— Она больная женщина, — вступился за Медору трайтер. — Жертва, которую десять лет держали в неволе, и самое страшное, что она до сих пор в плену. Она не хотела стать такой. Проявите уважение. Ловцы креветок понурили головы, но не сдвинулись с места. Трайтер повернулся и пошел вперед, пока не поравнялся с Медорой. Дюпри перевел взгляд на ловцов креветок, щелкнул языком и заговорил, явно теряя терпение: — Раз так, возвращайтесь и ждите нас у «Зодиака». Мы не можем тратить время впустую, от этого зависит жизнь детей. — Ни в коем случае, — вмешался Шарбу, который до сих пор молчал. — Если мы позволим этой трусливой деревенщине вернуться в «Зодиак», при следующих раскатах они убегут, как болотные крысы, и бросят нас здесь. Дюпри вопросительно посмотрел на ловцов креветок, но те уклонились от его взгляда. — Сожалею, друзья, но вам придется идти с нами, поворачивать поздно, — сказал Булл, заканчивая разговор. — Мы арестованы или что-то в этом роде? — уточнил Клайв. — Нет, — ответил Шарбу. — Но если вы будете настаивать на том, чтобы остаться здесь, я прикую вас наручниками к дереву, по которому ползают огненные муравьи, и вы будете ждать нас, пока мы не вернемся. После этих слов ловцы неохотно поплелись дальше. Через какое-то время равнина резко оборвалась и перед ними показались густые заросли, образовывавшие естественную преграду вдвое выше человеческого роста. Новый раскат грома обрушился на их головы в тот миг, когда они достигли зарослей. Ловцы креветок обреченно посмотрели друг на друга. Медора шла среди колючих ветвей, царапающих кожу, остальные последовали за ней. По другую сторону живой ограды простиралось какое-то обширное поле. — Перед вами бывшая плантация «Ле Гран Байу», — прошептал Дюпри. Следом за Медорой они стали обходить плантацию по периметру. Булл сделал знак Дюпри, указывая на места, где стояли камеры, но, присмотревшись, понял, что большинство из них выведены из строя ураганом. Их покрывали сор и трава; некоторые перекосились и застыли под углом, невозможным для наблюдения. Забор был поврежден, входные ворота распахнуты и едва держались на петлях, хотя толстая цепь с новым, смазанным маслом замком удерживала створки. Все вокруг свидетельствовало о том, что всего несколько часов назад вся эта местность находилась под водой. Медора двинулась вперед, миновала ворота и вошла за живую изгородь, примыкавшую к главному входу. Забор накренился, и видневшаяся в нем дыра была достаточно велика, чтобы свободно в нее пролезть, пригнувшись к земле. Хрупкая Медора опустилась в грязь, поползла под забором, волоча за собой поврежденную ногу, и оказалась по другую сторону. Внутри усадьбы воды было по колено, хотя многочисленные следы свидетельствовали о том, что наводнение достигло гораздо более высокого уровня; за последние часы вода опустилась, остановившись в канаве, которую, Амайя была уверена, в другое время использовали для осушения болот. Байу снова завладела землей, носившей ее имя: вероятно, когда-то она была полноправной владелицей этих мест, которые позже присвоил себе человек. Поверхность воды казалась неподвижной, темной и мрачной, как большое черное зеркало. Вдали виднелись по меньшей мере пять строений, окружавших главное здание, возвышавшееся на небольшом холме, в единственном месте, не занятом водой. Первое здание, одноэтажное и прямоугольное, похожее на старую конюшню, было до самых дверей забито металлическими и пластиковыми канистрами всевозможных цветов и размеров. Внутри никого не оказалось. По мере того как они продвигались вперед, ощущение, что усадьбу бросили впопыхах, усиливалось. Кругом не было видно ни одного автомобиля, за исключением внедорожника с открытым капотом. Подойдя ближе, они увидели, что мотор утопает в грязи. Со всеми предосторожностями обошли постройки по периметру изгороди, где кусты были выше и скрывали их от возможных наблюдателей, расположившихся в главном доме. Здесь разделились: Билл и Булл прихватили с собой одного из ловцов креветок, а Джонсон и Амайя в сопровождении другого двинулись к конюшне. Остальная часть группы ожидала их возвращения. Никаких следов человеческого присутствия они не обнаружили. В конце усадьбы стояла хижина сторожа. Медора направилась туда; за