– Алиса. – Красивое имя. Позволь добавить тебе глоток вот этого в кофе – согреешься… Он уже отвинчивал колпачок серебряной фляжки. – Я этого не люблю, – сказала Лира. – Просто хочу кофе. – Уверен, ты еще не пробовала такого бренди. – Пробовала. Меня рвало потом без конца. Выпила целую бутылку, почти целую. – Ну, как хочешь, – сказал мужчина и подлил из фляжки в свой кофе. – Куда же это ты идешь, одна? – Мне надо встретиться с отцом. – А кто он? – Он убийца. – Кто? – Я же сказала: убийца. Это его профессия. Сегодня у него заказ. Тут у меня чистая одежда, потому что после работы он обычно весь в крови. – А! Ты шутишь. – Нет. Лемур пискнул и, спрятавшись за голову мужчины, выглянул оттуда. Лира невозмутимо допила кофе и доела сэндвич. – Спокойной ночи, – сказала она. – Я вижу, отец выходит. Вид у него немного сердитый. Мужчина в цилиндре обернулся, а Лира направилась к толпе у театра. Как ни хотелось ей увидеть Хтоническую железную дорогу (миссис Колтер сказала, что она не предназначена для людей их класса), подземелье могло оказаться ловушкой – на открытом месте, по крайней мере, можно убежать. Она шла и шла, и улицы становились все темнее и безлюднее. Моросил дождь, но если бы и не было туч, зарево в городском небе все равно не позволило бы увидеть звезды. Пантелеймон считал, что они идут на север, но как это можно было узнать? Бесконечные улицы с одинаковыми кирпичными домиками и палисадниками, способными вместить разве что бак для мусора; большие угрюмые фабрики за проволочными оградами, с единственной тусклой лампочкой на стене и ночным сторожем, посапывающим возле своей жаровни; изредка – унылая часовня, отличающаяся от склада только распятием снаружи. Один раз она толкнулась в какую-то дверь, и тут же из темноты, со скамьи в шаге от нее, донесся стон. Крыльцо было устлано спящими фигурами, и она убежала. – Где же нам ночевать, Пан? – сказала она, когда они брели по улочке, сплошь занятой лавками с запертыми дверьми и ставнями. – Где-нибудь под дверью. – Они все на виду. Нас заметят. – Там дальше канал… Он смотрел на поперечную улицу слева. Действительно, в конце ее поблескивала черная вода, и, когда они осторожно приблизились, перед ними открылась бухточка и десяток причаленных барж, пустых и груженых, сидевших низко под кранами, похожими на виселицы. Окно деревянной сторожки тускло светилось, и над железной трубой поднималась струйка дыма; остальные огни были высоко – на крыше склада и на портальном кране – свет их не достигал земли. Пристань была загромождена бочками с угольным спиртом, штабелями толстых бревен, мотками кабеля в каучуковой изоляции. Лира на цыпочках подошла к двери и заглянула в окно. Старик с трубкой во рту старательно читал газету с картинками, а его деймон-спаниель, свернувшись калачиком, спал на столе. Старик встал, взял с железной печки закопченный чайник, налил горячей воды в треснутую кружку и снова взялся за газету. – Попросимся к нему, Пан? – шепнула она, но Пантелеймон был в смятении: он делался совой, летучей мышью, снова диким котом. Его паника передалась Лире, она оглянулась и увидела их одновременно с Пантелеймоном: два человека бежали к ней, слева и справа, и у ближнего в руках была метательная сеть. Пантелеймон издал хриплый крик и леопардом бросился к деймону ближайшего человека – свирепой лисе, опрокинул ее на спину, так что она свалилась под ноги человеку. Тот выругался, вильнул в сторону, и Лира кинулась мимо него на открытое место, к пристани. Самое страшное – если зажмут в углу. Пантелеймон – уже орел – снизился над ней и крикнул: – Налево! Налево! Она круто свернула налево, увидела просвет между бочками с угольным спиртом и боковой стеной сарая из гофрированного железа и пулей устремилась туда. Если б не метательная сеть! Она услышала тихий свист, что-то хлестнуло ее по щеке, отвратительные смоленые веревки опутали ее лицо и руки, и она упала, рыча и тщетно стараясь их сорвать. – Пан! Пан! – Но деймон-лиса вцепился в кота-Пантелеймона. Лира почувствовала боль в собственном теле и громко закричала, когда он упал. Один человек быстро обматывал ее веревкой, обматывал руки, ноги, шею, торс, голову, ворочая с боку на бок на мокрой земле. Она была беспомощна, как муха в лапах паука. Несчастный Пантелеймон полз к ней, а лиса терзала ему спину, и у него даже не было сил перевоплотиться. А второй человек лежал в луже – у него из шеи торчала стрела… Связывавший ее это тоже увидел, и все в мире вдруг замерло. Пантелеймон сел и моргнул, потом раздался глухой стук, и человек с сетью, давясь и задыхаясь, упал прямо на Лиру. Она закричала от ужаса: из него хлестала кровь! Бегущие ноги, кто-то оттаскивает лежащего в сторону и наклоняется над ним; потом чьи-то руки поднимают Лиру, под веревки просовывается нож, они распадаются одна за другой, Лира, плюясь, сбрасывает их и кидается на землю, чтобы обнять