Под его черкеской оказалась древняя кольчуга тончайшей работы. Ольга, было вошедшая в горницу, выскочила обратно от этого зрелища раздевающегося при ней чужого мужчины. Али в одной нательной рубахе вышел к крыльцу и приладил на сноп соломы свою кольчугу. За его спиной стояли Кравченко, Биля и Яков, который еще не до конца проснулся и иногда потирал рукой глаза. Чуть поодаль держалась Ольга, скрестив руки на груди. На плече у кольчуги был виден недавний разрыв от револьверной пули Били. Он был заделан кольцами новой грубоватой работы. – Не жаль кольчугу-то? – спросил Биля. – Не жаль, хотя этот афэ двести лет в моем роду. А эта шашка работы знаменитого Айдемира, – ответил Али. Он взял клинок из рук Били, оставил ему ножны, подошел к кольчуге, потом сделал от нее шаг назад. Черкес прикрыл глаза, выровнял дыхание, завел левую руку за спину и ударил так быстро, что человеческому глазу было почти невозможно уловить это движение. На кольчуге развалилась полоса прорубленных колец. Биля и Кравченко оценили этот удар, но не подали вида. Али подошел к Биле, взял шашку за клинок у рукояти, передал ее ему и почтительно произнёс: – Я прошу твоей дружбы! Биля обернулся к жене. – Оля, неси молоко. В небольшую крынку с молоком упала серебряная монета. Али взял посудину огромной ладонью, выпил из нее половину и передал Биле. Тот допил молоко до конца, выложил на ладонь монету, бережно обтер ее о рукав и положил в карман. Яков и Кравченко, стоявшие сейчас рядом с Билей, воспринимали происходящее по-разному. Яков – восторженно, а Кравченко – весьма и весьма скептически. – Пусть не ржавеет наше братство, как это серебро! – произнес Биля слова кунацкой клятвы. Али прошел в горницу, снял со стены свои вещи, вынес их во двор, передал хозяину дома бурку и заявил: – Брат мой будет всегда доволен Али! Уже сидя в седле, черкес бережно вложил в кобуру револьвер. Пистолет, вынутый из нее, он протянул Якову и сказал: – Возьми, юный хеджрет! Сын посмотрел на отца, тот кивнул. Парень с радостью взял оружие и заявил: – Нечем мне отдариться, дядя Али. – Дядю нашел! – пробурчал Кравченко. – Много еще возьмешь добычи воин, сможешь дарить! – с улыбкой проговорил черкес. В открытые ворота на рысях въехал Чиж. К его коню был привязан второй, в узде, отделанной серебром, с дорогим оружием в седельных сумках. – Здравствуйте, станичники! – сказал он, соскочил на землю и отвязал от луки своего седла повод второго коня. – Вот возьми, отдай отцу Маликат. Конь ничуть не хуже того. Оружие все цело. Пусть крови не ищет. Девке скажи, кланяюсь ей, – проговорил Чиж и передал повод Али. – Хорошо, – сказал тот, обернулся и привязал повод к луке своего седла. Закончив с этим, черкес выпрямился, поклонился еще раз Биле и Ольге. – Да даст тебе Аллах все, чего ждёшь! Сын ваш да будет невредим! Али было тронул коня, но Биля остановил его вопросом: – А скажи нам, мил человек, с чего же ты так хорошо по-русски говоришь? – Я аталык, – ответил Али, дал повод коню и выехал со двора. – Что он сказал? – спросил Яков. – Он атылык, приёмыш – откликнулся Кравченко. – Такой обычай у них, детей до седьмого года в приемные семьи отдавать. Нашим тоже, казакам. Знать бы еще, к кому он попал. – Может, и узнаем, – сказал Биля. – Да ты этого кунака больше и не увидишь. Он револьвер схватил и айда! По кому он теперь ещё палить из него станет? Азия одна… – Значит, и у его отца были кунаки среди наших. Али степенно удалялся и тихо пел какую-то песню. В это время вдали показался верховой, несущийся галопом. Черкес завидел его и тут же пустил коня рысью. Пластуны заметили этот маневр и переглянулись. Биля приложил ладонь к глазам и посмотрел в сторону всадника, который летел к хутору. – Это Петр Прасолов, – сказал он. – Догнать басурманина? – спросил Кравченко. Биля отрицательно покачал головой. Через минуту всадник осадил коня на дворе у Били. – Здорово дневали, станичники! Яков Григорьевич, война с туркой объявлена! Велено собираться всем не в очередь по куреням. Лицо Якова расцвело радостью. – А ты что засиял? Обратно в училище собирайся. Рано тебе воевать, – осадил его отец. – Честь имею, побегу дале! На Машкин хутор дорога-то как, просохла? – спросил Прасолов. – Можешь. Бери только поближе к паланку. Петр сорвался с места и выскочил за ворота. – Была у меня думка новый цветничок разбить. А сеять теперя как без меня будут? Это одно горе, а не сев, ежели без хозяйского глазу, – со вздохом проговорил Кравченко. – Жениться тебе надо, Коля. По-нашему делу без хозяйки нельзя. Все на ней. – Знаешь ведь, Григорий, что мне жениться не можно, – сурово ответил Кравченко, отвернулся и пошел в сторону коновязи. Чиж и Биля с сочувствием посмотрели ему вслед, а лицо Ольги дрогнуло от внутренней боли. Биля ударил кулаком по столу так, что вздрогнул телескоп, стоявший на полке в шкафу. – А я сказал в Екатеринодар, в училище! – Воля ваша, батя, а только я оттуда утеку! – Я с тебя шкуру спущу! Собирайся, чтоб завтра поутру я тебя тут не видел! Мать! Собирай этого Анику-воина! – крикнул Биля в открытую дверь. – Утеку я! – Слова отцовского ослушаешься?! – Нет такой власти, чтобы пластуну помешать встать за Россию! – Врага бить теперь тоже с умом надо! Если хочешь истинно России послужить, то науки учи военные. Нынче все боевое дело переворачивается! Не последняя это сшибка, на твой век будет. И хватит разговоры разговаривать! На другой день Яков, снаряженный по-дорожному, понуро стоял около своего коня. Две больших седельных сумки были перекинуты через его круп. Из чехла выглядывала винтовка. Яков был опоясан шашкой, за спиной у него в полотняном чехле находился пистолет, подаренный Али. Ольга надела сыну на шею образок Евстафия Плакиды на витой серебряной цепочке. На ее глаза навернулись слезы. – Полноте, мамаша! Не на войну я. У своего коня, тоже снаряженного в долгий путь, стоял и Биля. Он обнял жену и сказал. – Будет тебе, мать. На тебя дом остается. Доля казачки такая, мужей, братов да сынов с войны ждать. – Разве только казачки? Она бабья, русская. Храни вас Христос! – ответила Ольга, перекрестила сначала мужа, потом сына и крепко поцеловала их в губы.