ней шли Амайя, трайтер и Дюпри. Идти было тяжело: ботинки то и дело тонули в болотной тине, невидимой под водой. Амайя старалась ни о чем не думать, чтобы избавиться от ощущения, что кто-то или что-то удерживает ее, затягивает вниз, воспринимая как добычу, которую болото желает забрать себе. Она попыталась не терять присутствия духа, когда ударил еще один гром и воздух вокруг задрожал, словно их накрыла взрывная волна. «Дама идет», — вторил греческий хор у нее в голове. Они достигли странного продолговатого здания, лишенного окон. Даже издали было заметно, что оно давно заброшено. Первый этаж оказался затоплен: снаружи было видно, что вода добралась чуть ли не до потолка. Еще один раскат грома сотряс воздух, и с неба, такого же яркого и безоблачного, как и прежде, закапали тяжелые капли дождя. Вода была теплой и менее чем за тридцать секунд полностью пропитала одежду. «Она идет». Глава 61 Злой рок Элисондо Когда Амайе Саласар было двенадцать, она заблудилась в лесу, где провела в общей сложности шестнадцать часов. Ранним утром ее нашли в тридцати километрах севернее от того места, где она сбилась с пути. Когда ее расспрашивали о случившемся, Амайя каждый раз отвечала, что ничего не помнит. Тем не менее она могла подробно рассказать об эмоциях и ощущениях, тревоге и страхе, которые сопровождали ее во время блужданий по лесу. О первоначальной панике, когда поняла, что тропа исчезла. О попытках прислушаться к здравому смыслу, который говорил, что она непременно ее найдет. Потом Амайя призналась, что почувствовала себя главной героиней одной из мрачных сказок братьев Гримм. Она запомнила гром, воздушную волну, сотрясшую мутное небо из взбитого тумана, где не было и следа темных дождевых туч, которых старается избежать всякий любитель пеших прогулок… Помнила дерево, грозу, чье-то присутствие, дом, человека. Это было прохладное утро в конце зимы, похожее на любое другое утро — и все-таки совершенно особенное. Густой туман разливался по склонам гор, как мыльная пена в ванне. Амайя помнила автомобили, припаркованные на обочине дороги неподалеку от стрельбища. Радостные приветствия путников при встрече, хотя в последний раз они виделись всего неделю назад. Первые километры, пройденные в полном молчании, которое нарушали лишь шаги по утоптанной тропинке. После дождя кое-где на земле до сих пор стояли лужи, а временами их осыпало ветхими золотыми листьями, которые внезапно слетали с веток, как праздничное конфетти. Это шествие по горному склону чем-то напоминало литургию. Горы всегда были одинаковы и все же отличались одна от другой, и это давало Амайе возможность отдохнуть, отключиться и брести на автопилоте, мечтая и расслабляясь, как нигде в другом месте. Влажные холодные утра ее детства переливались блестящими каплями на шерстяной куртке и на мгновение застывали, как крошечные бриллианты. В течение первого часа путники почти не разговаривали. Они сосредоточились на том, чтобы не терять темп, выбрать правильный ритм, вдыхая через нос холодный воздух Базтана, который превращался в микроскопические капельки, когда они выдыхали его сквозь шарфы. Амайя могла просто шагать, ни о чем не думая. Шагать вперед и вперед, прислушиваясь к шагам позади, позволяя себе уйти достаточно далеко, чтобы насладиться ощущением одиночества. Всегда одно и то же — и все же неповторяющееся. Она никогда раньше не думала, что так любит одиночество и что однажды, именно сегодня, ей придется попрощаться с этой любовью. Лес убаюкивал ее, покачивал в своих объятиях, избавляя от страха, настороженности, стыда и прежде всего от мысли, которая день и ночь зудела у нее в голове, ни на минуту не покидая, не оставляя в покое, и только здесь отступала в свое темное царство, позволяя ей быть свободной, чувствовать себя хозяйкой, гордой владычицей и скромной служанкой своего волшебного леса. Это утро могло быть похожим на любое другое, и все-таки оно было последним. Скоро она уедет, но скучать будет только по лесу и по Ипару. Тетушка будет ее навещать, но в лес она не вернется еще очень долго, а взять Ипара с собой ей не позволят. Каждый раз, когда Амайя думала об этом, глаза наполнялись слезами. Она остановилась, опустилась на колени и обняла собаку, уткнувшись