Нана перевернула еще несколько толстых страниц, пока не увидела старую фотографию. Девочка-подросток улыбается в камеру, темные кудри спадают до середины спины. Именно этот снимок использовали для плакатов после ее исчезновения. Полиция вернула фотографию довольно потрепанной, да и за прошедшие годы она пожелтела, края истерлись, но живой блеск черных глаз девочки остался прежним. Как и в случае со старыми газетами, все эти годы Нана сопротивлялась идее засунуть эту фотографию между слоями пластика. Ей хотелось иметь возможность дотронуться до нее. Казалось, делая это, она непостижимым образом оказывалась ближе. Пластик или стекло придавали образу ореол реликвии, которого она не желала для своей дочери. Она еще не похоронила ее и не станет хранить фотографию за стеклом. Нана подняла глаза и оглядела комнату. Она поклялась всегда ждать ее дома, а теперь собирается уйти… На кухонной полке стояла уже собранная синяя сумочка; в ней лежали документы, деньги и лекарства. Нана снова посмотрела на снимок и осторожно, словно беря ребенка, взяла ее обеими руками и прижала к груди. Затем закрыла альбом. Она не стала убирать его и оставила там, на столе. Положив фотографию во внутреннюю часть блузки, ближе к сердцу, взяла свою палку и синюю сумочку — и вышла из дома, плотно закрыв за собой дверь. Глава 25 Иголка Новый Орлеан, штат Луизиана Амайя изучала снимки, приложенные к делу. Портреты мальчиков выглядели так, будто их взяли из школьного альбома. На одном снимке был изображен отец, а единственная фотография жены была групповым портретом всех членов семьи. Она посмотрела на фотографию, на которой семья Ленкс позировала вместе, и отыскала на ней Мартина. Все в облике этого невзрачного седеющего человека, от туго стянутого галстука до накрахмаленного воротничка безупречной рубашки, говорило о дотошности и аккуратности. Он явно изо всех сил старался соответствовать образу добропорядочного и разумного человека. Усилия довершали очки в роговой оправе, как у университетского профессора. Это был образ человека, который все держит под контролем. Однако излишнее рвение портило общую картину, проскальзывая в напряженной позе, а в прилизанных волосах и безупречных ногтях чувствовалась неуверенность кастрата. Воспитанный матерью в строгости, он не сумел обеспечить свою семью отдельным жильем и продолжал жить под родительским кровом. Амайя была уверена, что это казалось ему унизительным, но, не в силах сбежать от материнского влияния или, возможно, желая подражать успеху, который для него представляла жизнь его родителей, он выбрал жену, которая смотрела в объектив из-под челочки, в точности заимствованной у свекрови. Дети были совсем другими. Они улыбались беззаботно и искренне и казались вполне довольными жизнью. У девочки были длинные рыжие волосы, рассыпанные по спине, и теплая уверенная улыбка. Амайя заметила, что она немного подкрасила губы, что контрастировало со строгим, невзрачным платьем. Скорее всего, девочка накрасила губы исключительно ради фотографии. Амайя представила, как она вытирает помаду обрывками туалетной бумаги перед зеркалом в ванной. Все члены смотрели в камеру и слегка соприкасались друг с другом, кроме Мартина, который стоял чуть в стороне. Амайя взяла фотографию, изображавшую его одного. Возможно, она была сделана в тот же день: он был в том же костюме и в том же галстуке и выглядел точно так же, как на групповом снимке. Положение рук, высота подбородка, вздернутые, слегка откинутые назад плечи, складки на одежде — все было таким же, кроме рта. Линия рта, которая на семейной фотографии казалась ледяной щелью, на отдельном снимке выглядела иначе. Рот по-прежнему был сомкнут, но губы расслаблены, в них угадывался намек на улыбку. Амайя увеличила изображение, и едва заметная надпись внизу стала разборчивой: Клейтон Грей, фотограф. Стационарная линия, по которой часом ранее они связались с Эмерсоном и Такер, была частью телефонного терминала экстренных служб. В последнее время звонки раздавались беспрерывно, и в конце концов они решили обойтись своими средствами. Саласар набрала номер на мобильном телефоне, оставленном ей Дюпри. Клейтон Грей по-прежнему занимался фотографией; он подтвердил это сразу, не задавая лишних вопросов, но добавил, что надеется, что работать ему осталось недолго. Потому что ему, мол, уже трудновато вставать по утрам. Скоро дело возглавят его дочери, что его очень радует, хотя он прекрасно понимает: после того как он уйдет на пенсию, отлеживаться утром под одеялом будет уже не так приятно. Амайя знала, что он улыбается. Конечно, он