– Ну а те, кто сюда не попал? – Не знаю, в «Старой Башне», в «Сносе»… Где же еще? – А те, кто никуда не попадают, – где живут они? – Нигде. – Мы, публикаторы, даем им жизнь, – осторожно вставил Коктебель. Массандра глянула на него и вздохнула. – Так было с самого основания Башни и до той самой поры, пока у нас не начались проблемы. Мы, публикаторы, разбросаны по уровню, и всем приходится несладко. – Можно еще чаю? – спросил я. Похоже, разговор предстоял длинный. – Конечно, вы пейте, пейте, – мягко сказала Массандра. – Вы уж извините… Вы хотя бы что-то понимаете из того, о чем мы говорим? – Понимаю, что у вас бардак, – буркнул я. Коктебель оживился. – О, бардак – это мягко сказано, – расхохотался он. Я всего лишь сказал то, что видел: какие бы проблемы ни были у этих людей, ничто не мешало им прибраться в собственном доме; ведь они здесь и жили, я не сомневался. Женщина, напротив, стала серьезнее. Она напряглась и понизила голос, видимо, собираясь сообщить нечто сакральное. – Прежде не было бардака, – начала она. – Все было регламентировано и отлажено и работало без единого сбоя. И каждый писчик знал и понимал, как все работает – от вшивого публицента до статусного публиканта и даже регалоида. – Это еще что? – скривился я. Массандра замялась. – Как бы объяснить? Видите ли, здесь мы подходим к главному. – Да так и объясняй, – встрял Коктебель. – Помимо нас, публикаторов, есть Верховный совет регалистов. Мы выдаем публикантов, они выдают регалоидов. – А, ну если так – то все понятно, – сказал я. Признаться, у меня было мало желания вникать во все эти подробности; я твердо знал, что, если какое чудо и заставит меня ввинтить лампу именно на этом уровне, вряд ли я загляну к этим людям еще. Какими бы вкусными ни были у них сушки с солью. – Институт регалистов – он состоит из нас же, – продолжила Массандра. – То есть не всех подряд, а определенных представителей – состав мог меняться или на множество сезонов оставаться неизменным, но задачи не менялись никогда. В него же входят некоторые публиканты – из числа неоспоримых. Я кивал – а что мне еще оставалось? – И чем они все занимаются? – Выдача регалий – это традиционное мероприятие, на котором собирается Верховный совет, все публикаторы, большинство известных писчиков и регалоиды всех сезонов. Когда каждый журнал выпускает по десять номеров – а мы их выпускаем, как правило, синхронно, – происходит главное событие всего писчего мира – Таинство Регализации. Составляется программа таинства, приглашаются лучшие отпросы, и все вместе отправляются в Регальный мир. Голова пухла от потока этой информации, который становился все плотнее и тяжелее, а главное – совершенно ни при каких обстоятельствах не мог бы мне пригодиться. Я даже перестал что-то спрашивать, просто сидел и попивал очередную чашку чая. – Церемония заключается в том, что перед Верховным советом регалистов предстают десять просителей – так называемый тонкий список. Каждый из них мечтает стать регалоидом… – Ну вы представьте, это же цель всей жизни любого писчика, его единственный шанс! – прервал ее Коктебель. – Это высший момент жизни каждого из десяти! Прочувствуйте! – торжественно заключил он. «Если бы так не хотелось спать», – подумал я, но промолчал. – Но правила, дошедшие до нас сквозь поколения, гласят: только девятина – то есть девять из десяти – достойны называться регалоидами. Десятый же будет покрыт позором, и ему суждено исчезнуть. На церемонии в Регальном мире объявляют его имя. Массандра прекратила говорить и только смотрела на меня, будто стараясь понять, проникся ли я ситуацией. Я слегка улыбнулся – да, во всей истории были и трагичность, и накал, но ко мне это имело мало отношения. – В своем роде это жертвоприношение – совсем как в далекой ветхости, о которой мы знаем из книг, – подытожил мужчина. – Исчезновение одного легализовывало остальную девятку как регалоидов – с того самого момента они образовывали касту высших писчиков. Между ними случались споры, могла возникнуть и