носом в косматую шерсть. И Ипар, словно предчувствуя скорое расставание, льнул к ней, как задушевный друг, слизывая слезы с ее лица. За это время Амайя сделала множество фотографий Ипара. Вот она обнимает его, вот он идет с ней рядом, мчится впереди, чтобы исследовать путь, по которому она должна пройти, глядит на нее с обожанием, высунув язык, со смеющимися глазами… А таким она любила его больше всего: замершим, неподвижным, внимательно вслушивающимся в звуки, доносящиеся из чащи леса. В ответ тот глухо предупреждающе рычал: кто бы то ни был, он не должен к ней приближаться. Амайя отошла подальше от группы и осталась совсем одна на пустынной тропе. Она сделала пару шагов и вдруг заметила, как среди травы что-то белеет. Примула — такая бледная, словно от холода, а может быть, первая, подумала девочка, чувствуя себя избранной, словно лес хотел подарить ей на прощание что-то особенное. Ипар, заразившись ее любопытством, понюхал цветок, и девочка засмеялась, как вдруг заметила, что собака случайно сломала стебель своей тяжелой мордой. — Какой же ты неуклюжий! — Амайя опустилась на колени, оттолкнула Ипара и попыталась выпрямить цветок. Но все ее старания были впустую: хрупкий цветочек безнадежно отделился от стебля. Она держала его в пальцах, сердито и одновременно ласково глядя на Ипара, а потом вдруг увидела дерево. Круглое и величественное. На стволе сверкала утренняя роса, как шелковое платье на стройном стане прекрасной дамы. Амайя поискала глазами, чтобы убедиться, что группа все еще видна вдалеке. Она сошла с тропы и обошла опавшие ветви бука и баррикаду из высоких папоротников, которые, как часовые, охраняли тропу перед деревом-дамой. Дерево было прекрасно в своем первобытном, естественном и древнем очаровании. Амайя смотрела на него, потрясенная его величием и блеском гладких нефритовых листьев, покрытых росой. Очарованная, она долго всматривалась в безмятежный полумрак, застывший под его ветвями, словно защищенный кокон, где воздух был неподвижен, сладок и густ. Корни торчали из земли, сладострастно изогнутые, как женские формы, и тянулись под ногами Амайи, сплетаясь в прочный узор, окружавший дерево подобно мандале. Она машинально нагнулась и положила цветок, который все еще держала в пальцах, в ложбинку между корнями. И встала неподвижно, предоставив защитной ауре дамы-дерева покачивать ее целых… Амайя так и не узнала, как долго простояла, в восторге глядя на исполина. Но раздался гром, и в этот миг она поняла, что происходит что-то странное. Свет сочился сквозь древесную листву, яростное рычание собаки раздавалось будто бы издалека. Отвлекшись от созерцания Прекрасной Дамы, Амайя опустила голову и почувствовала головокружение. Она села под ветками и, согнув ноги в коленях, пристально смотрела на землю между ногами, пока головокружение не прошло. Потом медленно подняла голову и увидела Ипара, который яростно лаял куда-то в чащу. Собака то и дело бросалась вперед и отступала назад, почти касаясь ее ног, но затем снова бежала в чащу, описывала полукруг, как будто их окружало нечто враждебное, все это время молча следившее за ними из зарослей. Амайя встала, сделала несколько шагов назад, выбралась из-под кроны дерева и подняла взгляд к мутному небу. Они с тетей называли это явление «взбитым туманом»: сизая дымка пропитывала воздух водой и не позволяла видеть солнце. Амайя прищурила глаза, и тут раздался новый раскат грома. Она огляделась по сторонам — и в это мгновение осознала, что тропинки нигде не видно. Девочка могла бы поклясться, что углубилась в лес всего метров на десять-двенадцать, но тропы не было. Она позвала Ипара и направилась на поиски, стараясь идти туда, откуда пришла, но ничего не менялось. Вернулась к дереву-даме и попыталась отступить, стоя к нему спиной и не сводя взгляда с того места, которое так ее заворожило. Амайя отошла так далеко, что почти уже не видела дерева, но тропинка по-прежнему не появлялась. Испугавшись, она вернулась к дереву и спросила собаку: — Где мы, Ипар? Но пес сосредоточил все свое внимание на чаще. Он бросал на Амайю быстрые взгляды, чтобы убедиться в том, что она рядом, и бегал взад и вперед с яростным лаем. Раздался еще один удар грома, подобный взрыву. Земля