– Все они знают, – вздохнул Коктебель. – Но никто не рвется в Юниверсум просто так, ни с чем. Ты понимаешь, в чем вся соль… Юниверсум – это лучшее, что может случиться с писчиком, но для истинного писчика Юниверсум не самоцель. Это Юниверсум прорывается в тебе, ты это чувствуешь, ты поддаешься ему, создаешь рукопись и, ведомый Юниверсумом, идешь ему навстречу. Настоящая стыковка не может быть случайностью: ты попадаешь в Юниверсум, потому что он – в тебе. Никак иначе. – Как же у вас все непросто, – только и ответил я. – Когда ты просто пишешь в Планиверсуме – это одно, – подтвердила Массандра. – Ты можешь хоть обвешаться регальками, но Юниверсум в тебе не проснется. А вот когда поймешь, что он проснулся, – тогда собирайся в путь. – Да, выбирай себе «Башню» – и собирайся, – кивнул Коктебель. Как только он это сказал, мне пришла в голову неожиданная мысль. – А кто-нибудь из вас – я имею в виду всех публикаторов – хоть однажды прорывался в Юниверсум? Массандра встала из-за стола и подошла к маленькому окошку, постояла, прислушалась. Коктебель развернул журнал и читал его, прикурив новую сигарету. Казалось, что мой вопрос так и останется неуместным, долгое молчание опять пробудило во мне чувство странной, необъяснимой вины. О чем мне было беспокоиться? Я лишь спросил то, что меня интересовало. Но, возможно, здесь были темы, которые не стоило поднимать. – Все же хорошо, что вы не писчик, – сказала женщина строгим тоном. – В первую очередь для вас. Видите ли, мы – публикаторы – служим Юниверсуму. Хотя и назвать нас слугами тоже нельзя, ведь мы не просто наняты им, мы – его часть, пусть и крохотная; многие из тех, кого мы состыковываем с Юниверсумом, играют в нем значительно большие роли, чем мы. Но мы не можем быть вне его, как и не можем претендовать на большее. Он не может прорваться в нас, потому что он – в том числе и мы. – Но почему вы говорите, что ему служите? Быть может, все наоборот? Быть может, вы подчиняете его себе? Собеседники посмотрели на меня с укоризной: мол, столько уже наговорил дерзостей, а тебя все равно здесь терпят. Но, признаться, терпел и я. Ведь мне ничего от них не было нужно. Кроме чая – а им я уже напился. Так почему все еще сидел здесь? – Все, что мы делаем во благо Юниверсума, обеспечено тем, что нам придают значение. С одной стороны Юниверсум, с другой стороны они. – Только-то и всего? – Только-то! – не выдержал Коктебель. Он ответил раздраженно, нетерпеливо. – Но это «только-то» нерушимо. Незыблемо. Оно здесь скрепляет все. Правила Юниверсума не могут постоянно меняться, и никто из нас, публикаторов, не станет рассуждать о том, почему они такие, а не какие-нибудь еще. Как не рассуждают в Севастополе, почему город именно такой, почему есть Точка сборки, линии возврата и все прочее? Это верно? Ему удалось задеть меня – что ж, сам напросился. Не найдя, что ответить, я просто кивнул. – А я вам скажу так. – Массандра отошла от окна. Похоже, ей стоило некоторых усилий успокоиться и вновь заговорить со мною. – По большому счету, здесь действует только один закон. И он действует на всех: на публикаторов, отпросов, активистов, смотрительниц фильмов, читательниц книг, да хоть кого! «Смотрительниц фильмов!» Я бы и не подумал о таком. Решил промолчать, лишь посмотрел на нее выразительно. – Здесь все просто так. – В смысле? – не понял я. – Это такой уровень – Планиверсум. Здесь все, что существует, существует просто так, без всяческих причин и целей. И все, что делается, – тоже просто так. На какое-то мгновение мне даже стало страшно. – Если вы человек наблюдательный, – сказала Массандра, – то не могли этого не заметить. – Ну вот мы и дошли до главного. – Коктебель с наслаждением, как мне показалось, захлопнул журнал. – Сменялись поколения, разрасталась Башня, обживался уровень, и мы, публикаторы, исправно работали во благо Юниверсума: распределяли потоки, отсекая тех, кому в нем не найдется места, и создавая резервации – маленькие планиверсумы для тех, кому его попросту не хватало. – А таких планиверсумов много, – подхватила женщина. – Это избавляло нас от множества пустых и незатейливых публицентов. У них была альтернатива: найди свой и варись в нем, вноси свой вклад в него, снискай там славу и почет. И только те, кто ощущал необходимость дерзнуть и замахнуться на большее, минуя планиверсумы, отправлялись к нам. – Так в чем же ваша главная проблема? – не выдержал я. – В девочках, заполонивших Планиверсум? Массандра покачала головой, и