дружба, но все они были равны. Покрытие позором десятого просителя – это ритуал, подпитывающий Юниверсум. Самым торжественным моментом, кульминацией Регализации всегда был сброс десятого в Бездну Забвения. – Подождите, – прервал я. – Его откуда-то сбрасывали? – Да, из Регального мира, – ответил Коктебель. – А где он находится, этот Регальный мир? – Как где? Над нами! Услышанное заставило меня оживиться. Выходит, там, наверху, в свободном пространстве уровня, происходила какая-то жизнь? – Регальный мир не существует непрерывно, он конструируется здесь и поднимается в воздух на больших платформах. Это важный символический момент, часть ритуала: всякий писчик стремится подняться над миром – становясь регалоидом, он может себе это позволить. – Кроме десятого? – уточнил я. – Показ десятому того, чего он будет лишен и что ему никогда не светит, – необходимая часть Регализации. Она питает Юниверсум до следующего сезона, она питает регалоидов сладким чувством победы, она услаждает взгляды регалистов. Десятый знает, на что он идет – ведь он придает всем им значение. Без этого он бы не стал десятым. – Но ведь с такой высоты он просто разобьется. – Я ужаснулся, представив падение. – Вы что же, совершаете убийство? – Не путай, – строго сказал Коктебель. – Отнять жизнь и не дать ее – слишком разные вещи. Мы не даем ему жизнь. Но мы, конечно, ничего не отнимаем. – Представляю, какие ужасные картины рисует ваше воображение, – участливо сказала Массандра. – Но мы живем на гуманном уровне, не забывайте об этом. – По-вашему, гуманно сбросить человека вниз с воздушной платформы? – Когда происходит ритуал сброса десятого просителя из Регального мира, под Центральной платформой проплывает другая, выполняющая свои более, скажем так, приземленные функции. А заодно и помогает нам. – Это ассенизаторная платформа, она утилизирует отходы нашего уровня, – добавил Коктебель. – Так что неудачливому просителю обеспечено мягкое приземление. Мне было не очень понятно, что же обеспечивало проплывающей платформе мягкость, но уточнять я не стал. Лишь облегченно вздохнул: после убийств на экранах этого уровня вполне можно было ожидать чего-то подобного в реальности. – Что же происходит с этим десятым дальше? – спросил я. – Поверьте, это не имеет никакого значения. Ни для кого, – ответила Массандра. Я отметил, как вдруг ее голос стал холодным, металлическим. – Но для него-то самого имеет, – не унимался я. – Мы мало знаем об этом. Может, пойдет в отпросы, может, запишется на Майнд Дамн. – Никто не знает, потому что всем плевать, – бодро сказал Коктебель. – Еще несколько регализаций назад ничто не предвещало беды. Правда, намечались новые тенденции: в финальную десятку стали проходить девочки. Вы их встречали на уровне, они живут близко к социальным лифтам. – Я кивнул, вспомнив Алушту, холодную красавицу с оранжевым ожерельем. – Мы их любим, и они действительно талантливы. Они строили свое направление на отрицании любви и прочих колебаний и неприятии традиционных отношений. Я не о разнице полов, конечно, а о самом классическом развитии, которое проходят любые отношения: завязка, увлеченность, романтика, притирка, охлаждение со свойственными каждой стадии ритуалами. Они убедительно припечатывали отношения, раскладывая их на атомы и обличая пошлость, что даже тем из публикаторов, кто стоял на страже красивых историй и романтических легенд, приходилось сдаться под натиском их таланта и пробивного потенциала. Но их стало очень много, и вполне очевидно, на всех не могло хватить места ни в «Старой», ни в «Новой» Башнях. Мы не могли позволить себе стать рупором одного направления. Но тем не менее нет ничего удивительного, что на них обратили внимание регалисты. Она повернулась к мужчине, давая знак, чтобы он продолжил рассказ. Тот потянулся за новой сигаретой, прикурил. – Регалисты все меньше нуждались в нас, публикаторах. От церемонии к церемонии это становилось все заметней. Они стали обращать внимание не только на публикантов, но и