задрожала под ногами. Амайя подняла голову, но в вышине видела только дымку, не позволявшую разглядеть солнце. * * * Группа туристов, в которую входила Амайя, хватилась ее в десять утра, когда остановилась на завтрак. Хавьеру Атиенце, ответственному за группу, потребовалось около восьми минут, чтобы опросить все пятьдесят человек, большинство из которых были родителями с детьми. Почти все члены группы Аранца, сообщества любителей пеших прогулок, были из соседней Памплоны; каждые выходные они собирались в деревне Элисондо и отправлялись в горы под руководством альпиниста, который, покорив в юности три или четыре восьмитысячника, посвятил преклонные годы воспитанию молодежи в любви к пешим прогулкам по горам. Атиенца провел жилистой рукой по морщинистому лицу и от души выругал себя за то, что не был достаточно бдительным. Он всегда держал ухо востро, потому что Амайя была единственной девочкой, которая приходила одна. Ее тетя — ее он знал еще с тех пор, когда оба они были молоды, — доверила ему племянницу под личную ответственность, потому что недавняя операция на коленях мешала ей самой ходить. Она призналась, что давила на девочку, требуя, чтобы та где-то бывала и чем-то занималась, но, когда племянница наконец решила присоединиться к мини-походам, не смогла ее сопровождать. Атиенца ее успокоил, пообещав, что не будет сводить глаз с девочки, что Амайя отлично проведет время, увидит места необыкновенной красоты и найдет новых друзей. Хавьер угадал два пункта из трех. Девочка оказалась тихая и замкнутая, но было заметно, что в походе ей хорошо: вооружившись неизменной камерой, висящей на шее, она фотографировала бабочек, грибы, цветы… Но, несмотря на то что в горах ей нравилось, она категорически отказывалась заводить друзей. Обходила стороной компании и предпочитала держаться на несколько шагов впереди или позади остальных. Во время первых походов некоторые участники подходили познакомиться, девочки пытались завязать с ней разговор, а родители во время привала приглашали ее посидеть вместе с ними. Но Амайя находила какое-нибудь росшее в отдалении дерево, садилась возле него, доставала из рюкзака бутерброд, приготовленный тетей Энграси, и съедала, глядя на вершины деревьев. Атиенца старался не мешать ей. Он знал, что существует множество способов общения с лесом, и некоторые люди, избранные, предпочитают общаться с ним в тишине. Это было похоже на причастие: такие люди будто бы различали голос, шептавший слова, которые могли разобрать только они одни. Он был уверен, что с годами Амайя станет одной из тех замечательных походников, предпочитающих путешествовать в одиночку, обретая в общении с лесом невыразимое счастье, которое по возвращении домой сияет на их лицах, как будто они стали свидетелями чуда. Кто-то вспомнил, что в последний раз видел Амайю в девять утра. Это было не точно, потому что девочка часто отставала, чтобы сфотографировать все, что привлекало ее внимание. Зная об этом, Атиенца пропускал остальных вперед и возвращался, пока не убеждался в том, что Амайя догоняет остальных, придерживая камеру руками, чтобы та не ударилась, и снова присоединяется к группе. Он был почти уверен, что видел, как она возвращается на тропу по крайней мере один раз. Небольшой отряд, возглавляемый отцом Амайи, вышел на поиски до полудня. Они выкрикивали ее имя, бродили по лугам и в лесной чаще, спускались к ручьям и водопадам, заглядывали в пещеры и гроты, овраги и лесные хижины, в убежища охотников… Но лишь раскаты грома в странном белесом небе были им ответом. Наконец стемнело, и кровь Хуана Саласара закипела от негодования, когда ему пришлось выслушать, что некоторые добровольцы без особого сожаления возвращаются. Конечно, пропажа ребенка — это ужасно, но пропал не просто ребенок, а странная девочка Саласаров, которая ни с кем не общалась и у которой не было друзей. К тому же гром в ясном небе был дурным предзнаменованием, недвусмысленным признаком того, что повелительница бурь возвращается в Базтан. Хуан Саласар поблагодарил их за помощь в поиске дочери. Мужчины пробормотали извинения и слова ободрения и, смущенные, удалились. Хуан продолжал поиски вместе с полудюжиной охотников, несколькими пастухами, служащими Гражданской