Я попал сюда, потеряв след зомби, пройдя по длинным скучным коридорам и большим пустым залам, которым, видимо, еще не нашли применения, и если бы не встретил этот домик, то, наверное, упал бы без сил. – Сушки и чай – вся наша еда, – улыбнулась женщина и отхлебнула чаю. – Где вы ее берете? – Доставляют, – беззаботно ответила она. – Так почему вам не доставят ничего другого? – удивился я. – Здесь, на этом самом уровне, едят виноград, вишни, пьют всякую разноцветную ерунду. – Нам полагается это, – сказала женщина и посмотрела на меня выжидающе. Я отпил и, не зная, что ответить, принялся осматриваться. Помимо книг заметил несколько портретов – они стояли на полках, прислоненные к стенам, или висели под самым потолком. Люди на портретах были с длинными бородами, в таких же клетчатых рубашках и очках. Женщин на портретах не было. – Нам положено быть слегка бедными, слегка ко всему равнодушными, кроме этого, – она показала на разложенные перед нею листы. – И вот мы такие… Хотя вы знаете: деньги имеют мало значения в Башне. Но наше занятие – и есть наши деньги. Будь наша жизнь другой, наверное, и этого всего бы не было. Я продолжал осматривать комнатку и встретился взглядом с мужчиной, который так долго молчал. – В общем, духота и теснота, однообразное питание – они идут в комплекте с нашим делом. Мне все хотелось выяснить, о каком же деле они говорят, но вместо этого я спросил: – И что же дает такой комплект? Мне было приятно поговорить, посидеть с чашкой чая в руках, с сушками – после всех мерзостей и странностей, которые довелось видеть на уровне. – Счастье, – сказали они в один голос, но продолжила только женщина: – Счастье делать свое дело. Нам положено быть такими еще и потому, что мы отстаиваем истину, предписанную Юниверсумом. Некоторые так и называют нас – свидетели Юниверсума. Это не совсем верно, потому как мы не просто наблюдаем, что подразумевает слово «свидетель», но и активно участвуем. Однако в нашем деле красота звучания нередко затмевает собою любые значения, даже, казалось бы, основополагающие. Так уж повелось. Я чуть не поперхнулся чаем. – Разве истина может быть кем-то предписана? Даже этим… как вы сказали – Юни?.. Но она словно не слышала вопроса и как ни в чем не бывало продолжала говорить: – Но, несмотря на все это – я имею в виду то, какими вы нас видите, – мы имеем и влияние, и значение. – Какие тебе и не снились, – вставил мужчина. – Какие вам и не снились, – поправила она. – Да неужели? – улыбнулся я. – Вы уж простите, но… – Это ничего. Ты явно не из них. Не из тех, кого это влияние должно повергать в трепет. Мы ведь рады и просто гостям, – она дружелюбно улыбнулась. – Знаешь, как порой хочется увидеть человека без свертка бумаг под мышкой, – добавил мужчина. Женщина одобрительно кивнула и продолжила: – Как вы знаете, никакого значения нет, пока его кто-то не придаст. Кому-то или чему-то – это другой вопрос. Для тех, кто придает это значение нам, мы его имеем. И, соответственно, сами можем придавать или не придавать значение кому-то из тех, кто придает его нам. Я помотал головой из стороны в сторону, будто пытался утрамбовать кашу, возникшую в ней. Так образно говорила моя мама, когда я был маленьким человеком и едва начал посещать ласпи. – То есть как, взаимный обмен значениями? – спросил я. – Кто-то придает вам, кому-то придаете вы? Мужчина запустил руку в охапку листов, пошарил по столу и вытащил коробку с сигаретами. Достал одну, прикурил. В Севастополе встречались люди, которые курили сигареты, но в Башне я встретил такого впервые. Я никогда не любил этот запах, в отличие от запаха сухого куста, и не понимал, зачем курить, если мир остается все тем же. Но не подал виду – ведь все-таки был в гостях. – Твоя догадка и верна, и не совсем, – туманно начал он. – Мы аккумулируем значение всех, кто придает его нам, а затем перераспределяем. Кому-то достается огромное значение, кому-то незначительное, но довольное для счастья, а кому-то – ничего. Со стороны тех, кто считает справедливостью равное распределение благ, встречается некоторое недовольство, но оно, как и в любых делах, на уровне погрешности. Те, кто принял правила, не ропщет. А придавая значение нам, каждый принимает правила. Если, допустим, некий абстрактный человек, заинтересованный в стыковке с Юниверсумом, тем не менее откажется придавать нам значение, он вполне может оказаться отнюдь не бестолковым. Он может объективно быть и выше, и ниже, и равным тем, кому придали значение мы, – и он может понимать это или не понимать. Но об этом мало кто узнает, и мало кого это вообще озаботит. Придавая же значение нам, он соглашается, что может оказаться всем или никем – но в системе тех, кто придал нам значение. – Мудрено, – только и сказал я. – Но почему именно вам? – А потому что других вариантов для всего этого, – он окинул взглядом ворох бумаг, – просто нет. Наконец в разговор вступила женщина. Ее голос был мягче и отчего-то казался мне убедительней. – Вы так и не поняли, что это? – наконец спросила она и тут же сама ответила: – Рукописи! Пораженный, я переспросил: – Рукописи? То есть это кто-то пишет и приносит вам сюда? Но зачем? В Севастополе мало кто писал просто так – да я бы не ошибся, если бы сказал «никто». Кроме тех немногих, что выбирали себе такую стезю