Пантелеймона. Стоя на коленях, она обернулась и посмотрела на освободителей. Трое смуглых мужчин, один вооруженный луком, двое с ножами; когда она повернулась, стрелок перевел дух. – Ты, Лира? Знакомый голос, но она не могла вспомнить его, пока он не шагнул вперед и ближайшая лампа не осветила его лицо и деймона-ястреба на его плече. Тогда она увидела. Цыган! Живой оксфордский цыган! – Тони Коста, – сказал он. – Вспоминаешь? Ты играла с моим братишкой Билли возле лодок в Иерихоне – пока его не украли Жрецы. – Господи, Пан, мы спасены! – со слезами выдавила она, и тут же вспыхнуло в голове: ведь это их лодку она тогда угнала. А если он вспомнит? – Пойдем-ка с нами, – сказал он. – Ты одна? – Да. Я сбежала… – Ладно, помолчи пока. Тише. Джаксер, оттащи тело в тень. Керим, погляди, нет ли кого. Лира с трудом поднялась, прижимая кота Пантелеймона к груди. Он извернулся, чтобы посмотреть в сторону, Лира поглядела туда же, поняла, и ей тоже стало любопытно: что происходит с деймонами убитых? Они растворялись – вот что; таяли и уплывали, как частицы дыма, тщетно стараясь удержаться за своих людей. Пантелеймон зажмурил глаза, а Лира опрометью бросилась за Тони Костой. – Что вы здесь делаете? – спросила она. – Тихо, девочка. Не буди лиха, оно и так не спит. Поговорим в лодке. Он провел ее по деревянному мостику к середине бухты. Другие двое бесшумно шли за ними. Тони свернул на деревянный пирс, а оттуда спустился в каял и открыл дверь каюты. – Заходи. Быстро. Лира вошла, похлопав по сумке (она не выпустила ее из рук даже под сетью), чтобы убедиться, на месте ли алетиометр. В длинной узкой каюте, при свете фонаря, висевшего на крюке, она увидела могучую толстую женщину с седыми волосами. Женщина сидела за столом с газетой, и Лира узнала в ней мать Билли. – Кто это? – спросила женщина. – Неужто Лира? – Она. Ма, надо двигаться. Мы убили двоих на пристани. Думали, они Жрецы, но, наверное, турецкие торговцы. Они схватили Лиру. Не спрашивай – расскажу, когда отчалим. – Поди сюда, детка, – сказала Ма Коста. Лира подошла с радостью, но и с опаской, потому что руки у Ма Косты били, как молот, а она теперь точно вспомнила: именно эту лодку они захватили с Роджером и другими ребятами из Колледжа. Но хозяйка лодки взяла Лиру обеими ладонями за щеки, а ее деймон, большая серая собака, похожая на волка, наклонился и лизнул Пантелеймона-кота в темя. Потом Ма Коста обняла Лиру своими толстыми руками и прижала к груди. – Не знаю, что ты тут делала, но вид у тебя усталый. Сейчас волью в тебя чего-нибудь горячего, а потом ложись на кровать Билли. Присаживайся, детка. Похоже было, что пиратство прощено или, по крайней мере, забыто. Лира села на обитую скамью перед чисто вымытым сосновым столом, и в это время лодку затряс басовитый рокот газолинового мотора. – Куда мы плывем? – спросила Лира. Ма Коста поставила кастрюлю с молоком на железную печку и скребла по колоснику, чтобы посильнее развести огонь. – Плывем отсюда. Не разговаривай. Поговорим утром. И не сказала больше ни слова: дала Лире чашку горячего молока, поднялась на палубу, когда лодка пришла в движение, пошепталась с мужчинами. Лира пила молоко и, приподняв шторку, смотрела, как проплывают мимо темные пирсы. Через две минуты она уже крепко спала. Лира проснулась на узкой койке под уютный шум мотора, ворчавшего где-то внизу. Села, ударилась головой, выругалась, пощупала вокруг себя и выпрямилась, на этот раз осторожнее. В жидком сером свете разглядела три койки, пустые и аккуратно заправленные – одну под своей, две другие напротив. Обнаружила, что на ней только рубашка, а платье и волчья шуба сложены в ногах койки вместе с сумкой. Алетиометр был на месте. Она быстро оделась, вышла за дверь и очутилась в теплой части каюты, где стояла печка. За окнами по обоим бортам клубился туман, иногда в нем возникали темные очертания – то ли домов, то ли деревьев. Она не успела выйти на палубу: наружная дверь открылась, и в каюту спустилась Ма Коста в старом твидовом пальто, покрытом изморосью, словно тысячами крохотных жемчужин. – Выспалась? – сказала она, потянувшись за сковородкой. – Теперь сядь в стороне, а я приготовлю тебе завтрак. Не стой тут, места мало. – Где мы? – спросила Лира. – В Большом Узловом канале. Не высовывайся отсюда. Чтобы я тебя не видела на палубе. Дела нехорошие. Она кинула в сковородку два ломтика бекона и разбила над ними яйцо. – А что нехорошего? – Ничего, как-нибудь справимся, если не будешь высовываться. Она молчала, пока Лира не кончила есть. Один раз лодка замедлила ход, что-то стукнуло ее в борт, послышались сердитые и громкие мужские голоса; но потом кто-то пошутил, в ответ раздался смех, голоса отдалились, и лодка двинулась дальше. Наконец в каюту спустился Тони Коста, весь покрытый изморосью, как и мать. Он встряхнул свою шерстяную шапку над плитой, капли зашипели и забегали по ней.