помнит Ленксов, вряд ли кто-либо в Мэдисоне способен их забыть. Да, он их фотографировал, обычный семейный снимок, модный в то время. Между шестидесятыми и восьмидесятыми такие портреты были так же типичны для семей среднего класса, как портрет маслом для дворян эпохи Возрождения. С момента появления цифровых камер к фотографам вроде Грея обращались все реже, хотя торжественные события вроде свадеб и сейчас не обходились без помощи профессионала. Нет, полиция его не допрашивала. Помнит ли он что-нибудь, что привлекло в тот момент его внимание? — Жена говорит, что я ошибся в выборе профессии и вместо фотографа должен был стать психологом. По тому, как парочка позирует для свадебной фотографии, я могу с большой вероятностью предсказать, будут ли они вместе через два года, — сказал он, смеясь. — Но вряд ли этому можно научиться в университете; тут важно прочувствовать, как именно люди позируют, как выглядят их руки и особенно рот, понимаете? Рот важнее, чем глаза. Говорят, глаза — зеркало души, а как по мне, выражение рта говорит о человеке куда больше. Амайя улыбнулась. — Ваша жена права, — ответила она, — это называется считыванием невербального языка тела, и это очень востребованная специализация. — Что ж, буду иметь в виду. Если на пенсии станет слишком скучно лежать под одеялом, поступлю в университет как раз на это отделение. — И мистер Грей снова засмеялся. — Вы помните, когда делали снимок? — Не сказать, что у меня феноменальная память, хотя я обычно многое могу сказать, особенно если сверюсь с тогдашними еженедельниками: я их никогда не выбрасываю. Однако Ленксы — случай особый. Все, что с ними связано, вспоминаешь снова и снова, так что в памяти остается неизгладимый отпечаток. Так вот: это было за два месяца до преступления. Отец, Мартин, трижды приходил ко мне в ателье, прежде чем принять окончательное решение. Он был дотошным и очень требовательным парнем. Обычно клиентам выдается альбом с подборкой образцов — семейными портретами с разным количеством участников любых возрастов и в различном сочетании. Но этот тип помимо альбомов потребовал, чтобы я показал ему студию, варианты фона, на котором мы делаем портреты, и даже виды освещения. Когда он явился с семьей, все уже было оговорено, вплоть до кресел и стульев, где они будут сидеть. — Похоже, ему нравилось держать все под контролем, — заметила Амайя. — Не то слово. Но в конечном итоге ему это не помогло. Сначала казалось, что все будет хорошо. Они заняли свои места, я сделал несколько пробных снимков. Но Мартин Ленкс остался недоволен. Он изменил порядок, в котором они стояли, потом еще раз, и так восемь раз. Мальчишек, казалось, это забавляло, но жена была в шоке. В какой-то момент мистер Ленкс предложил младшему сыну не участвовать в групповом снимке. Миссис Ленкс забормотала, что это нелепо, и, хотя женщиной она была застенчивой и робкой, Мартин Ленкс внезапно пошел на попятную. Фотография, которую они в результате оставили себе и которая потом появилась во всех газетах — наверняка именно ее вы держите в руках, — первая, которую мы сделали. Я не сохранил негативы других фото; они мне тогда были не нужны, и я их уничтожил. Но и на этой фотографии, которую я вижу сейчас перед собой, достаточно информации — по крайней мере, с моей точки зрения. — Отлично, мистер Грей, — проговорила Амайя, — испытаем вашу магию. Скажите, что вы видите на этой фотографии? — Посмотрите внимательно на рот Ленкса. Это же лезвие топора. Саласар согласно кивнула — именно об этом она подумал, увидев снимок. — За сорок лет работы я видел такое много раз и называю это явление «синдром промокшей невесты». Амайя посмотрела на увеличенный снимок в своем ноутбуке и кончиком карандаша коснулась рта мужчины. — Промокшей невесты? Что это значит? — За последнее время, к счастью, многое изменилось, и брак перестал быть главной целью в жизни, но долгое время он оставался таковым для многих мужчин и большинства женщин. Теперь он рассматривается главным образом как вариант, нечто такое, что может случиться или не случиться; однако я встречал женщин, а иногда и мужчин, которые идеализируют брак до идиотизма. Я называю такое явление синдромом промокшей невесты, потому что в первую очередь это касается девушек. Девушек, которые с детства мечтали выйти замуж. Не влюбиться, не встречаться с кем-то, даже не иметь кого-то, с кем можно разделить жизнь, а именно выйти замуж. Они представляли и планировали свою свадьбу до мельчайших деталей. — Он усмехнулся. Амайя кивнула: — Я понимаю, о чем вы. Грей оживленно продолжил: — Но реальность диктует свои