вдруг ее очки слетели с носа и упали на груду рукописей. Почувствовав неловкость, она принялась их торопливо надевать, и Коктебель взял слово – пускай и было видно, что он не особо хотел говорить. – Девочки! Девочки были не проблемой, а решением. По крайней мере, так показалось, после того как они впервые стали регалоидами и решили пустить корни в Планиверсум. Все-таки отблеск их славы перетянул на себя многих публицентов, скажем так, не озаренных подлинным светом Юниверсума. Всем казалось, что так будет долго, хотя и предполагали, что недовольные будут. Мы были уверены, что сможем существовать раздельно: мы – во славу Юниверсума, и они – во славу собственных иллюзий, не претендуя на жизнь. Но никто не мог предположить, что появится другая, непредсказуемая сила. И эта сила не просто захочет отхватить жизнь для себя – как делали все писчики с момента основания Башни – нет, эта сила станет отрицать жизнь как таковую. – Ей недостаточно будет занять свое место, – тихо добавила Массандра. – Ей нужно заполонить собой все. Регальный мир – Мне, наверное, пора. Я не знал, симпатичны ли мне эти люди – они были непонятны, и была совсем чужда реальность, в которой они живут, – тот самый писчий мир. Того, что они обсуждали, не существовало для меня, и я не мог вместить в свое сознание, осмыслить существование этой их странной реальности. По чесноку, как любили говорить в разгар работ на наших огородах, они были мне безразличны. Мне нравились только сам дом да возможность сидеть в нем и пить чай: я все-таки не удержался от новой чашечки. А еще – сходить в туалет: в маленькой каморке у этих приветливых людей я обнаружил настоящий унитаз, без всякого энтузиазма. Но события, которые случились дальше, изменили многое. – Вам теперь не стоит выходить, – сказал мужчина. – Почему? – тупо спросил я. – Тихо! – Он повернулся к окну и прислушался. – Я их чую. Издалека. – Зомби, – упавшим голосом сказала Массандра. Мне стало не по себе. Вспомнилось сообщение от Инкера, вспомнились короткие встречи с этим малоприятным типом. Но зомби ведь меня не тронул! А если так, зачем же его бояться? – Теперь сезон, – сказал Коктебель. – У них обострение. Я обжегся чаем, сделав слишком большой глоток. – У них? Вы серьезно? Вы сказали – у них! – Да, ты не ослышался, – спокойно ответил мужчина, медленно приближаясь к окну. – Все верно. – Они звереют после регализаций, – пояснила женщина. – Зараза распространяется молниеносно: всем хочется оказаться наверху, в Регальном мире. Зомби активизируются и идут в атаку. Они непременно здесь будут. – И они уже близко, – довершил Коктебель. – Так расскажите мне! Расскажите, кто такие зомби и почему их надо бояться. Вы ведь, наверное, в курсе, что в Севастополе нет зомби? – Их нет и на других уровнях Башни, – вздохнула Массандра. – Они есть только здесь, потому что здесь есть мы. Они одержимы и не остановятся ни перед чем. – Это тоже ваши публиценты? – догадался я. – Да, – ответила собеседница. – Но они другие. Их не интересует жизнь как таковая, не интересуем мы. – Расскажи, как они появились, – попросил Коктебель. – Да, пожалуй. – Она собиралась с мыслями. Меня удивило это трогательное «пожалуй», когда мы ждали нападения. Тревога Массандры передалась и мне: я встал со стула, прошелся, вернулся обратно. Выходит, мы ждали гостей. «Почему не ушел раньше? – ругал я себя. – Почему?» – Самую первую, легкую волну ощутили публикаторы всех «Башен». Мы назвали этот вирус синдромом републикантов – он был слабым и заключался в том, что несколько публицентов параллельно появились во всех журналах Башни с одинаковыми текстами. – А так разве нельзя? – удивился я. – Это нерационально, – ответила Массандра. – Мы пресекаем то, что уже где-то появлялось, и даже если узнаем, что это было где-то в Планиверсуме, то все равно не даем публицентам жизнь. А тут такое – и в самом Юниверсуме! Случалось, что и «Снос», и «Новая» выходит, а там все то же, что у нас. Но следить за Планиверсумом не было возможности: вы только посмотрите, сколько у нас работы! И, узнав, что он весь кишит зомбаками, мы могли лишь ужаснуться – но не что-то изменить. – К тому же, пойми нас правильно – спасать Планиверсум не наша задача, – добавил мужчина. – Если бы вы знали, как они плохо пишут! – воскликнула Массандра. На этих словах она чуть не сорвалась на крик, полный тоски и отчаяния, и я содрогнулся, вдруг ощутив ее чувства; и тут же дернулся, чтобы стряхнуть их с себя, как паутину в темном углу