Биля и Яков давно уже ехали рядом по дороге, а она все ещё стояла одна посреди двора. У большой дорожной развилки всадники остановились. – Здесь мне – направо, а тебе – налево, – сказал отец. В ответ на это сын ничего не сказал. – Ну и молчи, коли охота, – заявил Биля и направил коня направо по большой дороге. Если бы Яков видел лицо отца и вообще был бы способен понимать его чувства, то понял бы, что не так хотел бы тот проститься с ним. 4 Дувр, Англия На небольшой лужайке среди розовых кустов скрещивались сабли. Девушка в юбке с высокой талией, в корсете, нагруднике и фехтовальной маске теснила джентльмена, державшегося напротив нее. На дорожке среди роз показалась мать Генри Ньюкомба. Это была высокая, рыхлая женщина с лицом, покрытым глубокими морщинами, но еще сохранявшим следы былой привлекательности. Девушка сделала мастерский выпад, и кончик ее сабли ударил джентльмена в грудь. – Туше! – торжествующе прокричала она и сдернула маску. Это была Кэтрин. Ее противник тоже снял маску, под которой скрывались длинные седые висячие усы. Это был мистер Крэш, учитель фехтования и преданный камердинер мисс Кортни. Кэтрин увидела гостью и весело заговорила с ней: – Здравствуйте, миссис Ньюкомб! Очень рада вас видеть! Подождите, пожалуйста, меня в гостиной, я сейчас! Мистер Крэш, кажется, я победила! – Скоро мне будет нечему учить вас, мисс Кортни! Вы хоть сейчас можете отправляться в Крым, – склонив голову, с улыбкой ответил ей Крэш. – Нет. Я туда не собираюсь! В амбразуре окна заливались в клетке канарейки. Миссис Ньюкомб сидела за столиком рядом с камином и рассматривала иллюстрированные издания. На рисунке, помещенном в одном из них, бравые британские солдаты в красных мундирах штыками загоняли в тайгу толстого медведя с короной на голове. На другой картинке кровожадные русские варвары целились в доблестных английских моряков, подплывающих к берегу с белым флагом. В гостиную вошла Кэтрин, взяла с подоконника птичий корм и бросила его в клетку. – Эти русские – настоящие дикари! – возмущенно проговорила миссис Ньюкомб. – Стрелять в парламентера, это ни на что не похоже! Кстати, где находится эта Одесса? Эти московиты совсем потеряли совесть. Впрочем, ее никогда у них и не было! Разве можно сравнить русских дикарей и этих удивительных, симпатичных турок с их богатой и древней культурой! – Миссис Ньюкомб, эта война нужна нам. Газетчики хорошо делают свое дело. Однако по поводу турок, я, пожалуй, не в таком восторге. Мне не нравятся гаремы. – Мисс Кортни, разве можно в приличном обществе произносить такие слова? Хорошо, что мы с вами одни! – Однако это явление существует. Что же здесь сделают слова? – Я уже ничего не понимаю. Генри мне пишет что-то про какие-то ракеты, уверяет меня в том, что мы скоро разбогатеем. Он что-то нашел на этом своем ужасном Кавказе. – Да, тоже невольничьи деньги. – Ах, я была бы рада уже любым! – понизив голос, быстро проговорила миссис Ньюкомб. – Того, что присылает мне Генри, совершенно недостаточно! Я уже должна зеленщику, просто не представляю, как мне быть. Если бы Генри знал, что я вам это говорю, то он никогда не простил бы меня. Но что же делать. Мы очень высокого рода и слишком бедны для того, чтобы дешево занять деньги. Идти к ростовщикам невозможно! Кэтрин подошла к секретеру, открыла его, взяла небольшой сафьяновый кошелек, села рядом с миссис Ньюкомб и вложила его ей в руку. – Вот, возьмите пока! – сказала девушка. – Скоро Генри вернется с победой. Эта война принесет ему заслуженную славу! Я уверена в нем! – Ах, спасибо вам! Скорей бы он вернулся! Мы сыграли бы славную свадьбу! Кэтрин мечтательно посмотрела в окно. В это время миссис Ньюкомб быстро приоткрыла кошелек, и в нем блеснули желтым золотые соверены. Правое крыло Кавказской линии, Кубань Биля, Чиж, Вернигора и Кравченко ехали верхами по большой дороге в сторону Екатеринодара. Солнце, нещадно палившее весь день, уже стало красным и заметно клонилось к Западу. Кравченко достал из кармана большой красный платок, отер лоб и задумчиво проговорил: – Не повечерять ли нам? А завтра и въедем в город? – Куда как лучше на свежем-то воздухе заночевать, – подхватил Чиж. – Что ж, дело. С версту еще проедем, там балочка хорошая будет, – отозвался Биля. – Гляди, вон всадник впереди стоит. Никак нас дожидает, – сказал Кравченко, который первым выехал из-за поворота дороги. Чиж посмотрел туда, куда тот указывал плетью. – Да это черкес давешний! – с удивлением произнес он. У дороги стоял Али. Как и пластуны, он был снаряжен по-походному. За седлом чернели кожаные дорожные сумки. Черкес тронул лошадь и подъехал к пластунам. – Здравствуй, кунак! – сказал ему Биля. – Салам, брат мой! Да продлятся твои дни на земле. Как твое здоровье? – Здоров. Ты лучше скажи, Али, куда это ты собрался? – С тобой. – В полк, что ли, хочешь поступить? Это не у вас за Кубанью, мы регулярные! – Хочу биться с тобой рядом. При этих словах Кравченко даже присвистнул и буркнул: – Ну и дела! – Глядите вперед, браты! – бросил Чиж. У дороги стоял еще один всадник. Это был Яков. Увидев своих, он спешился, встал на колени и положил перед собой плеть. За спиной Били Вернигора расплылся в широкой улыбке, но есаул помрачнел, и, даже не взглянув на сына, проехал мимо него. Все остальные хотя и поглядывали на Билю вопросительно, но не решались вмешаться в семейные дела. Яков так и остался стоять на коленях в пыли. Всадники неумолимо удалялись от него. Ему казалось, что они вот-вот въедут в огромное красное солнце. В его косых лучах резко обрисовывались теперь пять черных силуэтов. Биля вдруг обернулся и позвал: – Омелька! Когда Вернигора поравнялся с ним, тот кивнул ему в сторону Якова. Вернигора, с трудом сдерживая радость, развернул коня и послал его в галоп. Через пару минут сын ехал за спиной у отца, все также хранившего молчание. Пластуны и Али начали придерживать своих коней, чтобы дать им поговорить, и потихоньку отстали. Биля и Яков оказались теперь впереди, саженях в десяти от них. Отчаянно зазвенел колокольчик, и в клубах пыли показалась тележка фельдъегеря. Она словно летела над землей, увлекаемая тройкой не очень казистых, но крепких казенных лошадей. Ямщик стоял на узком облучке, крепко держал вожжи и смотрел прямо перед собой безумным застывшим взглядом. Пластуны приняли вправо. У фельдъегерей, проводивших годы своей жизни в неистовой скачке с государственными документами, на дорогах Российской империи были особые права. Тележка унеслась, поднимая в красных лучах солнца клубы пыли. Когда она осела, Биля, не глядя в сторону Якова, заявил: – Матери сам напишешь. Яков расцвел счастливой улыбкой. Биля скосил глаз, поднял бровь, заметил сияющее лицо сына, повернул к нему голову и резко проговорил: – Смотри у меня! Слушать всех бывалых казаков, как Господа Бога, никуда не лезть! – Да я!.. Батя, спасибо!