Слейтер, Ньюкомб и капитан с мостика всматривались в море. Ньюкомб присел на раскладной стул – санитарный матрос перевязывал ему рану набоку. Лодка пластунов шла теперь к туману по прямой. – А они не дураки, – заметил Ньюкомб. – Мы их догоним через десять минут. Им не успеть, – произнес капитан. Все тело Ньюкомба было устремлено вперед, напоминало резную фигуру, установленную на носу корабля. Санитар плеснул на рану из склянки спирт. На лице Ньюкомба не дрогнул ни один мускул. В машинном отделении царила суета. Звучали команды, щедро сдобренные проклятиями, пробегали чумазые, голые по пояс машинисты. Один из них резко поднял ручку паровой машины. Он не заметил, что от нее шла вниз тонкая бечевка. Щелкнул замок пистолета, вставленный на месте пробки бочонка. Взрыв сотряс «Таиф». Ньюкомб, Слейтер и капитан едва удержались на ногах. Раздались истошные вопли. – Спустить шлюпки! – распорядился Ньюкомб. – Вы забываетесь, сэр! Командую здесь я! – заявил капитан. – Делайте то, что он говорит! – повелительно крикнул Слейтер. – Мы сейчас пойдем на дно! – Так тем более! Кравченко напряженно смотрел на «Таиф». Фрегат стоял ровно, из трубы валил черный дым вперемешку с языками пламени. Пластун с досады ударил кулаком по борту и заявил: – Не перевернулся! Вдвое больше надо было пороха! Матросы спускали шлюпку, еще одна уже выходила из-за левого борта «Таифа». Биля взял Якова за руку. Тот был уже мертв. Туман над морем становился гуще, окрашивался тяжелым багровым светом. Пластуны отпустили весла, обнажили головы. Лодка своим ходом медленно вплыла в темноту тумана. – Штуцеры заряжай! – дал команду Биля, выпустив руку сына. Глаза его были закрыты. Он взял в руки штуцер, приоткрыл рот и слушал. Вдруг есаул вскинул ствол и выстрелил, не открывая глаз. На передней шлюпке англичан за борт вывалился один из гребцов. Его сосед вскочил на ноги. Вернигора мгновенно передал штуцер Биле, и тот снова выстрелил точно так же, с закрытыми глазами. На дно шлюпки повалился моряк, вскочивший только что. На лавке за ним кто-то гаркнул: – Что за?.. Этот крикун тут же схватился за горло. Пуля пробила его прямо над кадыком. В тумане плыл силуэт Били. Он сидел, опершись на штуцер левой рукой. Его лицо окаменело, глаза были закрыты. Молчаливый и слепой ангел смерти плыл в тумане, окрашенном кровью. Весла лодки были подняты, в ней не раздавалось ни одного звука. На шлюпке Ньюкомба гребцы, оставшиеся в живых, еще раз попытались пошевелить веслами, но две новых пули глухо ударили в их тела. По дну шлюпки ползали раненные. Туда же наконец-то повалились и те, кто уцелел. Один только Ньюкомб сидел, как сфинкс на носу лодки. К нему подполз боцман. – Сэр, это не человек, а дьявол! Он стреляет на звук с расстояния в полмили! – прошептал Джекил. – Все вы проклятые трусы! Я один догоню их! Ньюкомб бросился на скамейку, к веслу, но пуля тут же ударила в его рукоятку, расщепила ее надвое, снесла уключину и срикошетила в воду. Руками, похожими на крючья, боцман стащил Ньюкомба вниз и прижал к доскам днища, пропитавшимся кровью. Очередная пуля, выпущенная Билей, прошила шлюпку насквозь рядом с их головами. – Лежите смирно, сэр, если вам еще дорога жизнь, – почти беззвучно прошептал боцман прямо в ухо Ньюкомбу. Лодка пластунов подходила к берегу. На камне уже сидел Чиж в мокрой одежде со стилетом Ньюкомба за поясом. На шее у него висел кошель с бумагами. Теперь пластуны гребли медленно. На корме, держа Якова на руках и опустив голову, сидел Биля. Лодка заскребла о дно. Али и Кравченко перешагнули через борт и втащили ее на берег. С Яковом на руках Биля шел по берегу, тяжело проваливаясь в гальку пляжа. Он сделал еще несколько шагов, рухнул на колени и опустил труп сына. Пластуны молча стояли рядом с ним. Али заметил за поясом у Чижа стилет. Он вдруг выхватил его, швырнул далеко в море и прорычал: – Это кинжал шайтана! Он проклят! Часть вторая Рыбный мешок 1 Севастополь, Крым Слегка хромая, Биля подходил ко двору, занятому полковником Кухаренко. Под папахой белела свежая полотняная повязка, на такой же тряпице висела его левая рука. С лавки, стоявшей у ворот, поднялся и вытянулся Петр, вестовой Кухаренко. – Его высокоблагородие у себя? – спросил его Биля. – Так точно! На голубятню пошли. Депешу принимают. Есаул прошел через двор. Раздался лихой свист, и голубиная стая винтом взмыла в небо. Кухаренко стоял на лесенке, запрокинув голову. Он снова по-разбойничьи, раскатисто свистнул, подгоняя голубей. Биля подошел к нему, вытянулся по стойке смирно. – Здравия желаю, ваше высокоблагородие! Полковник сбежал с лестницы и крепко обнял есаула. – Григорий! Цел! Что? Биля достал из-за пазухи пачку писем. Кухаренко почти выхватил ее из его рук и стал одно за одним просматривать, бросая ненужные прямо на землю, себе под ноги. Вдруг он впился глазами в одну из этих бумаг, и лицо его осветилось. Полковник поднял голову, еще раз пронзительно свистнул и проговорил: – Значит, к нам! Евпатория! Гриша! Большое вы дело сделали! Проси чего хочешь! Кресты, это уж как Бог свят! Ну, пойдем, я оденусь, и до Хрулева отправимся! – Яков Герасимович, дозвольте мне домой отлучиться. Сына надо похоронить. – Яша?! Крестник мой? Как? – Убили моего Яшу. Саблей изрубили. Кухаренко перекрестился. – Поезжай, Гриша. – Я один виноват, взял молодика. Без наказа он сунулся в самое пекло. А меня прижали. Не поспел я. – Не терзай ты себя. Такова доля казачья.