гвардии Элисондо и самим Хавьером Атиенцой, убитым чувством вины, бледным как мертвец, отказывавшимся от еды и питья, пока не найдет девочку. К восьми часам вечера стемнело. Затем разразилась гроза. * * * На своем веку Ипар уже видел грозы. Его не пугали ни грохот грома, ни отблеск молнии, но его беспокоило то, что скрывалось в зарослях. Ледяная вода падала на Амайю. Девочка съежилась и дрожала под капюшоном пальто, насквозь промокшего от дождя. Вода хлестала как из шланга, стекая по руке, которой она вцепилась в длинный мех на шее Ипара, коченея от холода. Ее окружала непроницаемая ночь. Лишь молнии, сверкавшие в небе, на миг озаряли кромешную тьму; и словно обретя новые силы, Амайя поднималась с земли и продолжала идти по тропинке, которую выхватывала из тьмы секундная вспышка света. Ипар заметил, что девочка очень устала. Иногда она сдавалась, садилась на землю, чтобы отдохнуть, и тогда он подходил к ней, чтобы хоть немного согреть своим теплом, ощущая, как понижается температура ее тела и замедляется сердцебиение. Амайя обнимала собаку, закрывала глаза, прислонялась к ее шее и засыпала, но через несколько секунд просыпалась, испуганная и дрожащая от холода. Ипар знал, что спать под дождем нехорошо, но, продолжая путь, она заходила все дальше в лес, и хотя Ипар всячески показывал ей, что пастух может вывести свою овцу в нужное место, Амайя все шла и шла на север, словно каким-то таинственным образом повиновалась темному присутствию, скрывавшемуся среди листвы и указывавшему ей дорогу. Ипар мог лишь следовать рядом с девочкой, внимательно прислушиваясь к шорохам в чаще, время от времени рыча и лая, чтобы предупредить невидимого врага, чтобы тот держался подальше, что, пока он с Амайей, в обиду ее не даст. Глава 62 «Ле Гран Байу» Болота Среда, 31 августа 2005 года Обойдя дом, они увидели вход. Дверь была распахнута настежь, но, в отличие от других строений, кто-то заблокировал ее веткой, чтобы она не закрывалась. Переступив порог, Медора прильнула к стене, как мышка. Словно что-то вспоминая, она с ужасом смотрела на причудливо украшенные стены странного дома. Отрубленные и высушенные головы пум, кабанов, аллигаторов и крокодилов крепились к стене от пола до потолка. Еще совсем недавно их покрывала вода. Жара быстро высушила съеденную молью и поблекшую от времени шкуру, но грязь и ил по-прежнему покрывали охотничьи трофеи, придавая им жалкий вид. В центре стояли два больших стола, окруженных перевернутыми скамьями. Верхняя часть дощатой столешницы высовывалась из воды, покрытая илом. Вода доходила до половины полудюжины грязных окон. Снаружи ярко светило солнце, но в комнате царил полумрак. Оконные стекла чудом уцелели, но были залеплены грязью и едва пропускали свет. Чуть в отдалении виднелись деревянные балки, которые поддерживали потолок; вверху был мезонин, к которому вела винтовая лестница, делавшая два витка. Дверь наверх была открыта, и через нее доносился отчетливый свистящий звук, сливавшийся с шумом дождя, падающего на крышу. Почти одновременно с их появлением, не давая им времени отступить, из отверстия выглянул человек. Обнаженный до пояса, он повернулся спиной и начал спускаться, таща за собой нечто похожее на тюк, который с сухими ударами прыгал со ступеньки на ступеньку. Все направили на него оружие, ожидая сигнала Дюпри. Медора завизжала; ее крик был похож на голос животного, угодившего в капкан, тело сотрясали судороги, как будто она пыталась от чего-то освободиться или билась в агонии. Свист наверху лестницы затих, человек отпустил тюк, и они увидели, что это труп молодой женщины с длинными черными волосами, свалявшимися и висящими патлами. Повинуясь инерции, тело сползало по лестнице, голова билась о ступени с глухим стуком, будто женщина каким-то образом преследовала своего похитителя. Сначала тот попытался снова подняться на верхний этаж, но сползший по лестнице труп преградил ему путь. Джейсон Булл выстрелил, один из ловцов креветок выстрелил вслед за ним, но оба промахнулись. Двигаясь с необычайным проворством, человек извлек из-за пояса пистолет, из которого начал палить; пули вонзались в головы животных, убитых несколько десятилетий назад. Свалявшийся мех разлетался по сторонам, стружки и