дома. – Неотличимо друг от друга, приспосабливаясь, копируя все, что подсмотрят у регалоидов. И все про любовь, про любовь! Просто потому, что так доступнее: любовь лежит, ее никто не трогает – бери! А для них текст не то что вторичен, для них текст вообще не имеет значения. Зато, как они говорят на людях, здесь, конечно, с ними некому сравниться. Если вы увидите, что кто-то бойко толкает речи перед публикой, размахивая книжонкой, – сторонитесь его, это не настоящий писчик. Публикант, состыкованный с Юниверсумом, не знает, что сказать о своей книжке. А зомби – не знает, что написать в ней. И отходите подальше, чтобы не укусил. – Спасибо за совет, – смутился я. – Но мне не доводилось видеть, как выступает зомби. – Я был бы рад, если б и мне не довелось, – сокрушенно сказал Коктебель. – Но, к сожалению, был свидетелем. – Самое страшное – это их цели, – сказала Массандра. – Их мотивация, то, зачем они все это делают. Зачем они захватывали Планиверсум? Разве потому, что он для них так важен? Или потому, что через него они хотели выбраться в Юниверсум и он был лишь ступенью, частью плана? Как оказалось, нет. Между Планиверсумом и Юниверсумом для них вообще нет никакой разницы. Что местечковый «Брют», что торжественная церемония в Регальном мире – для них все одно. Они не понимают разницы между «Старой» и «Новой» Башнями, не знают нашей истории, не в курсе отношений, достижений, они одно и то же и в «Снос» отнесут, и на рулоне туалетной бумаги напишут, и в самом вонючем и захудалом сортире, собрав себе подобных, презентуют. – Это вырождение, – горько подытожил мужчина. – Но мы еще могли спасти себя, а если не спасти – так просто оградить, но тут совсем неожиданно в дело вступил совет регалистов. Что нашло на этих почтенных людей, так и осталось тайной, но их ошибка оказалась роковой. – Они стали награждать зомби. Я молчал. Мне вдруг стало жалко этих людей. Захотелось подойти, обнять, похлопать по плечу – но я подавил в себе этот порыв. – Вначале некоторые регалисты из Верховного совета постановили, что зомби можно если не регализовывать, то хотя бы для начала пригласить, засветив его в Тонком списке. На первой же революционной церемонии зомби был назначен тем самым десятым, неудачным просителем. Этот исход, признаться, был предрешен – слишком немногие были готовы к регализации зомби. Но сам факт попадания! Зомби же повел себя совсем не так, как поступали прежде все просители – то есть исчезали навсегда. Он не дал себя сбросить на нижнюю платформу, оказал сопротивление и перекусал сразу нескольких писчиков, в том числе и новорегализованных. А уже на следующей церемонии новая пара укушенных вошла в девятину, хотя прежде эти люди – представляете – ничего не писали. Они вообще оказались там случайно! Их окрестили «новыми столпами Башни» и «светом, тянущим ввысь покруче любой лампы». Но мы, публикаторы, собрали Тревожный совет. Говорили им: вы играете с огнем. Предупреждали: вы работаете против всех нас, против Юниверсума. И тогда нас выгнали – впервые за все былое Башни. Женщина достала платок и приложила к уголкам глаз. Плакала ли она по-настоящему? Я уверен, что да – к чему ей было разыгрывать что-то передо мной? Кто я ей был? Просто случайный человек. Но она рассказывала мне все, словно спешила, словно боялась опоздать. Мужчина суетился в дальнем углу комнаты – ругался, видимо, что-то искал. – И ладно бы они создали свою регальку, какой-нибудь «Большой укус», и забавлялись ею. Но нет, они ничего не способны создать: и не хотят, и не могут! А все потому, что понимают: жизни в этом не будет. Мы им не дадим жизни. Оторвавшись от своего поиска, Коктебель повернулся к нам. – Ты самое важное скажи. На последней Регализации все стало понятно. Вся девятина – представляешь, вся! – состояла из зомби. Публикаторы взорвались, регалисты и публиканты передрались между собой, но скандал уже не получилось замять – это как пожар, охвативший собою все. Зомби было не остановить, они торжествовали. А мы смотрели на них со стороны и понимали: это конец. – А еще мы увидели, как они все ненавидят друг друга. Скинуть никого не получалось, и в итоге после драки вниз полетело сразу несколько человек, совсем не причастных к Тонкому списку. Ассенизаторная платформа уже прошла, и… В общем, это кошмар какой-то. Люди полетели прямо вниз, сюда, в Планиверсум. Ошметки собирали по всему уровню. А Верховный совет регалистов демонстративно покинул зал. Но нам кажется – они просто поняли, что натворили.