условия, и она такова, что и в Висконсине идет дождь. Эти невесты встают с постели, готовые к самому важному дню своей жизни, и когда видят, что хляби небесные разверзлись, желают все отменить. Дождь не входит в их планы. В идеальную церемонию не вписывается мокрое платье или грязные туфли гостей, и они сообщают об этом в самой категоричной форме. Если все идет не так, как они планировали, то выход один: отменить все. Конечно, всегда находится кто-то — обычно тот, кто платит за свадьбу, то есть отец или мать, — кто помогает им, а то и вынуждает их опомниться. И тогда появляется эта гримаса, очевидная у одних и почти незаметная у других; в ней-то и заключается вся соль. Коротко говоря, именно это выражение застыло на губах Мартина Ленкса, когда он позировал со своей семьей. Он и есть та самая промокшая невеста. Ему хочется одного: улечься в постель и обо всем забыть, потому что все идет не так, как он планировал. И почти так же бросается в глаза выражение лица супруги. Озадаченная, беспомощная, она догадывается, что что-то идет не так, и понимает, что угрюмость ее супруга — лишь верхушка айсберга, на который налетел фрегат их отношений. Сейчас она слишком перегружена, чтобы как-то справиться с этим, поэтому притворяется, что ничего не происходит, и позирует для фотографии… Но выглядит при этом как ягненок, которого принесли на заклание. Это выражение лица мне тоже хорошо знакомо. — Вы думаете, Ленкс уже тогда принял решение? — Разумеется. Он сказал мне — а потом это и в газетах напечатали, — что собирался стать директором в местном банке. Семейная фотография была способом позиционировать себя в обществе. Видимо, отказали ему через несколько дней. Но, несомненно, что-то произошло во время съемки, во время той дурацкой суеты, когда он прогнал сынишку… Сильный порыв ветра ударил в стену, где-то вдребезги разлетелись оконные стекла. За грохотом последовала пара испуганных возгласов и неразборчивое проклятие. — Ради бога, что это было? — воскликнул Клейтон Грей, который все отлично расслышал. — Ураган, мистер Грей; я звоню вам из Нового Орлеана. — Это там, где «Катрина»? Так называется этот ураган, верно? И что она творит? Амайя медленно и бесшумно выдохнула, приводя в порядок мысли. Не отвечая на вопрос мистера Грея, она вернулась к теме разговора: — Еще у меня есть портрет, где Мартин Ленкс позирует в одиночку; скорее всего, он был сделан в тот же день. — Неудивительно, что вам пришла в голову эта мысль, но представьте себе — хотя на нем тот же костюм, эту фотографию я сделал через два дня. Мартин Ленкс явился сюда и заявил, что хочет портрет, где будет он один. Самая быстрая фотография в моей жизни. Он вошел, встал, и я щелкнул его всего один раз. Мартин не позволил мне сделать еще один пробник. На его вкус, получилось идеально. Амайя обвела карандашом дату в календаре восемнадцатилетней давности, который ей предоставил Джонсон. Через два дня после семейного фото. В тот день ему сообщили из банка, что он не получит вожделенную должность, за день до того, как он подал заявку на разрешение на ношение оружия; в этот день Мартин Ленкс заказал идеальный портрет, на котором он позирует в одиночестве. Она попрощалась с мистером Клейтоном, и тот напоследок еще раз заставил ее улыбнуться, посоветовав поскорее делать ноги из Нового Орлеана. — По телевизору говорят, что ураган разрушит город. Переждите его в безопасности, дорогая, — сказал он, прежде чем повесить трубку. Как раз в это мгновение в пожарной части завыли аварийные сирены. Амайя подняла голову и услышала, что с улицы к их вою присоединились и другие сигналы тревоги. Джонсон тоже прервал работу и огляделся по сторонам, пытаясь определить источник звука. Амайя вопросительно посмотрела на него. Он указал на циферблат и отчетливо произнес одними губами: «Комендантский час». Саласар кивнула, опустила голову и сосредоточила все внимание на фотографии Ленкса. Она снова увеличила изображение. Уголки его губ казались чуть приподнятыми из-за сокращения больших и малых скуловых мышц, расположенных по бокам рта. Сомнений не было: он действительно улыбался, стыдливо, будто тайком. Существует много видов улыбок, и в основном все они фальшивые: улыбка, которая появляется на лице человека, который позирует для фотографии; сдержанная улыбка, когда кто-то неудачно пошутил; неловкая, когда кто-то отпустил неуместное замечание; соблазнительная, появляющаяся, когда нас кто-то сексуально привлекает; саркастическая улыбка, свойственная политикам, которые улыбаются даже в том случае, когда заданный вопрос нисколько их не порадовал. А