опилки, будто снег, сыпались на Медору. Свистун начал торопливо спускаться по лестнице, но на последнем пролете Шарбу бросился на него, пытаясь перехватить. Перила лестницы сломались под их весом, в результате чего оба упали в воду. Они сцепились друг с другом под крики остальных членов команды, которые целились в свистуна, призывая его сдаться. Грянули несколько выстрелов, приглушенных повсеместно стоявшей водой, и свистун повалился на Шарбу. Тот столкнул его с себя, стараясь удерживать равновесие. В темной воде растекалась кровь. Медора перестала визжать. Они повернулись к ней и увидели, что трайтер накрыл ее голову своей курткой. Казалось, это ее успокоило. Она неподвижно стояла у стены, едва держась на хрупких костлявых ногах, похожая на больную бесперую птицу, прикрытую платком. Но главное — она была спокойна. Женщина раскачивалась взад и вперед и издавала ставшее уже привычным шипение, напоминающее бег воды по трубам. Бинты испачкались, а на зияющей ране, видневшейся у нее в боку, выступило коричневое пятно. — Боже! — воскликнул трайтер. Он подбежал к Медоре и подхватил ее в тот момент, когда ноги ее обмякли, не в силах удержать тяжесть тела. Стоя на коленях в воде, просунул руку ей под мышку и с трудом удержал голову. Другой рукой пытался остановить кровь, которая красным пятном растекалась по мокрой ткани ее несуразной ночной сорочки в цветочек. Трайтер удрученно покачал головой, словно не в силах смириться с несправедливостью. Он неподвижно смотрел на пожираемое смертью лицо: в этот момент, в самом конце жизни, в умирающих глазах похищенной девочки забрезжил прекрасный, хоть и бледный свет. Медора не шипела, не кричала, лишь шевелила губами, словно пытаясь что-то сказать. Трайтер наклонил голову, чтобы расслышать ее шепот сквозь грохот дождя, бьющего в крышу. Тело выскользнуло из его рук и погрузилось в грязную воду. Дюпри и Булл опустились на колени, стараясь удержать над водой жалкие кости и сухую головку молодой женщины. Затем трайтер положил одну руку ей на лоб, другую на грудь, не прерывая ни на мгновение молитву об исцелении. Снова наклонился, коснулся лицом изуродованного рта и прислушался. Он молился за нее, даже после того, как огонек в ее глазах погас навсегда. Не отрывая глаз от лестницы, Дюпри помог перенести Медору к одному из столов. Одна ее нога вывернулась в сторону и застряла между балками перил. — Если б наверху был кто-то еще, — прошептал Булл, — думаю, он уже появился бы. — При условии, что он вооружен, — уточнил Шарбу. Они кивнули друг другу, направились к лестнице, миновав неподвижное тело, и быстро поднялись вверх. Добравшись до верхнего этажа, встали по обе стороны от двери, выставили револьверы, поочередно заглянули внутрь и наконец проникли в смежное помещение. Через мгновение Булл появился вновь. — Все чисто. Там мертвый парень. И еще девочки… — сказал он, обращаясь к Дюпри, и кивнул на трайтера и ловцов креветок. — Им лучше не подниматься наверх. Правда, не стоит. Жертв было пять: девочки от двенадцати до шестнадцати лет. Вода начала спускаться несколько часов назад, и хотя ее следы все еще можно было различить в виде грязной линии у самого потолка, кругом было сухо. Тем не менее одежда и волосы девочек свидетельствовали о том, что они высохли, словно простыни, сорванные с веревки ветром, которые среди сора и грязи выглядят сухими и твердыми, как картон. Жара стояла невыносимая: когда они вошли в комнату, им показалось, что они в раскаленной печи. Вода, разлившаяся повсюду и стоявшая в нижней части дома, давно ушла отсюда, сменившись сухим, всепоглощающим жаром. Возле входа и в центре помещения потолок был достаточно высоким для того, чтобы взрослый мужчина, подобный Буллу или Шарбу, мог выпрямиться в полный рост; но дальше комната повторяла форму крыши, заставляя вошедших пригнуться и даже встать на корточки. В комнате имелось около десятка тюфяков, набитых испанским мхом, вылезающим из лопнувших швов, внушительных размеров стол без одной ножки, которую кто-то заботливо прислонил сбоку, и горящая масляная лампа, висевшая на гвозде у двери. Окон или каких-либо других источников света не было. Они осветили тела своими фонарями. Джейсон Булл подошел к одной из стен и застыл возле нее.