другие созвездия, неразличимые для человеческого глаза. Карл смотрел через подзорную трубу на ночное небо и непроизвольно раскрывал рот.