есть настоящая улыбка, счастливая. Амайя помнила, как в детстве грустила и при этом старалась улыбаться, чтобы не огорчить тетю, а та говорила: «Не обманывай меня, Амайя, у тебя грустные глаза». Этими словами Энграси невольно описывала так называемую улыбку Дюшена, искреннюю лишь физиологически. Амайя еще больше увеличила изображение, чтобы видеть глаза Ленкса независимо от рта. Даже за стеклами очков в черепаховой оправе она смогла разглядеть нужную ей деталь: напряжение в круговых мышцах приподняло щеки, образовав вокруг глаз небольшие морщинки. Многие психопаты ловко копируют человеческие эмоции, но она не встречала никого, кто мог бы контролировать круговые мышцы. В этот момент Амайя наконец ощутила связь с сознанием этого человека, а вместе со связью — уверенность, позволявшую безошибочно разгадать его профиль. Перед ней было доказательство того, почему фотография сразу же пришлась по вкусу требовательному мистеру Ленксу: на ней он был счастлив, по-настоящему счастлив. Глава 26 Победная улыбка Элисондо Энграси перешла через реку Базтан по Мендинуэта и свернула на улицу Браулио Ириарте, следуя речному течению. Ее дом — дом, в котором она жила с тех пор, как вернулась из Парижа, — стоял на середине улицы. Прочные каменные стены защищали его от сырости, поднимавшейся от текущей рядом реки, хотя Амайя иногда клялась, что чувствует, как Базтан струится у нее под ногами. Улица Браулио Ириарте была названа именем местного жителя, который отправился в Южную Америку и сколотил там состояние, основав в Мексике крупный пивоваренный завод. Спустя годы он вернулся, богатый и щедрый, и облагодетельствовал Элисондо, после чего улицу переименовали в его честь. А раньше она называлась «Дель соль», что было гораздо более логичным названием, потому что из-за своего северного расположения улица была самой солнечной и светлой во всем городе; в период, когда свет ограничивался несколькими дневными часами, а темнота была пронизана неопределенностью, это было не просто важно, а жизненно важно. Энграси шла рассеянно, очарованная вспышками света на волнистой поверхности реки, и с наслаждением чувствовала, как робкие солнечные лучи проникают сквозь одежду и касаются кожи. Вот почему она не заметила Росарию, пока они не поравнялись. На Росарии был элегантный бежевый костюм и туфли на небольшом каблучке. На сгибе локтя у нее висела коричневая сумочка с короткой ручкой, призванная еще больше подчеркнуть беззаботный и вполне мирный образ, который пыталась создать ее хозяйка. Аккуратно причесанные каштановые волосы отливали оттенком красного дерева. Росария стояла прямо перед дверью Энграси, явно поджидая ее. Увидев золовку, она улыбнулась. Это была широкая, искренняя улыбка: губы сложились в полумесяц, щеки приподнялись к высоким скулам. Словно для того, чтобы у Энграси не осталось никаких сомнений в ее искренности, она сняла солнцезащитные очки, позволив увидеть мелкие морщинки вокруг глаз, придававшие лицу выражение полного и подлинного счастья. Энграси остановилась. Она не боялась Росарию, но эта победная улыбка встревожила ее, хотя на этот раз Энграси не сомневалась в ее искренности. После разговора с братом она чутко прислушивалась к своей интуиции, и появление Росарии возле дома интуиция расценивала так же, как если бы ей навстречу выскочил волк. — Что ты здесь делаешь, Росария? — Разве ты не рада меня видеть, золовка? — Нет, — сухо ответила Энграси. Росария снова надела очки. — Как грубо, — ответила она. — Мы с тобой давно не разговаривали. Сколько, года три?.. Вот я и подумала, что пора. Энграси неподвижно стояла перед Росарией, глядя ей в глаза. — Чего ты хочешь? Зачем пришла? Улыбка Росарии стала шире, если это вообще было возможно. — Хуан рассказал о вашем разговоре… Энграси оставалась бесстрастной. — Должна признаться, дорогая золовка, я тебя недооценила. Я говорю без злого умысла, не пойми меня превратно. Я не очень хорошо разбираюсь в психиатрах и психологах с их хитростями. Для меня все они на одно лицо: шайка шарлатанов, которые только и делают, что проецируют на других свои травмы да пытаются нащупать у себя пупок. — Она пожала плечами, одновременно покачав головой, что в другой ситуации выглядело бы кокетливо. — Так что приношу свои извинения; ты действительно умнее, чем я думала. Энграси вскинула голову, стиснула зубы и отвела взгляд. Подчеркнутая любезность Росарии ее не обманывала — кажущаяся доброжелательность была насквозь пропитана ядом. Она стояла неподвижно; лицо ее не дрогнуло, когда Росария сделала шаг по направлению к ней и без тени смущения коснулась ее руки.