на публицентов, которые не дождались нашего решения или вовсе не захотели его ждать. Но они не имели силы давать жизнь, хотя и сами были живы. Даже будучи регалоидом, только у публикатора писчик получает жизнь. Но, став регалоидами, девочки ушли от нас, чего не случалось прежде. А за ними потянулись и другие регалоиды – последующих сезонов. – Что же здесь плохого? – не понял я. – Проблема в том, что, минуя нас, писчики, будь они хоть регалоидами, хоть кем еще, могут вполне комфортно существовать и даже создавать что-то свое, например, регальки – так мы называем их собственные церемонии, созданные по образу и подобию Регализации! Это не жизнь, но им все равно приятно. Они обвешиваются регальками и обвешивают ими друг друга, хвастаются друг перед другом. Но они помнят, что не получили жизнь у нас – и создают себе иллюзию. Взять тот же «Брют» – по их меркам, крупное и важное событие, но он не дает жизни – только претензии на жизнь. «Так вот куда попала Керчь, – хмуро подумал я. – Интересно, знает ли она об этом?» В разговор снова вступил Коктебель. – То же и их рецензии, и книжки, в которых они публикуют сами себя и сами себя восхваляют. Но они не публикаторы, и те, что у них в книжках, не публиканты. Их предел, потолок планиверсума. Мне нравилось, что он говорил коротко и четко, но на этот раз я не выдержал: – Послушайте. Вы все это так преподносите, как будто я знаю… все ваши версумы, шмерсумы. Я простой человек, я пришел из Севастополя, я не с вашего уровня, я даже не родился в Башне! Я не имею понятия, что такое ваш планиверсум, где это вообще. Но, взглянув на лица собеседников, я тут же испытал стыд за свою несдержанность, пожалел о том, что был так резок. Уж не знаю, почему на меня нахлынуло это чувство – может быть, здесь просто полагалось испытывать вину за то, что чего-то не знаешь? – Извините, – тихо сказал я. – Ничего, – ответила Массандра. – Вы, кажется, хотели знать, что есть планиверсум. А любому избранному, который пришел из Севастополя и продолжает нести лампу, не остановившись в выборе, очевидно, нужно знать, где он находится в данный момент. Так вот, Фиолент, вы как раз в Планиверсуме. – Это вряд ли возможно, – я нервно рассмеялся. – Я ничего не пишу, ни в каких «Брютах» не участвую. Но несу лампу и стремлюсь дойти наверх, чтобы прикоснуться к Истине. – Весь второй уровень – Планиверсум. Многие называют его Притязанием, и в какой-то степени это так, но ведь Притязания должны вести к чему-то, правда? А вот на этот счет есть большие сомнения. Все физическое, материальное, что здесь есть, принадлежит Планиверсуму. – Выходит, потолок делит уровень на… – предположил я, но женщина не дала договорить. – Нет, потолок – всего лишь символ двойного разделения. Платформы поднимаются наверх отнюдь не только для Регализаций. Планиверсум существует для всех, а Юниверсум – только для тех, кто придает значение. – Но если Планиверсум я вижу, то как же тогда выглядит Юниверсум? – Что ж, этот вопрос назревал давно. Его создает наше присутствие: он рождается и присутствует точечно. Он не в пространстве, он – в личностях, в головах. Регализация – это всего лишь символ. Она обозначает выход из двухмерного пространства, освобождение от него. Стыковку с Юниверсумом производим мы. – Но подождите, – возразил я. – Гуляя по этому уровню, я не встретил ни одного писчика. Не встретил никого, кто обсуждал бы то же, что и вы. Я нигде не встречал журналов. Зато я видел энтузиазмы, представляете, настоящие унитазы, полные… – Не будем же об этом, – улыбнулась Массандра. – Все это видео, фильмы, трансляции, инсталляции – все это наш уровень, наш мир. Он и есть Планиверсум. Видите, в чем дело. Не Планиверсум – нижний мир, а Юниверсум – высший. В Планиверсуме есть все, но только писчик может выйти в Юниверсум. Ни видео, ни фото, ни поделки из подручных материалов – ничто не выведет в Юниверсум. Только одно дело – писчее – может с ним состыковать. – А как же остальные? Им что, хватает Планиверсума? Или они не знают?