в жизни. Ведь для того, чтобы попасть на какие-нибудь страницы, что-то должно было происходить. А у нас мало что происходило – так о чем было писать этим несчастным? – Вот зачем, – улыбнулась женщина и поднесла мне, держа на ладонях, невесть откуда взявшийся предмет, завернутый в платок. Это выглядело странно, и я сперва колебался, но женщина поторопила: – Ну же, берите! Я развернул сверток и достал книгу в мягкой обложке. Повертел ее в руках в надежде обнаружить что-то необычное. Но так и не обнаружил. – Книга как книга, – сказал я. – Читайте внимательнее, – покачала головой женщина. – «Старая Башня», – я прочел вслух название и заметил, что под этими большими буквами было еще несколько маленьких. Присмотрелся и прочитал их тоже: – «Писчий журнал». – Правильно, – похвалила женщина. – Это журнал писчиков. – Пищиков? – переспросил я. – Это что же, тех, кто пищит? – Нет, – рассмеялась собеседница. – Тех, кто пишет. Хотя ваше наблюдение вполне в писчем духе. «А мы в Севастополе и не додумались до такого». Я развернул журнал, пробежался взглядом по первым листам: – Тираж… Содержимое… Номер посвящен… Безвыходные данные – Коктебель, Массандра. – Поднял на них вопросительный взгляд. – Что все это значит? – Кстати, мы не познакомились, – спохватился мужчина. – Коктебель – это я. – А я Массандра, – мило улыбнулась женщина. – Ну а безвыходные данные – означает, что без нас номер просто бы не вышел. – Она развела руками. – Фиолент, – представился я и задумался. – А интересные у вас имена – они будто бы созданы для того, чтобы их обладатели рулили писчим процессом. – Мы занимаемся здесь больше, чем просто писчим процессом, – мечтательно ответила Массандра. – Много больше. Я спохватился: – Но почему «старая»? Разве Башня может быть старой или нестарой? Разве это не просто Башня? – Ну конечно же не может, – снисходительно улыбнулась Массандра. – Мир всегда одинаков. Но если говорить о писчем мире, о наших публикантах, то разница, конечно, есть. – Публикантах? Каких еще публикантах? Я уже допил чай и не знал, чем заняться. Вертел в руках журнал, пролистывал, выхватывая глазами имена и строки, но все больше глядел поверх них, не допуская информацию в свое сознание. Усталость мешала сосредоточиться. – Публикант – это тот, кто получил у нас публикацию. Ну а мы, собственно, публикаторы. Мы храним те давние традиции, которые завели еще первые жители Башни, когда эти уровни только осваивались, и первые люди, еще видевшие настоящее строительство, обживались здесь… Они отстаивали свое право жить и творить на этом уровне, творить сам уровень. Если бы вы знали, сколько было трений, да что там – самых настоящих битв с теми, кого теперь называют «герои». Там была любовь и жизнь, и главное – умение писать. Первые писчики были такими, что нынешним и не снилось. Да и не приснится уже. – Порой мне кажется, они вообще не видят снов, – вставил Коктебель. – Не спят, все пишут. – Я хотел пошутить, но никто не засмеялся. – Те великие писчики Башни, конечно, не дожили до нас с вами. Правда, некоторые смотрят на нас с портретов – и я уверена, что они все видят. Но дожили журналы – как хранители, отбирающие и сберегающие самое ценное, на что способны писчики, для вечности и новых поколений Башни. Мы наследники великих и благородных первопроходцев – тех, кто основал «Старую Башню», «Новую Башню» и несколько других, еще живущих, существующих журналов. Есть и относительно новые: «Снос Башни», «Без Башни». Они более дерзкие, конечно, но что же, им положено – новая поросль. – И в чем же между вами разница? – спросил я, слегка удивленный всей этой информацией. – Мы все занимаемся общим делом: стыкуем писчиков с Юниверсумом. Не сообща, а скорее каждый сам по себе. Между нами есть разногласия: к примеру, «Снос Башни» активно увлекся Майнд Дамном, что сказывается на тематике и личностях их публикантов. В журнал потянулись отпросы, которым у нас никогда не хватало места: все-таки хоть они и пишут, но никакие они не писчики. Попросту говоря, они лишь разжижают писчую среду, уводят ее не туда, в свои заблуждения, в мелкоту своей проблематики… Но в «Сносе Башни» не считают так, что ж, они публикаторы, их право. Тем более на фоне наших теперешних проблем… Кто бы знал, что отпросы покажутся благом в сравнении с новой страшной бедой. Она замолчала, прикусив губу, но я ничего не отвечал, и Массандра продолжила: – Но эти разногласия не в главном. Мы все придаем друг другу значения, а публикаторы и публиценты придают значение нам. На том и стоим. – Женщина развела руками. – Публиценты? – переспросил я. Собеседники начинали вызывать у меня подозрения, но я убеждал сам себя: расслабься. Встретил ли ты здесь кого-то, кто бы их не вызывал? – Это кандидаты в публиканты, – вступил в разговор Коктебель. – Все, что ты видишь здесь, написано ими. – Они еще не писчики, – продолжила Массандра. – Но очень хотят таковыми быть. Они приходят сюда, приносят нам рукописи и, если мы их не берем – идут в ту же «Новую Башню» или куда-то еще. Так и бродят. Это неторопливые люди, у них своя жизнь. Мы часто можем о них ничего не знать. – А где они все живут? – спросил я. – Как где? – изумилась Массандра и стремительным движением выхватила из моих рук журнал. В этом было что-то хищное. – Здесь. Здесь же они живут!